Антоша, вставай - Михаил Михайлович Сердюков

Я истоптал весь магазин вдоль и поперек. Пытаясь посчитать плитку на полу, то и дело сбивался, не пройдя и третьей части площади. В супермаркете стояла суета. Алкаши, бомжи и прочая нечисть в едином рвении с офисными клерками пытались урвать что-нибудь съедобное и покинуть наше захолустье. В обеденное время покупателей бывало так много, что после нескольких часов работы магазин походил на разрушенный склад просроченных продуктов, в котором побывала стая обезьян.

Через двадцать семь минут меня ждал законный перекур, и я точно знал, чем заняться. В подсобке, между половых тряпок и пустых ведер, имелось укромное местечко. Там обычно я дремал. Я относился к сторонникам дневного сна, а вот Елизавета Михайловна — нет. Поэтому в подсобке я спал незаконно. Включив таймер на десять минут, садился на картонку от коробки "ФрутоНяня” и, закрывая глаза, возвращался на остров к мотоциклу, Кате и беззаботной жизни.

В тайном месте я старался как можно быстрее настроиться на нужный лад. В этом деле нужно уметь расслабиться за короткое время, хорошо представить, где я хочу оказаться, а после целиком и полностью отдаться сну. Ни в коем случае нельзя думать ни о чем другом, кроме того, что хочу видеть. А увидеть я хотел лишь свою возлюбленную.

Усевшись на картонку, я сложил руки на груди и, прижав подбородок к шее, закрыл глаза.

Раздался бешеный рев моего мотоцикла. Я крутил ручку газа, заливая движок топливом. По ночным улицам города "Триумф” вез меня к Кате. На дорогах не было людей, только я. Не сомневаясь, что Катя ждет меня и выглядывает в окно, я разрезал потоки встречного воздуха. Проезжая перекрестки на бешенной скорости, я представлял Катю в моей любимой косухе, с дерзкими стрелками на глазах и волосами, собранными в хвост. От нее исходил приятный лавандовый аромат с нотками цитруса. Нас ждал приятный вечер у маяка. Там, в небольшом тайнике, я уже спрятал шампанское и теплые пледы.

Когда я выруливал, в глаза мне бросился припаркованный желтый "Шевроле”, точь-в-точь как в "Трансформерах”. Эта тачка была очень уж подозрительной. Мое сердце затрепетало, как канарейка в клетке. Я остановился у Катиного дома и заглушил двигатель. В воздухе чувствовалось напряжение. Свет в ее комнате был выключен, горели свечи. Сквозь окно доносилась романтическая музыка. Я слез с байка. Следуя к входной двери, прочитал надпись на номере спорткара — "Большой Член”. Нажал на звонок, но вместо "дин-дон” стояла предательская тишина. Музыка в доме вдруг стихла, и в окнах погасли свечи. Я прислонил ухо к двери — из-за нее слышалось едва различимое мычание. Мои челюсти сжалась, а скулы заиграли от злости. Я несколько раз кулаком ударил в дверь, но никто не спешил открывать, лишь усилились глухие звуки. Я понял: что-то происходит неладное. Хрустнув шеей и убрав длинные волосы назад, разбежался и протаранил дверь. Она слетела с петель. Включился свет, и завернутая в одеяло Катя выбежала из комнаты, смотря на меня взглядом испуганного ребенка. Она, едва сдерживая слезы, спряталась за моей спиной, а вслед за ней, застегивая джинсы, нарисовался Молодой, сраный напарник Мордоворота. Охранник оголил зубы в ухмылке и громко засмеялся:

— Откуда ты тут взялся?

Мои инстинкты обострились, мышцы напряглись так сильно, что под кожанкой порвалась черная обтягивающая футболка. Я посмотрел на заплаканную Катю и, издав львиный рык, набросился на довольную гниду. Сжав огромный кулак размером с кувалду, я врезал дятлу в табло, так смачно, что он пролетел через весь дом и вылетел в окно напротив. На всю округу раздался звук битого стекла и тупой грохот.

Где-то вдалеке послышалась воздушная тревога. Катины глаза засияли. Она смотрела на меня как на Геракла, совершившего двенадцатый подвиг.

— Он домогался меня, — заплакала Катя, — всю облапал и стянул одежду. — Она обняла меня. — Хотел надругаться надо мной. Лишить невинности.

— Все хорошо, я рядом! — прижимая ее к груди, сказал я. — Все кончено, я тут.

— Он пробрался через черный ход! — хныкала Катя. — Связал меня, включил музыку и зажег свечи. Я кричала изо всех сил, но меня никто не услышал, а когда я выдохлась, запустил свои лапы мне между ног и уже хотел взять меня, но тут появился ты.

— Антон, еперный театр, Антон! — К воздушной тревоге добавились женские крики и какой-то шум. — Антон, открывай дверь!

— Я сразу узнала звук твоего мотора, я поняла, что ты рядом, и стала снова кричать, а он засунул мне вонючий носок в глотку.

— Выходи давай! — не успокаивался голос.

— Когда ты выбил дверь, он замешкался, и я смогла выбежать к тебе! — Она смотрела влюбленным взглядом. — Я так тебя люблю! Не уходи больше.

Я вздрогнул и резко открыл глаза. Меня пробирал озноб, голова гудела, и я никак не мог сообразить, где нахожусь. По двери часто барабанили, будто случился пожар. У моего лица стояла швабра с длинным ворсом, вокруг были ведра и какой-то хлам. Телефон истерически пищал. Я взял его в руки и понял, что проспал на восемь минут больше положенного и пропустил шесть сообщений от матушки. Мне нужно было вставать и идти в магазин, но не было сил. Хотелось остаться тут, среди тряпок, свернуться калачиком и плакать. Эта проклятая кладовка была единственным местом, где я мог уединиться, но даже здесь мне не давали покоя. Все, кого я знал, от меня чего-то хотели: мать — внимания, Елизавета Михайловна — безупречной работы, а Арбоб и Афшона — выставить шутом, чтобы их жизнь не казалась такой говенной. Меня дергали и требовали каждый свое, но никто не знал, чего хочу я сам. Меня никто не спросил о том, что надо мне! От этого становилось грустно и предательски больно. Острое сверло втыкалось в мои легкие и прокручивалось на высоких оборотах, разрывая плоть. Было сложно дышать, но Елизавета Михайловна плевать хотела на мои чувства, поэтому, когда я открыл дверь кладовой, кричала на меня, используя жуткие слова, о существовании которых я даже не подозревал.

Мне пришлось взять себя в руки. Я ничего не ответил управляющей, лишь кивнул ей и пошел дальше стоять в драном "Дикси”, отпугивая нечисть, желающую свистнуть чекушку.

5

Последние часы работы я отстоял героически. Наблюдая за секундными точками на часах, уже полагал, что минуты застыли на месте и не планировали идти вперед. Когда я вышел на улицу, горели ночные фонари. Во влажной дымке по сумеречным тротуарам ходили безликие силуэты. Мое тело жалил холодный дождь, поэтому я рысью