Вахтанговец. Николай Гриценко - авторов Коллектив

Рубен Николаевич решил ставить «Баню» В. Маяковского. Гриценко по­

лучил роль Победоносикова.

Первая читка, актеры лениво перелистывают текст, проверяя и подсчи­

тывая его количество. Рубен Николаевич обращается к Гриценко и просит

его сосредоточиться и показать ему квинтэссенцию бюрократа. На сле­

дующий день вторая репетиция, вдруг открывается дверь, и мы видим

Николая Олимпиевича вместе с костюмером и реквизитором, и он про­

сит разрешения у Рубена Николаевича показать разных бюрократов. Ак­

тёр продемонстрировал нам шесть или восемь типов, совершенно раз­

ных, да так талантливо, что мы были потрясены. Где он видел, встречался

с ними, когда - это было непостижимо. Я называла его хомяком, который

на зиму откладывает за щеки все, что попадается на пути - так он копил

свои наблюдения, сохраняя все в памяти, словно фотографируя, а потом

использовал в своих ролях. Сказать, что он был очень образован, что, ра­

ботая над ролью, он изучал тысячи томов, я не могу. Просто ему сверху

Господь Бог подсказывал, что делать и как.

Несмотря на свой огромный талант, жизнь вне театра складывалась

у него неудачно. Его любили женщины, и он был к ним очень неравно­

душен. Но создать семью так и не смог. Кто в этом виноват - не знаю.

А ему хотелось дома, уюта. Как у Пушкина - «Мой идеал? - хозяйка, мои

желания - покой, да щей горшок, да сам большой». Это прямо как его сло­

ва, потому что я однажды по поводу одной дамы спросила его: «Ну, зачем

она тебе?» А Коля в ответ: «Понимаешь, она пришла, юбку задрала, пол

так замечательно вымыла, борщ сварила...» Он был одинок, ему не дано

было ощутить тепло семьи, душевности. Это было, наверное, и причиной

его болезни.

В последнее время он был очень несчастен. Наши гастроли в Киеве были

для него тяжелыми, потому что в нем уже сидела его страшная болезнь,

а в начале сезона его поместили в больницу. Я навестила его там - было

очень страшно видеть его неадекватную реакцию. Но в какой-то момент

он как бы сфокусировал свое зрение на мне, попросил передать привет

трем людям из театра и, глядя очень пристально, тихо как-то произнес:

«Знаешь, а ведь я только тут понял, как надо играть Мышкина». И мне

стало ясно, что настоящие художники, даже в страшной болезни живут

какой-то своей мощной внутренней жизнью. Это ведь было и с Мансуро­

вой, у которой был схожий диагноз. У меня было впечатление, что он хо­

тел поставить спектакль. Я не знаю, мог ли он это, хватило бы у него об­

разования, но когда он вместе с Андреевой ставил «Шестой этаж», он за­

мечательно разбирал роли. И кто знает, может быть, если бы он получил

то, о чем он мечтал, жизнь его сложилась бы совсем иначе.

Алла Казанская

***

О Николае Олимпиевиче не то что трудно, а непонятно, как надо гово-

рить, потому что он был в самом прямом, неизменяемом смысле сло­

ва гениальный актер. Не великий, ни какой другой, он просто был гений.

Как Шаляпинский голос, как он звучит, откуда непонятно, так же и Грицен­

ко - он гений от природы. Откуда корни этого удивительного, неповтори­

мого, гениального Гриценко. Фигура трагифарсовая, трагическая и в то же

время очень смешная. И очень наивная. Он жил какой-то двойной жизнью

и творческой, и личной, и они совсем не совпадали у него. Если говорить

откровенно, то его гениальная работа еще студенческая - «Жилец», кото­

рая прошла через всю его творческую жизнь и есть его биография.

