Случай со шхуной - А. Михалев

А. Михалев

Случай со шхуной: из записок старого пограничника

I

Морская болезнь имеет замечательное свойство: она проходит сразу же, как только прекращается качка.

Вот почему, когда на пятый день пути после выхода «Индигирки» из Петропавловска-Камчатского качка как-то сразу прекратилась, бойцы отряда тотчас повставали, отряхнулись, подтянулись и один за другим весело начали выбираться из трюма на палубу.

— Бачь, Мыкола, куды заихалы… — загудел, указывая на берег, гигант Кравченко, украинец из приморских переселенцев, с еле заметными усиками и густыми сросшимися бровями. — Мабуть, оце и есть той самый край свита, що ты учора балакав.

Тряхнув рыжим чубом, его приятель саратовец Илюхин взглянул на небо, потом посмотрел кругом парохода, как бы определяя, куда это они действительно заехали.

Набухшие серые тучи, заполнив всё небо, низко нависли над пароходом. Свистевший в мачтах норд-ост заставлял поёживаться от холода. За кормой след парохода образовывал широчайшую дугу, скрывавшуюся в свинцовых волнах. По левому борту удалялся большой пологий мыс. Кругом лишь голая тундра. Только встревоженная пароходом туча чаек вновь усаживалась на песчаный берег широкого мыса, и с полсотни их носилось кругом «Индигирки» с неприятным, пронзительным криком: зря, зря.

Помрачневший Илюхин невесело ответил:

— Нет, браток, до края света трохи ещё не доплыли. Небось, вёрст семь осталось, не больше.

— Семь вёрст до небес, и всё саратовский чай да лес, — поддел его Ливанов.

— Нема, пацан, тут ни якого леса, — повернулся к малорослому Ливанову простодушный Кравченко. — Хиба ж не бачишь…

— Где лес?.. Какой лес?.. Да тут и кустика не видно, смотри-ка… И верно, ребята, здесь глаже, чем у деда на лысине… — раздались голоса красноармейцев.

— Ох, невесело нам придётся здесь, товарищи, ой, как трудно… хватим горюшка, — послышалось дребезжанье Ливанова.

Но его тотчас оборвал Илюхин.

— Эй, ты, сердешный, не хнычь! «Трудно, трудно», — передразнил он Ливанова. И насмешливо добавил: — Легко только блины у тёщи есть. А мы, чай, не у тёщи в гостях, а на службе…

— Ото и есть, — подхватил Кравченко и вдруг рявкнул: — А бис его возьми, той лес! Нехай трусы злякаются… Бачь, хлопцы, яко раздолье ту-точки, — махнул он рукой вперёд, и все устремили свои взгляды туда же.

Когда подъезжаешь к Анадырю с моря, то видишь большой залив с одиноким скалистым островком впереди и кругом пустынную тундру без единого деревца; взор скользит, не задерживаясь, по невысоким горам левого берега лимана, перебегает на низменность правого, уходит вдаль, где темнеют горы, и внезапно удивлённо останавливается на двух далёких радиомачтах. Высокие, стройные, похожие на башню Эйфеля, они, подчёркивая пустынность окружающего, кажутся сначала миражем, а когда их реальность становится несомненной, сразу уничтожают чувство оторванности от мира, охватывающее человека в далёких, безлюдных местах.

На капитанском мостике, опираясь на поручни и разглядывая в# полевой бинокль эти башни, стоял командир отряда Воронцов, бывший амурский партизан, с окладистой крестьянской бородой. Чисто выбритый комиссар отряда Букин, из балтийских моряков, бывший комендор «Славы», а затем — лихой будённовец, слушал стоявшего на вахте старшего помощника капитана, изредка задавая ему вопросы. Когда они стали подниматься на мостик, старпом хотел было по привычке лихо удалить их с этого священного на всяком судне места. Но решительные, смелые глаза на твёрдых, обветренных лицах под кожаными шлемами-будённовками остановили его. И поглядывая то на внушительные маузеры в деревянных кобурах, то на ордена Красного Знамени, сверкавшие на гимнастёрках, расшитых поперёк груди стреловидными полосами синего — кавалерийского — сукна, старпом любезно пригласил: «Прошу, прошу…». Сейчас он словоохотливо рассказывал Букину о Камчатке и Чукотке, успевая в то же время всматриваться вперёд, взглядывать на большую морскую карту с проложенным на ней курсом «Индигирки» и отдавать время от времени неторопливые команды штурвальному.

