Утраченный покой - Любовь Михайловна Пушкарева

– Не стоит, моя госпожа. Позже вы пожалеете, что не сдержались, – сообщил он спинке дивана.

А я, опьяненная, рассматривала его ухо и решала, разозлиться мне на это самоуправство или нет. Но время было выиграно. За считанные секунды чужая сила переварилась. Я обрела возможность нормально мыслить и поняла, насколько Шон был прав, прервав взаимное кормление.

– Я ценю твою лояльность, – ласково сказала я, окончательно придя в себя.

От этих слов Шон развернулся от спинки дивана обратно ко мне.

– Только не надо звать меня «госпожа». На работе и при свидетелях зови меня леди или мэм, наедине – Пати.

– Хорошо… Пати.

– Ты сыт? Ты не будешь голоден до вечера?

Он кивнул, не поднимая глаз. Я задумалась, а не попытка ли это соврать мне?

– Скажи вслух.

– Я не хочу быть нахлебником, – упрямо произнес он.

Ну и как это понимать? Я глубоко вдохнула, успокаиваясь, надо найти баланс наших желаний.

– Тебе нужен человек, чтобы нормально дожить до вечера?

– Нет. Сегодня я искать не буду.

– Какова будет сила твоих страданий к вечеру по десятибалльной шкале?

Шон пожал плечами.

– Четыре-пять…

Я успокоилась, половина от критического значения – не так уж плохо.

– Итак, я хочу кое-что узнать, – перешла к делу я.

Он с готовностью кивнул.

– Ты ведь не только растил дочку, ты ее воспитывал, передавал ей свои знания.

– Да… Но она ведь дочь…

– Угу, а нас с тобой связывает рабская метка, и через нее тоже многое можно узнать. Настройся так же, как если бы рассказывал дочери, остальное я попытаюсь сделать сама.

Я устроилась поудобнее, постаравшись, чтобы наши лбы максимально касались друг друга, а жаркие, пряные губы Шона не мешали сосредотачиваться.

– Расскажи, как ты попал к слугам Единого, – чужим голосом попросила я, настраиваясь на его рацио-центр.

– Я был у вампов, они подчинили меня, – произнес он, и до меня долетели отголоски отчаяния и страдания, но никакой визуальной картинки не было. С Лианом было куда легче, он сознательно разворачивал «видеоролики», рассказывая мне что-то.

– Вспомни, при каких обстоятельствах ты увидел тех слуг, с которыми потом вместе убивал вампов. Вспомни знакомство.

На меня нахлынули его эмоции и ощущения, но опять никакой картинки не было.

– Вампы держали меня на привязи рядом с собой под землей, – принялся тихо рассказывать Шон, а я пыталась отстраниться от его отчаяния, бессилия и ужасной горечи. – Они пили от меня каждую ночь, и я не истаял лишь потому, что мне перепадало от людей, которых они приводили. И вот однажды днем пришли они – мужчины в железе и две женщины. Мужчины убили вампов, отрубили им головы, вбили колья, хотели убить меня, но одна из женщин заступилась, сжалилась, сказав, что если я христианин, то меня нельзя убивать. Кто-то из мужчин дал мне флягу святой воды. Мне нечего уже было терять, и я ее выпил, решив, что если сила Единого сожрет меня, то так тому и быть. Выпил, и вода Единого смыла горечь и боль, съев меня до самого дна, я совсем обессилел и думал, что сейчас истаю… Наверное что-то изменилось во мне, в моем лице, ведь мне стало в общем-то хорошо и нестрашно… В общем, люди приняли меня за своего и унесли с собой. Дороги не помню, а очнулся я от сладких-сладких капель силы, меня кто-то кормил по чуть-чуть, одним лишь взглядом. После стольких лет голода и горечи вампов, эта сладость даже в каплях… Я был готов ради этого на всё. Их было всего три. Три источника: две женщины и один мужчина, но его сила всегда была горькой, он ненавидел меня за то, что плотски желал.

– Неужели ты обычно кормился от них? – раздосадовано спросила я. Никому нельзя нарушать обеты, а слугам Единого тем паче.

– Нет. Они же были Его слугами, – успокоил меня Шон. – Не как обычно, всегда по капле: взглядами, мыслями. Мне редко удавалось даже коснуться их. А мужчина, тот боролся с собой, и иногда от него приходило много силы, иногда почти не было. Было очень тяжело настроиться, ведь женщины боялись своей реакции на меня и тоже боролись с собой… Приходилось маскироваться… А еще все время, всюду, была разлита сила Единого и вспыхивала, когда его кто-то усердно поминал или призывал. Мне по-прежнему всегда было больно, но хоть не горько. Да и обращались со мной они все же лучше, чем вампы.

– Тебя не раскрыли? Считали человеком?

– Да.

Инкуб выжил в монастыре… Похоже на пошлый анекдот, на самом же деле это трагедия. Для всех.

– Почему ты не сбежал? Тебя как-то удерживали?

– Нет, не удерживали. Я сбегал раза три, когда становилось уж совсем невмоготу, и от голода я мог натворить глупостей. Несколько дней… куролесил и возвращался.

– Почему? – удивилась я.

– Бесхозный инкуб – легкая добыча. Я опять попал бы в плен к вампам или, если бы повезло, в рабство к filius numinis.

Помолчав, он продолжил:

– Я возвращался, меня наказывали… Поста и молитвы я бы не вынес, но я выкрутился: меня били плетьми и прощали довольно быстро.

Выкрутился… Да, для инкуба физическая боль слабее мук голода.

– Так как вы сражались с вампами?

– Когда они поняли, кто их убивает, начали войну. За стены монастыря, на освященную землю, они сунуться не могли, но нам была нужна еда и за запасами приходилось ездить в городишко, а это почти сутки пути на телегах. Они убили всех в первом обозе – нам рассказали об этом крестьяне. Отправили второй обоз, и когда он возвращался, то ему навстречу вышел наш отряд, помочь продержаться ночь.

– Каждый получил по вере его… – после паузы задумчиво произнес Шон. – Остались только брат Петер и я. Он молился, а я, уже привыкший к силе Единого, его защищал. Он их замедлял или не подпускал, а я вцепился в него – единственную надежду не попасть снова к мертвякам – и отбивался, как только мог. Мы доставили продукты, – скупо закончил он.

– Так вот и стали с ними бороться: кто веровал и мог сиять силой Единого, был как бы щитом, от него зависело всё, а уж «клинки» должны были постараться отсечь вампу все, что можно, а