Парадоксы. Сборник мрачных рассказов - Евгений Захаров

– Ну почему же? – пожал плечами Лешик. – Вот если бы знала директора одного юридического института…

Они проговорили почти полчаса. Нет, все было по-прежнему: изредка их вагон пытались штурмовать и даже перевернуть, к стеклам приникали рожи одна страшнее другой, а по крыше бегали и пытались расширить вентиляцию, просовывая в салон здоровенные кривые когти (кстати, все же именно оттуда и последовал прорыв) – но юноше и девушке было все равно. Они разговаривали, а в душах их была одна и та же мысль – как жаль, что подобная встреча состоялась с ними именно здесь и именно сейчас. И – одновременно с этим – как хорошо…

Никто так никогда и не узнал, что случилось с пассажирами трамвая. Утром работники депо, водители, кондуктора только разводили руками, пытаясь понять: как случилось, что трамвай вошел в депо, но из него не вышел? Один из слесарей позже говорил, что видел, как вошедший в депо трамвай мгновенно окутала какая-то сиреневая думка, но все знают, какие сиреневые дымки окутывают мозги задержавшихся на работе слесарей. Поскольку имело место пропажа людей, само собой, завели и дело о пустом трамвае. Результаты были типичными для «глухарей»: кто-то был оштрафован, кого-то вообще выгнали с должности. Дело было спущено на тормозах, хотя один из следователей рассказывал в компании невероятные вещи. Например, возле колеса трамвая была найдена шапка-«жириновка», не принадлежащая ни одному из работников депо. А одно из окон было накрепко забито вывороченным сиденьем – похоже, им выбивали стекло, чтобы выйти наружу. Однако все три двери были открыты совершенно естественным путем. И еще под водительским сиденьем нашли человеческий палец с надетым на него перстнем с зеленым камнем, предположительно изумрудом. Перстень был женский, однако палец (мизинец, уточнял следователь) явно принадлежал мужчине…

Защитники Отечества

– Встать!

Одеяло – на пол. Щурясь от света, бьющего в глаза, я заслонился трясущейся рукой.

– Пижаму снять!

– Трудно мне…

– Разговоры! Куртку! Штаны! Быстро!

Двое стаскивают с меня штаны. Я изо всех сил стараюсь вытащить руку из рукава. Не слушаются руки.

– Быстро, быстро, быстро! Штаны – вон. Куртку – вон.

– В чем…

– Разговоры!

В голову мне летит рубашка.

– Одеть!

Я начинаю торопливо застегивать пуговицы. Потом просто просунуть голову – и готово. Пальцы режет циркуляркой. Проклятый артрит…

– Две пятнадцать.

– Не успеваем…

Я нечеловеческим рывком натягиваю рубашку, едва не воя от боли.

– Брюки. Брюки одевай, скотина!

– Ребята, я ж быстрее не могу…

– Не наше дело. Товарищ капитан, он не подчиняется!

– На!

Что-то врезается мне в спину. Сразу вспомнились щупальца центавросов – хлесткие, но не очень болезненные удары.

– Я уже, товарищ капитан! Я уже…

– Пальто! Шапку! Живее, обезьяна!

Я шарю руками по полу.

– Чего тебе?

– Ботинки…

– В тапках пойдешь!

Накидываю пальто, натягиваю шапку, пытаюсь дотянуться до рукавиц на шкафу, но вновь получаю по плечам. Чем это они?

– Ногами работай, дедуля!

Бегу, спотыкаясь, вслед за мерно колышущимися спинами с цифрами на зеленых камуфляжах. В мою спину то и дело тыкается дуло.

– Давай, давай!

– Ступеньки, ребята!

– Ничего, прыгай!

Проклятая тапочка слетает с ноги.

– Дайте поднять…

– Не нагибаться! Марш, марш!

Бегу, стараясь больше наступать на обутую, правую ногу. Левую тут же начинает жечь холод.

– Товарищ капитан! Вот его тапка!

– Потом оденет, не укладываемся!

– Да что же…

– Разговоры!

На четвертом этаже заминка.

– В строй! В строй!

– Жека!

– Андрюха!

– И ты?..

– А ты…

– Разговоры!

Дальше бежим бок о бок. Вот так же бок о бок всю Великую Центаврскую прошли. А вместе мы с Андрюхой еще с гражданской.

– Знаешь?

– Не знаю.

– И я без понятия.

– Может, мобилизация?

– Вряд ли. Одеться бы дали.

– Значит?..

– Разговоры!

Второй этаж. Разворот. Половина камуфляжей – в окна. Ждать возле подъезда.

– Это же мы тогда, помнишь? Так же цефистов брали!

– А причем тут мы? Сейчас-то?

– Так, слушай мою команду! Из подъезда – бегом!

– Товарищ капитан, у меня одна нога!

– Знаю, разута.

– Нет. У меня вообще одна нога!

Это точно. Андрюха разминировал свой дом, бывший штабом у центавросов. Ошибся… Теперь вот на протезе.

– А, это ты, что ли, инвалид? Ничего, помогут.

– Спасибо!