— Прошли мыс земли Гека, — кивнул он в сторону удалявшегося мыса, ставшего белым от усевшихся на нём чаек. — Скоро будем на месте. Во-он у тех парижских башен… Под ними стоит и ваш пост Ново-Мариинский. Сейчас «Индигирка» идёт уже не в море, а в Анадырском лимане. Видите: и качки нет, и вода становится мутно-жёлтой, речной. Здесь, у Гека, мы бы вас и выгрузили, если бы на посту были белые. Ну, а теперь прямо на пост покатим.

— А как ты думаешь, командир? — обратился Букин к Воронцову. — Хотя и есть сообщение, что местные партизаны ликвидировали белых и они разбежались кто куда, но не лучше ли нам быть поосторожнее?

— Да что вы?! — воскликнул старпом. — На судне мы, как в крепости.

Неразговорчивый, настоящий таёжник, Воронцов ничего не ответил, взглянул вниз на палубу и скомандовал:

— А ну, товарищи, надеть шинели, пояса с подсумками, взять винтовки. В полной боевой построиться на палубе. Быстро в ружьё! — И стал спускаться с мостика на палубу. Комиссар остался на мостике.

Через пять минут Первый Чукотский отряд Советской Армии стоял в две шеренги на палубе «Индигирки». На левом фланге его были пулемётчики Илюхин и Кравченко.

…Четыре с лишним года, начиная с августа восемнадцатого, длилась интервенция Дальнего Востока. Но в октябре 1922 года под стремительным натиском Советской Армии и партизанских отрядов японские интервенты поспешно бежали из Владивостока. Американские и английские войска оставили его ещё раньше. Американцы, правда, несколько задержались напротив Владивостока, на Русском острове, где у них были самые настоящие застенки для пыток пленных и арестованных, в чём они ещё и тогда показали себя мастерами, но вскоре бежали и с этого острова.

Через несколько дней после освобождения Владивостока был сформирован и отправлен на Камчатку экспедиционный отряд. К весне 1923 года весь Камчатский полуостров был очищен от забежавших туда остатков белых армий — всех этих семёновцев, каппелевцев, пепеляевцев, бокаревцев, калмыковцев и прочих «евцев» и «овцев», которым «что ни чёрт, то и батько».

А весной двадцать третьего года в Петропавловске-Камчатском сформировали специальный «Первый Чукотский отряд». Правильнее было бы назвать его взводом или заставой, но уж очень не подходили эти названия к задачам, поставленным перед отрядом. Высадившись в устье реки Анадырь, отряд должен был занять центр Анадырского уезда — пост Ново-Мариинский — и освободить от белогвардейцев всю Чукотско-Анадырскую окраину, или «округу», как она тогда называлась, а затем нести охрану государственной границы.

— Территория этой «округи» равна нескольким европейским государствам, а вас всего тридцать человек, — сказал провожавший отряд начальник политотдела, начитанный и любящий исторические сравнения человек. — Не так уж это много — тридцать. Но ваш предшественник, казак Дежнев, имел в своём походе всего девяносто человек, и это считалось «великой силой». А по огневой мощи нынешние тридцать стрелков, вооружённые скорострельными винтовками да вдобавок ещё и пулемётом, намного превосходят дружину Дежнева. Всё дело, товарищи, в том, чтобы не забывать и выполнять завет наших предков: «Зри, смотри, руби и не проспи».

Это была любимая поговорка начальника политотдела, ею он заканчивал почти все свои выступления. Он говорил, что вычитал её в одном из московских музеев на старинном русском бердыше.

Эту поговорку Букин невольно вспомнил, глядя, как Воронцов располагал бойцов у свёрнутых канатов, у лебёдок, кнехтов, трапов, мачт. «Зри и не проспи»… А между тем старпом рассказывал:

— …Летом нас тут всегда поджидал начальник уезда. Приедет на пароход, возьмёт газеты, письма, напьётся как следует и — назад, в Марково.

— Марково. Это что такое?

— А это — старинное казачье селенье около Анадырской крепости, вёрст шестьсот отсюда вверх по Анадырю. Начальники уездов зимой жили там, в Маркове, а весной спускались на карбасах сюда, на пост.

— Почему он так называется — пост?

— Говорят, что чуть ли ещё не Дежневым сюда был выставлен казачий пост. Этот сторожевой пост сохранялся до недавнего прошлого. Казаки, затем их потомки от браков с чукчанками — людей такого происхождения здесь называют «камчадалами», — да ещё чукчи, осевшие из-за потери оленей, образовали возле поста целый посёлок. Вот и называется — пост… Несколько лет назад здесь нашли золото по притокам Анадыря, рекам Кончелан, Волчья, Таньюрер. После этого сюда хлынул народ из Владивостока и даже из Америки.

— Ну и как живёт здесь народ-го?

— Живёт?! Он не живёт, а прозябает! Анадырь — самое пустынное место на нашей земле. Настоящая дыра. Застой… прозябание…