Подонок - Соболева Ульяна "ramzena"

Но его ждал сюрприз, за этот год многое изменилось.

– Эта шавка не будет жить в моем доме! – отец брызгал слюной и указывал пальцем на ворота, пытаясь отпихнуть от себя Челси ногой. – Вышвырни ее вон!

– Я уйду с ней вместе!

– Ну и вали. Поживешь в подворотне. Тебе полезно.

Мачеха молчала, наглаживая круглый, выпирающий живот. Еще одно доказательство, что отец ее трахал. Старый, вонючий урод. Трахал, пока моя мать… пока она спивалась и медленно без него разлагалась. Предатель гребаный!

Ворота открылись – вернулся брат. Припарковал машину, ловко распахнул дверцу, обежал вокруг и подал руку хрупкой, стройной девушке с длинными пшеничными волосами, развевающимися на ветру, и ясными голубыми глазами, в которых отразилось небо.

– Папа, Ира, Дёма, знакомьтесь – это моя невеста Михайлина.

Знакомиться никто не бросился. Отец сухо кивнул и ушел в дом, а мачеха вяло улыбнулась и последовала за ним.

– Какая милая собачка! – девушка наклонилась к Челси и потрепала ее по голове. Овчарка завиляла хвостом, прижала уши и принялась облизывать руки Михайлины, а та присела на корточки и трепала ее за шею, наглаживая тонкими руками, улыбаясь, привстав на одно колено. Ноги у нее длинные, стройные, платье их облепило, подчеркивая бедро и обнажая округлое колено, в вырезе платья мелькнула тяжелая грудь, спрятанная под кружево нижнего белья. У Демьяна пересохло в горле, и он с трудом проглотил слюну.

Богдан повернулся к брату, проводив взглядом отца.

– Он сегодня не в духе. А ты чего вернулся?

– Мама умерла.

Богдан ничего не сказал, опустил глаза, чуть прищурился.

– Понятно. Так ты теперь с нами жить будешь?

– И..все? Ты ничего больше не скажешь? Ни слова? Ты.. – Демьян пнул его изо всех сил в плечо.

– А как зовут вашу собачку?

Они вместе обернулись к девушке, порыв ветра резко приподнял край платья, и Демьян успел увидеть кружевные трусики и голые ноги.

Глава 4

Когда– то наша семья тоже была «с деньгами». А потом отца обвинили в денежных махинациях, посадили за якобы хищение крупной суммы, а в тюрьме его зарезали в драке. Виновному добавили еще пару лет тюрьмы, а папу мы тихо похоронили.

За пару месяцев из более или менее обеспеченной семьи начали превращаться в бедноту. Маминых денег катастрофически не хватало. Она никогда не работала особо, а теперь устроилась в швейный кооператив. Это все, что она умела делать. Меня и Леньку на работу не брали. Мне еще и семнадцати не было, а ему пятнадцать всего. Мама тянула все сама, шила дома, шила на работе, днем и ночью. От недосыпа у нее круги под глазами были размером с черные блюдца. Она начала продавать вещи, мебель, книги. В школе нас начали называть не только детьми преступника, но еще и нищебродами.  От нас отсаживались подальше, и с нами никто не общался. Это было невероятно жестоко и больно. До этого момента я никогда в жизни не дралась и ни с кем не ссорилась, кроме бывшей подруги Юли несколько месяцев назад, но все менялось слишком стремительно. Жизнь заставила нас всех стать другими людьми.

***

– У Ярошенко вши. Я видела, они копошились у нее в голове. Фуууу! Не садитесь с ней! Вшивая, грязная дочка вора. Тебе не снятся по ночам люди, которых обокрал твой отец?

Юлька тыкала в меня пальцем и кривила смугловатое лицо, морщила свой длинный нос и поджимала брезгливо губы, а я ведь дружила с этой стервой и даже любила ее. Она на мой День рождения приходила. Все они приходили, когда у нас все хорошо было. Обычно такие истины познаешь, уже став взрослым, а мне они открылись, когда едва исполнилось семнадцать. Я бы сказала, что это дети жестокие, что подростки многие такие, но нет. Все закладывается в нас родителями. Я избила ее тогда. Оттаскала за кудрявые патлы, а потом обрезала их ножницами для творчества почти под корень в некоторых местах и залила их канцелярским клеем. Дети нас не разнимали. Меня побаивались. Дочку вора, который по сплетням был даже убийцей. Нет, я была спокойным ребенком. Не конфликтным. Но в тот день со мной что– то произошло, и мне захотелось сделать ей больно. За то, что унизила меня, за то, что у нее все хорошо, и ее отец жив, за то, что у нее в рюкзаке сэндвич, а у меня – пара сухарей и кусок сахара. За то, что ее мать на машине привезла, а я на велике ехала с другого конца города, и денег на школьный автобус этого элитного гадюшника у мамы теперь нет.