Вылетаем из подъезда. По бокам – бластерчики. Дула – прямо в глаза.

– В колонну – стройся!

– А-а-а!!!

Сзади на меня падает пудовая тяжесть. Не удержавшись, валюсь на снег.

– Что там?

– Одноногий.

– За что вы его?

– Ну мы же обещали помочь!

Голос капитана лучится добротой.

– Да, в двадцать шестом попался бы ты мне…

Хлещет по спине «щупальце»…

– Подъем! Подъем! Чего разлеглись!

– Поспать захотели!

– Ха-ха-ха!!!

– В могиле отоспитесь!

За шиворот – рывком – на ноги. В руку тычется тапочек.

– Оденьте, товарищ!

– Митрохин! Стать в строй!

– Есть!

Но тапок уже на ноге. Понемногу отходят сведенные судорогой пальцы. На плечо – рука.

– Андрюха, держись!

– Кх-х-ха…

Кровь на щеке.

– Товарищ капитан, может, его здесь?

– Ни в коем случае! Был приказ – на площади!

– Давай ногу! Ставь на мою, ставь, не бойся!

– Я с-с-с… сам-м-…

– Ставь, говорю! Пошли! Раз! Два! Раз! Два!

– Торопимся, граждане! Шевелим копытами!

– Евгений, твою мать, и ты тут!

– Паша, сукин ты сын!

– Жека, здоров!

– Пока да, Вань.

– Черный юмор, блин!

– Разговоры!

Наша колонна соединяется еще с двумя из соседних домов. Я знаю почти всех. С кем-то служил, с кем-то учился… А вон Санька! Ого, и Коляныч тут!

– Что ж они, решили всех наших собрать?

– Ни одного лишнего, товарищ капитан!

– Давайте, немного осталось!

– Не могу-у-у!

– Кто это?

– Можешь, можешь!

– Да кто там?

– Игорь, кто же еще?

Опухший, валится на снег Игорь. Он совсем плохой. Ну еще бы – три года центаврской на тылах подъедался. Пусть теперь вместе со всеми поскачет!

– Не дойдет он, точно вам говорю!

– Два квартала осталось! Вставай, сволочь!

– Не м-м-м…

Один выстрел. Второй. Оплавленный снег. Крови почти нет – испарилась.

– Кто еще отдохнуть захотел?

– Мы идем, идем!

– Вот именно. А надо бежать!

– Бежим, товарищ капитан…

– А это кто у нас тут такой филантроп?

Хлещут то по мне, то по Андрюхе. Рычим от боли, но надо идти.

– Как тогда, Жень, помнишь? В Роще?

– Помню, Андрюха, ты молчи давай…

Как забыть Рощу? Половина деревьев срезана, как ножами. Центавросы, как макаки, носятся по ветвям. Чувствуешь себя персонажем «Дума». Лупишь во все, что движется. И бежать, бежать. В беге – спасение. От пня до пня, от куста до куста. Дым – глаза текут, дышать только через фильтр. Как мы тогда выжили, одному Богу известно…

– Полквартала! Живее, дохляки!

– Идем, идем! Паша, держи Леху, он заваливается!

– Лешка, твою мать, ты че?

Леха, с которым мы пять лет оттрубили в одном институте, хрипит и валится на бок. Ноги мечут снег. Клацанье затворов.

– Сто-ой! Не стреляй!

– Отойди, а то и тебя…

– Отставить!

– Товарищ капитан, скажите ему!

– Не стрелять! Он уже и так…

Леха бестолково пялится в небо. Снежинки аккуратно укладываются у него на лице. Одна, особо наглая, садится прямо на зрачок. Я отворачиваюсь.

– Дошли! Товарищ капитан, дошли-и-и!

– Стройся! Все в строй, я сказал!

– В одну шеренгу – ста-ановись!

Толкаясь, торопливо выстраиваемся в шеренгу. Я смотрю вдаль. Ох, как нас много! Вроде бы столько лет прошло!

– Ого, сколько их! – охранники бормочут.

– И не сдохнут никак!

– Точно!

– Тишина! Ти-ши-на!

– Слово предоставляется…

По площади голос из динамиков – как раскат грома. Тишина звенит, потрескивает, как копящийся разряд молнии.

– Товарищ…

Площадь начинает трясти. Грохот аплодисментов. Овация. Вопли. Шум. Андрюха тоже лупит в ладони. Невольно поддавшись общему настроению, я ору:

– Да здравствует…

Шум падает так же, как и поднялся. Негромкий, суховатый голос.

– Дорогие товарищи! С чувством невероятно глубокой признательности хочу выразить вам свою личную благодарность. Вы, и только вы…

Я смотрю на людей, стоящих в шеренге. У многих трясутся руки, подкашиваются ноги, но на лицах сияют улыбки, по морщинистым щекам – дорожки от слез.

– …Орда воинствующих центавросов вероломно, без объявления войны…

Мои друзья безмолвствуют. Пашка стоит, закусив губу. Точно такое же было у него выражение лица, когда он вколачивал крест у изголовья свежей могилы своего брата, который закрыл его своим телом от выстрела в спину.