Р-румп-титти-титти-тум-та-ти - Фриц Лейбер

— Норм прав, — угрюмо сказал Тэлли. — Это был ужасно злой человек, как мне говорили, и уж очень настойчивый.

Норман энергично кивнул, что было также и просьбой о полном внимании. По его лбу стекал пот.

— В один прекрасный день оно пришло к нам, а именно к Тэлли и через него — к Саймону, потому что шесть наших умов, мощно усиливая друг друга, на мгновение оказались открыты для получения этой информации, и потому, что на другом конце есть или был отправитель, долгое время стремившийся передать это послание одному из своих потомков. Мы не можем с абсолютной точностью определить местонахождение отправителя: человек с научным взглядом на вещи, очевидно, скажет, что это неясная часть пространственно-временного континуума, в то время как человек верующий, видимо, будет доказывать, что это рай или ад.

— Я бы безоговорочно высказался за последнее, — объявил Тэлли. — Как раз подходящее для него место.

— Прошу тебя, Тэлли, — проговорил Норман, — где бы он ни был, нам нужно надеяться, что существует контрформула или отрицательный символ — ян к этому инь[4], которые он тоже хочет или хотел передать, что-то, способное остановить этот выпущенный нами на мир поток сумасшествия.

— А вот здесь я вынужден не согласиться. Норм, — прервал его Тэлли с еще более угрюмым видом. — Если бы старому прапрапрапрапрадеду удалось начать что-либо мерзкое, он никогда бы уже не захотел остановиться, особенно если бы знал, как это сделать. Говорю же вам — он был ужасно, ужасно злой человек и…

— Прошу тебя, Тэлли! Характер твоего предка мог измениться под воздействием новой среды. Более могущественные силы могли поработать с ним в этом плане. В любом случае, единственная наша надежда заключается и том, что он обладает контрформулой и может нам ее передать. Для этого мы должны попытаться искусственным образом воссоздать в мастерской те условия, при которых осуществилась первая передача.

Лицо Нормана перекосилось от острой боли. Он разжал руки и, поднеся к лицу, стал осматривать ладони. Трубка упала на пол. Он смотрел на большой волдырь, образовавшийся от горячей чашечки трубки. Затем, сомкнув руки перед собой — ладонь к ладони — и корчась от боли так, что это заставило Лафкадио содрогнуться, снова заговорил, но теперь уже совсем по-другому — с огромным напряжением выкрикивая слова:

— Слушайте, мы должны действовать немедленно, используя только то, что сможем быстро раздобыть. Каждый обязан слепо довериться мне. Тэлли, я знаю, ты больше не употребляешь ее, но все-таки сможешь достать «травки», настоящий размельченный лист? Хорошо, нам должно хватить двух или трех дюжин «косяков». Гори, я хочу, чтобы ты достал и принес текст этой самоусыпляющей болтовни, она очень эффективна. Нет, твоей памяти я не доверяю, и, кроме того, могут понадобиться копии. Лестер, если ты уже вполне убедился, что Гори не повредил твою ключицу своей бутылкой, иди вместе с ним и проследи, чтобы он пил большей частью кофе. На обратном пути купите несколько пучков чеснока, дюжину красных железнодорожных факелов и наменяйте побольше десятицентовых монет. Да, позвони своей спиритке и всеми правдами и неправдами добейся, чтобы она приехала сюда — ее таланты могут оказаться для нас бесценными. Лаф, прорвись на свой чердак и принеси светящейся краски и черные бархатные драпировки, которыми вы пользовались с твоим рыжебородым другом — да-да, я знаю об этой дружбе! — когда увлекались черной магией. Саймон и я останемся в мастерской. Отлично, тогда…

Спазм исказил все его лицо, вены на лбу вздулись, руки судорожно дергались в некой борьбе — он сопротивлялся постороннему воздействию, которое грозило взять над ним верх.

— Отлично, тогда — Р-румп-титти-титти-тум-ТО-РО-ПИ-ТЕСЬ!

Спустя час мастерская напоминала объятую пожаром эвкалиптовую рощу. В тусклом свете, проникавшем сквозь кабалистически разрисованные драпировки на окнах и падавшем через застекленный люк на крыше, вырисовывались неясные очертания Саймона на самом верху лесов и пяти других интеллектуалов, прижавшихся к стене и усердно пыхтевших самокрутками. В их головах, полностью очищенных марихуаной от мыслей, все еще звучали последние, прочитанные сочным басом Лестера Флегиуса слова из принесенного Гори листка.

Феба Сальтонстолл отказалась от самокрутки, заметив просто: «Нет, спасибо, у меня всегда с собой свой пейотль[5]». Закрыв глаза, одетая в белую, как саван, со складками в греческом стиле мантию, она возлежала на трех маленьких диванных подушечках у противоположной стены.

Комнату по периметру на уровне середины стены опоясывала слабо светящаяся линия, образуя по ходу шесть тупых углов, не считая собственных четырех углов мастерской. Как сказал Норман, это было точным топологическим подобием магической пентальфы, или пентаграммы. Едва различались прибитые к каждой двери пучки чеснока и разбросанные перед ними крошечные серебристые кружочки.

Норман щелкнул зажигалкой, и к шести красным точкам самокруток добавился маленький язычок голубого пламени.

— Время приближается! — надтреснутым голосом прокричал Норман и неуклюжей походкой торопливо обошел, зажигая, двенадцать железнодорожных факелов, вбитых в пол прямо сквозь большой холст картины.

В этом красном адском огне они увидели друг друга. Бесы. Феба застонала и беспокойно заметалась у стены. Кашлянул Саймон — густые облака дыма достигли потолка, окутав леса.

Раздался крик Нормана Сэйлора:

— Вот оно!

Феба слабо взвизгнула и изогнулась, будто через нее пропустили разряд тока.

На лице Талиаферро Букера Вашингтона появилось выражение мучительной боли, смешанное с удивлением, как если бы его ткнули сзади булавкой или горячей кочергой. Он властно поднял руки и отбарабанил на своей серой африканской колоде короткую фразу.

Где-то наверху, в облаках адского дыма, мелькнула рука с двадцатисантиметровой кистью, ниспослав вниз большой, распадающийся в воздухе, сгусток. Он шлепнулся на холст точным отображением короткой фразы, пробарабаненной Тэлли.

Тотчас же мастерская превратилась в улей, где все действия подчинены определенной цели. Руки в толстых перчатках выдернули железнодорожные факелы и затушили их, погрузив в расставленные в конкретных местах ведра с водой. Были сорваны драпировки и распахнуты окна, включены два электровентилятора. Поскользнувшегося на последних ступеньках приставной лестницы Саймона в полуобморочном состоянии быстро оттащили к окну — так, чтобы его голова оказалась снаружи. Он жадно ловил воздух. У другого окна осторожно положили Фебу Сальтонстолл. Гори проверил ее пульс и успокаивающе кивнул.