Разняли нас учителя. Потащили обеих к директору. Там– то я и поняла, что детей всему учат родители. Мать Юли, та самая, что распиналась в комплиментах моей маме и нахваливала ее пироги, в этот раз обозвала ее похотливой курицей с выводком и сказала, что она нисколько не сомневается, что у нас у всех вши, и вообще, мы все дурно пахнем. Она напишет жалобу, чтоб к нам пришли соцработники, и вообще, в такой приличной школе не должны учиться оборванцы.

Мне хотелось повырезать патлы и ей, но мама крепко держала меня за руку, и я не хотела расстраивать ее еще больше. Наш директор Коновалов, похожий на облезлого попугая с лысой головой и хохолком на самой макушке, оставшись с нами наедине, сказал, что мама должна оплатить все долги, иначе он будет вынужден отчислить меня из учебного заведения.

В тот вечер мама продала обручальное кольцо, сервиз, который подарила ей моя бабушка, наш ковер и свое свадебное платье. Но денег нам все равно не хватило. Ночью я проснулась от звука сдавленных рыданий. Маму я нашла на кухне на полу. Она облокотилась о стену и плакала навзрыд. Помню, как обняла ее и прижала к себе. Гладила по голове и укачивала, как ребенка.

– Не плачь… не надо! Ну и черт с ней, с этой школой. Пусть сгорит она! Давай уедем? Найдем жилье дешевле. Я работать пойду и Ленька. В маленьком городке его обязательно возьмут.

– Как? Как уедем? А ваша учеба… отец мечтал…мечтал, что вы выучитесь, что… ооох. Как же так? Почему его убили? Почему именно его? Почему все развалилось именно сейчас?

На эти звуки пришел Ленька, пятилетний Илья и двухлетняя Даша. Мы вместе вытирали маме слезы, прижимались к ней и обещали, что все будет хорошо. Но все решили не мы. Через три дня пришли судебные приставы и потребовали оплатить за дом или освободить его в течение двух недель. Оказывается, у нас выросли огромные долги.

Так мы и перебрались в захолустье, в лачугу из двух комнат, с кухней в два метра и туалетом с разбитым унитазом и незакрывающейся форточкой. Когда справляешь нужду, в задницу дует сквозняком, всю ночь течет с бочка, и тараканы бегают по стенам. Поначалу вечно капающая вода бесила и не давала спать, потом мы все привыкли, как и к грохоту пахнущего мочой и исписанного нецензурными словами лифта. Мама все так же ездила на свою фабрику, а я смотрела за младшими, собирала в садик, искала, что дать на завтрак. Мать приходила с работы в двенадцать ночи и уже в шесть утра вставала. До двух она готовила нам есть, если было из чего. А если не было, пекла лепешки на воде и муке, присыпала сахаром и складывала нам в пластиковые коробки. Да, так живут и сейчас. Да, и сейчас люди голодают.

Мы с Ленькой ездили в единственную в этой дыре школу на велосипеде. Велики еще отец покупал. Хорошо, что на вырост. Помню, как я до педалей не доставала, а он смеялся, как мальчишка, и говорил, что у меня обязательно вырастут ноги от ушей, и я буду самой красивой девочкой во Вселенной. Насчет самой красивой я не знаю, но ноги выросли, и правда. Иногда они мне казались длинными и тонкими шпалами с торчащими коленками и жуткими выпирающими бедрами. Зато до педалей прекрасно доставали.

Потом Илья заболел. Мама пыталась лечить его сама, оставляла нам лекарства, которые ей давала какая– то соседка из дома напротив, но легче ему не становилось, он кашлял и сипел по ночам, задыхался. Он умер в больнице от острой пневмонии, а мама после его смерти слегла и не вставала. Смотрела пустым стеклянным взглядом в стену и шевелила бледными потрескавшимися губами. Она вообще ничего не ела. Целыми днями лежала, уставившись в одну точку. Ни с кем не говорила. Соседка притащила к нам ту бабку, что лечила Илью, и она сказала, что маме никто не поможет, кроме нее самой, и от этого лекарства нет. Ей бы психолога хорошего, но, если идти к бесплатному, маму заберут в психушку, а нас с Ленькой и Дашей отправят в детдом, и не факт, что в один и тот же.