Псевдоним для героя - Андрей Кивинов

Собственно, тахта и привела Шурика в чудесный мир журналистики. Отдав год активной жизни тележке и бетонным шпалам, он вдруг явственно осознал, что на девяносто рэ гармонично развиваться абсолютно нереально. Познания же в филологии никоим образом на личном бюджете не сказывались, и Шурик уже подумывал, не пора ли кончать с Гегелем, от цитат которого начинало тошнить. Но в этот самый момент слух о грузчике-филологе дошел до ушей редактора «Цемента», который немедленно решил поведать читателям о молодом рабочем, отправив к нему для интервью начинающего корреспондента Нину. Шум цеха не давал поговорить откровенно, и молодой рабочий предложил провести беседу в более спокойной, серьезной обстановке, к примеру, в комнате общежития на Первой Махровой. Что было встречено начинающим корреспондентом с плохо скрываемой радостью в глазах, то есть исключительно по-деловому.

Интервью удалось. Шурик слегка очумел от тем, затрагиваемых при общении, но держался достойно. Нина же пришла в восторг, слушая грамотные, прекрасно сформулированные ответы. Эмоции лились через край. Завистливые соседи пытались сорвать встречу рабочего с представителем печати стуками в картонные стены и криками о недопустимости нарушения правил социалистического общежития. Утром, подводя итоги и глаза, Нина заметила, что неплохо бы опубликовать целую серию репортажей об Александре Тихомирове, человеке нового мышления. Человек, ползавший по полу в поисках носка, прокряхтел: «Легко».

Неожиданно Нина с ужасом вспомнила, что сегодня должна сдать материал в рубрику «Ветер перемен» о мастере арматурного цеха Федоре Семиглазове. Редактор «Цемента» слыл самодуром и рубил премии по любому поводу. Задержка же с материалом грозила лишением тринадцатой зарплаты, а то и выговором. Самое страшное, что Нина даже не успела познакомиться с Семиглазовым и, соответственно, понятия не имела, как на нем отразилась перестройка. К счастью, мастера немножко знал Шурик. Говорили, что как до перестройки, так и после Семиглазов трезвым на работу приходил крайне редко, ведь, по его словам, «руководить этим б…твом без стакана во лбу крайне противопоказано». Конец цитаты. При общении с коллективом Федор, не таясь, использовал фразеологические обороты, способные вогнать в краску даже почетную шлюху. Собственно, это была вся информация, которой располагал Тихомиров. Нина расплакалась, не в силах смириться с мыслью о будущем выговоре. «Фиг-ня! – заботливо успокоил ее Шурик, – сейчас борьба с пьянством, как раз в яблочко».

– Какое яблочко, Саша?! Чтоб меня этот Семиглазов завтра в цемент закатал?! И при чем здесь «Ветер перемен»?

– Тогда я сам. Мне цемент не страшен. Я не зря шпалы целый год возил, – Шурик схватил валявшуюся на столе авторучку и тетрадку с конспектом по языкознанию, – а ты пока вымой пол и посуду.

Уборка комнаты заняла около часа, и ровно столько же ушло на статью, едко клеймившую позором пьяницу и матерщинника Семиглазова. Шурик погрыз кончик ручки, обдумывая заключительную фразу, и наконец вывел классическое:

«Стыдно, товарищ! Александр Тихомиров». Нина, вернувшись с кухни, прочла очерк, вытерла пот со лба и облегченно выдохнула: «Ты умница, Саша! Я спасена!» Затем схватила сумочку, диктофон, чмокнула гордого собой Шурика и помчалась в редакцию «Цемента».

Через пару дней в столовке к Шурику подвалил мастер Семиглазов и, хлопнув его сзади по плечу накачанной железобетонной лапой, пробасил:

«Ну ты, етицкий корень, дал!» Филолог, став похожим на голодный обморок, намертво сжал в руке алюминиевую вилку, решив живым не сдаваться. Но Федор неожиданно обнажил в улыбке щербатые, прокуренные зубы и, наполняя воздух ароматом спиртосодержащих продуктов, дружелюбно добавил: «Спасибо, братишка! С меня пол-литры». После громко икнул и, выдав порцию легкого, ажурного мата, пошел забивать послеобеденного «козла». Шурик, по-прежнему сжимая вилку, на ватных ногах выполз в коридор и позвонил в редакцию «Цемента» по висящему на стене местному телефону.

– Нин, это я, Саша. Статья вышла?

– Да, Сашенька. В сегодняшнем номере. Мы ее чуть-чуть отредактировали. Поздравляю с дебютом. Гонорар на следующей неделе начислим. Тебе не горит?

– Не горит. А что, за это еще и деньги платят?

– Конечно.

– Сколько?! – скорее из интереса, нежели из корысти, спросил Шурик.

– Двадцать два рубля восемнадцать копеек… Кстати, если надумаешь еще о ком-нибудь написать, будем рады.

