Случай со шхуной - А. Михалев

— Жилось неплохо, — ехидно подхватил Глушков последние слова приятеля. — Только портков не хватало. Оба сюда в такой вот рваной робе прикатили, зато в шляпах…

И Глушков потрепал Мирошниченко за оборванную штанину американского комбинезона.

— Не лапай, не купишь, — огрызнулся тот.

— Знамо, не куплю, — согласился Глушков. — На чёрта она мне нужна. Я тебя дёргаю, вот что: ты не так мотор собираешь, не туда привинчиваешь, вот у тебя и не получается.

— Много ты знаешь «не туда привинчиваешь», — передразнил Мирошниченко приятеля. — А не получается потому… что на заводе дырку для винта не там, где надо, сделали.

— Ха-ха-ха!.. — прыснули окружающие. — Дырку не там сделали!

— Да, не там, — упрямо повторил Мирошниченко. — Придётся поправлять дьяволов.

И, отыскав инструмент, он стал сверлить дырку рядом с другой.

— Брось, Сергей Иванович, портить мотор. — Пойди лучше к Полистеру, купи или выпроси в долг новую робу… Чай, он тебе даст в счёт ремонта несгораемого ящика… — послышались ехидно-доброжелательные голоса.

Мистер Полистер был доверенным фирмы «Свенсон и компания», которая продавала всевозможные товары и скупала пушнину.

Эта фирма американского дельца, которого молва рисовала «простым парнем из старателей», опутала сетью торгово-заготовительных факторий всю Камчатку и Чукотку.

Фактория Свенсона на посту была расположена за Казачкой, под горой Маришкой. Задняя половина главного дома фактории, где жил Полистер, была врыта в гору и соединялась с выкопанными в Маришке подземными кладовыми. Справа к дому примыкал большой склад с товарами, слева — комната для приезжих чукчей. Всё это находилось под одной крышей. Не выходя из дома, Полистер и его помощник Кетчим могли принимать чукчей, угощать их, спаивать, а потом за безделицу покупать драгоценные меха.

Но этому приходил конец. По концессионному договору Свенсон в эту зиму должен был распродать товары. Уже организовывалось Охотско-Камчатское рыбопромышленное акционерное общество — ОКРАО, которому Свенсон обязан был передать свои фактории и товары.

Нескладная фигура Полистера в дорогих мехах шныряла по домишкам поста, сверкая золотыми зубами. Он вечно или свистел, или жевал резинку, угощая ею всех желающих.

— Плиз, плиз… — говорил он, улыбаясь и протягивая пластинки резины в ярких рекламных обложках, наподобие лезвий для бритвы.

Одна фирма утверждала, что её резина освежает и дезинфицирует рот, другая уверяла, что употребление её резины делает зубы жемчужными, третья гарантировала долголетие своим потребителям.

— Неужто это правда, Гаврила Иваныч? — спросил как-то Илюхин старика Глушкова, любившего пожевать табак или резину. — Глядя на вас, вполне можно поверить, что они дают большую пользу…

— Это верно. Пользу они дают, только кому? Форду! — рассердился старик, работавший одно время в Детройте.

— На конвейере не закуришь — некогда. Ну и заменяешь курево жвачкой. Жуёшь эту резину и работаешь без передышки. Мастера они соки выжимать…

И под влиянием воспоминаний старик разоблачил Свенсона.

— Резинку он «плиз, плиз», а вот патронов калибра 30 на 30 не привёз. В прошлом году распродал ружья 30 на 30, ничего не скажешь — ружья неплохие… А патронов к ним сейчас нет. Значит, покупай ружья 20 на 25, к ним и патронов сколько угодно. А на будущую зиму их не будет… Или, возьми, лампы. В каждом доме на посту не меньше десятка ламп, а стёкол к ним нет. Ну, и покупают новые, со стёклами…

Подошедший к ним Щепотьев, имевший вид псаломщика и елейный голос монаха, — у него бойцы учились играть на гитаре «по-гавайски», двигая по струнам столовым ножом, — добавил:

— А вы посмотрите, у Полистера шляпы ковбойские, кепки жокейские, шляпки дамские, шапки, фуражки. Любая вещь за рубль. А они ему стоят не больше пяти центов за штуку. Хе-хе… Всю эту заваль в Америке никто не купит: вышли новые фасоны. К тому же, гниль. Свенсон получил их в придачу к какой-либо партии хорошего товара. Сгниют совсем — выбросят и никакого убытка. А каждый вырученный рубль — чистая прибыль-с…

Упражняясь в езде на собаках, пограничники часто бывали в верховьях Кончелана. Там они заезжали в табуны богатейшего чукчи Тейтельхута, имевшего, как говорили, до четырнадцати тысяч оленей. Пограничники дружески беседовали с батраками полуфеодала, рассказывали им о войне и революции, состязались в беге, в борьбе и постепенно сдружились.

Особенно тянулся к пограничникам батрак Кальтэк, стремительный силач, с весёлой улыбкой, обнажавшей два ряда крупных белых зубов. Он любил рассматривать картинки в журналах и расспрашивать о Ленине, о революции, Москве и Ленинграде, гражданской войне, равноправии, конфискации земель… Быть может, половину не понимал, но слушал, затаив дыхание.

Однажды Кальтэк привёз на пост в факторию от своего хозяина две нарты пушнины и выпоротков. Тейтельхут брал у Полистера патроны, капканы, табак, чай, спирт, посуду, материю, ножи и другие товары, необходимые кочевникам, обменивал их на пушнину у окружающей бедноты и периодически расплачивался с Полистером.

На этот раз вместе с Кальтэком приехала его жена Рылькуна, за которую он четыре года батрачил её отцу бесплатно, в виде выкупа за невесту. Прежде всего Кальтэк зашёл с женой к пограничникам и, напившись у них чаю, отправился к Полистеру. С ним пошли Толкачёв, Илюхин и Кравченко.

Кетчим принял от Кальтэка пушнину, выпоротки, пыжики, шкуры оленей, присланные Тейтельхутом, и стал делать записи в книгах. По знаку Кальтэка, Рылькуна внесла ещё мешок с пушниной.

— Моя капкан лови, — гордо сказал Кальтэк, славившийся как удачливый охотник.

Подвыпивший Полистер захохотал, поочерёдно встряхнул песца и двух лисиц, поданных ему Кальтэком, подул на мех, спросил что-то у Кетчима, пробормотал «олл райт» и повесил шкурки в угол.

— Объясните своему приятелю, — сказал американец на отличном русском языке, — объясните, что пушнина у него плохая, но из уважения к вам, — ехидная усмешка скользнула по его губам, — из уважения к вам я беру эту дрянь в уплату его долга. Прошлой зимой мистер Кетчим ездил по стойбищам и дал ему в долг табак и чай…

— Объясняйтесь, мистер, сами. Мы не умеем.

Тогда Полистер, который так же хорошо разговаривал по-чукотски, как и по-русски, стал быстро-быстро что-то говорить Кальтэку.

Лица чукчей бесстрастны во всех случаях жизни. Но тут глаза Кальтэка гневно сверкнули и было видно, как на смуглых щеках его стал проступать тёмный румянец. Негодующе обратился он к пограничникам:

— Моя… взяла… один, — он показал палец и повторил — один… пачка таак… один ирпич… ча… Моя хачу ин… инчестер.

Тогда Полистер объяснил пограничникам:

— Прошлой зимой мы давали кирпич чая и пачку табаку за двух лисиц, только за двух лисиц, если их сразу тут же отдавали нам. Ну, а если отдают через год, то этого уже мало. Конъюнктура рынка ухудшилась. Кроме того, птицы несут яйца, важенка приносит телёнка, собака — щенят… Товар должен приносить выгоду, особенно, если его дают в кредит. Понимаете? Поэтому сверх двух лисиц он должен мне отдать песца.

— У нас в Саратове лавочник Залогин, к примеру, тоже так торговал, — понимающе поддержал Илюхин. — Двадцать да двадцать — рупь двадцать, чай, не брали — полтора…

— Илюхин, не ввязывайся, — остановил его старшина.

— Какой лавочник?! У нас большая, солидная фирма «Свенсон и компания»…

Между тем Кальтэк, видимо, твёрдо решивший приобрести ружьё, вынул из мешка ещё трёх песцов, добавил к ним выдру и бросил их на прилавок:

— Ружьё! — сказал он угрюмо.

Полистер достал из заднего кармана брюк флакон виски, хлебнул, подмигнул и пошёл в дальний угол склада. Вернувшись с дамской шляпой в руках, он водрузил её на голову Рылькуны. Серьёзное лицо чукчанки с татуировкой на щеках, чёрные косы с вплетёнными бусами и прикреплёнными монетами, меховая кухлянка и… фасонистая шляпка с дрожащими цветочками — нелепее этого и придумать было трудно.

Илюхин не смог удержать улыбку.

— Стыдно, товарищ Илюхин, — одёрнул его старшина.

Американцы хохотали, ничего не понимающая Рылькуна улыбалась, Кальтэк недоуменно смотрел на друзей.

— Эх, как вдарю ему зараз в очи. Тоди вин зроду не буде смиятыся! — вскипел Кравченко.

— Уймись!.. Не дипломатично… Комиссару доложим, он разберётся. Пойдём, братва.

Старшина потом говорил, что он увёл ребят потому, что боялся дипломатического скандала.

— Даст он ему в зубы, свернёт салазки, а он иностранец, у него договор с Советской властью… Увезут его на операцию, а потом пришлют ноту: что ж вы, скажут, договора заключаете, а потом в морду бьёте! Нельзя…

Сдружившийся с пограничниками Кальтэк стал одним из первых большевиков тундры. А, может быть, и самым первым…