– Я тоже буду. Пока.

Выбросив вилку, новорожденный журналист бросился в туалет, где всегда лежала стопка «Цемента». Но свежего номера там не оказалось. Пришлось бежать в канцелярию. Газета еще благоухала типографской краской. Шурик развернул ее, не уходя из канцелярии, и, пробежав глазами, нашел родную фамилию под статьей. Очерк был размещен не в рубрике «Ветер перемен», а в столбце «Творчество наших читателей» и назывался «Живет такой мастер».

«Вот уже второй десяток лет по-ударному трудится на нашем предприятии мастер арматурного цеха Федор Семиглазов. Совсем юнцом пришел он в цех, и с тех пор вся его жизнь крепко-накрепко связана с арматурой. Товарищи за глаза называют его „Железным Федором», а он и не обижается, скорее наоборот, гордится таким званием… Те, кто не первый год знаком с Федором Михайловичем, сказали мне по секрету, что больше всего на свете любит мастер почитать в обеденный перерыв своего знаменитого тезку Достоевского, а после прочтения надолго задумывается о загадках русской души. Может, благодаря этому сумел Федор Михайлович грамотно организовать производство арматуры в родном цеху, постоянно добиваясь отличных показателей? А недавно он выступил застрельщиком еще одной прекрасной инициативы. Полностью поддерживая борьбу правительства с пьянством, предложил организовать в цеху клуб трезвенников, в задачи которого входит агитация за здоровый образ жизни помощь оступившимся, создание выездной бригады, выпуск стенгазеты…»

Затем на полстолбца растянулась прямая речь героя публикации, в которой Семиглазов рассказывал о бескорыстной любви к животным и о необходимости перестройки сознания. Вместо шуриковского «Стыдно, товарищ» финал украсило:

«Так держать, Железный Федор!»…

«Что держать? – подумал Шурик. – Стакан, что ли?» Минут пять он переваривал прочитанное, пытаясь понять, в чем же смысл Ниночкиной фразы «чуть-чуть отредактировали». Ведь от первоначального варианта в статье остались только два слова. Александр Тихомиров. Наверное, в ту минуту Шурик напоминал Карлсона, который прыгнул с крыши и вдруг вспомнил, что оставил дома пропеллер. «Какой Достоевский?!! Какой клуб трезвости?!! Таким откровениям самое место в медицинской карточке душевно раненного! Я сейчас устрою этому „цементному» редактору клуб трезвости!»

Хлопнув дверью так, что в стоящей на канцелярском столе пишущей машинке звякнул колокольчик, Шурик выскочил в коридор, но вдруг замер, вспомнив загадочное слово «гонорар». Он присел на подоконник, еще раз, без суеты, перечитал очерк. «А может, и правда Семиглазов Достоевского любит? А матерится из-за близости к народу. Тем более кто нынче не матерится? Можно подумать, писатели наши, кудесники строки, исключительно высоким ямбом общаются. Или правители. Хрен там. Чешут похлеще гопоты у ларька. И водку трескают будь здоров! Что, Достоевский не пил? Поговаривают, еще как закладывал, особенно когда в карты продувался… В общем, для двадцати двух рублей совсем и не плохо…»

В следующем номере, не без участия Ниночки, появилась еще одна заметка начинающего журналиста Александра Тихомирова. На сей раз она посвящалась трубоукладчику Семену Кайкину, построившему на территории завода настоящий парник для выращивания огурцов. Огурцы поступали прямо с грядки в столовую, сохраняя витамины и свежесть. С утра до позднего вечера рабочий подвязывал рассаду, удобрял грядки и боролся с сорняками. «Перестройка в действии, перестройка шагает по стране!» – такими словами заканчивался материал. На снимке улыбающийся Кайкин держал двумя руками здоровенный огурец, причем в весьма интригующем положении. «Я достаю из широких штанин…» Фотографию комментировал текст с небольшой, но обидной опечаткой: «Вот такого красавца вырастил ТРУПОУКЛАДЧИК нашего предприятия Семен Кайкин». Хорошо хоть не отрастил… За фотку Шурик получил лишний червонец.

Новое увлечение затягивало, как трясина. Вскоре Шурик стал своим человеком в «Цементе», и редкий номер обходился без его смелых материалов. Набивалась рука, появился стиль. Помогало и незаконченное филологическое образование. Короче, все шло к логическому концу. Теплым летним утром Нина в торжественной обстановке сообщила, что готовиться стать матерью и уходит в декрет. Имя отца держалось в строгой тайне, но, судя по тому, что целый ряд публикаций журналистки посвящался дяде Лене, в свалившемся на нее счастье наверняка был замешан профсоюзный комитет. Освободившуюся вакансию предложили занять Шурику. «Не мужицкое это дело – пером скрипеть», – пристыдил дядя Леня, но приказ подписал.