И ничего оскорбительного в этом нет. Он прожил трагическую, изло­

манную, непонятную жизнь. Он родился не в то время. Ему бы играть

Мольера, Шиллера, Шекспира, а он играл Софронова, Крона, Михал­

кова, Корнейчука. Роли, в которых нельзя было проявить свой гени­

альный талант так, как это ему удавалось сделать в таких спектаклях,

как «На золотом дне». Существует такое клише - барона в «На дне»

надо играть как Качалов. И правда, сколько я не видел баронов на сцене,

Николай Гриценко

«Принцесса Турандот». Бригелла -

Михаил Ульянов, Тарталья -

Николай Гриценко,

Панталоне - Юрий Яковлев,

Труффальдино - Максим Греков

все были как Качалов. Так вот: после того, как Гриценко сыграл Моло­

кова, по-другому его уже играть нельзя. Хотя, так как Гриценко, не сы­

грать никому.

Он был какой-то не приспособленный к жизни, неприкаянный. Почти

всегда было видно, кто его окружает. К сожалению, в последнее вре­

мя вокруг него собиралась какая-то малопочтенная компания. Как ска­

зать, как он играл? Вот я не видел со стороны, но я был с ним на сцене.

Как он играл Мышкина в «Идиоте»? Ведь, в сущности, он - крестьянин,

плебей, играл нежного, неприспособленного к суровой жизни князя так,

что все до сих пор не могут забыть и я в том числе, находившийся с ним

рядом на сцене. Он мог играть все сословия, всех типажей. Какой он был

Каренин в фильме «Анна Каренина» - замечательная, хотя для кого-то

и спорная фигура. Эта работа не дала ему популярности, но теперь,

вспоминая его Каренина, я вижу трагическую, сломленную, какую-то

механическую личность. Какая у него была пластика! И это было дано

ему природой, ведь специально он не занимался движением, и пластика

33

была гениальной. К сожалению, конец 60-х и начало 70-х годов были

годами скудного репертуара в нашем театре и ему нечего было играть,

негде было развернуться его таланту и поэтому он готов был растра­

чивать его в самых заурядных ролях. Например, в спектакле «Память

сердца» он играл старого актера, так он там выучил партию концерти­

но, партию гитары. А недавно мне рассказывал композитор Лев Солин,

что Гриценко попросил его вставить в музыкальную партитуру барабан,

и он выучит партию барабана, но Солин должен это сказать режиссеру,

что барабан необходим, т.к., если попросит Гриценко, то ему откажут.

Вы понимаете какой это был артист. Ведь он не умом, а только своей

гениальной интуицией постиг Вахтанговскую школу. Боже мой, как он

играл Олеко Дундича! Ведь его герой был веселым, по-детски упоенным

убийцей. Ему доставляла такое удовольствие возможность убивать,

резать, скакать, расправляться со своими врагами и у него было такое

счастливое лицо от всего этого лихого ужаса, что оторопь брала. А ведь

Олеко Дундич, действительно, был рубаха парень.

Николай Олимпиевич был смешным человеком. Как-то мы были

на гастролях в Воронеже и Николай Олимпиевич рассказывал нам,

как он был влюблен в одну даму. Я заходился он хохота, при том, что

он все это показывал нам, играл какой-то им сочиненный спектакль.

Можно много говорить о Николае Олимпиевиче, но все равно всего не

расскажешь. Он интуитивно чувствовал вахтанговскую школу, вахтан­

говский метод. Вахтанговская школа, это не два прихлопа, три притопа,

это не только легкость, не песни и танцы. Ведь в творчестве Гриценко

всегда присутствовал трагизм, даже в его солнечной легкости. Сам Вах­

тангов воспринимал мир очень сложно, многообразно, мы не должны

воспринимать его только сквозь призму «Принцессы Турандот», Вах­

тангов по сути своей трагический художник, которого волновала слож­

ная революционная ситуация. Он много анализировал, что-то отвергал,

что-то подвергал сомнению. Недаром, он дважды ставил «Чудо святого

Антония». Что, не было других пьес? Но, видимо, его что-то мучило,

не удовлетворяло. Мы сами не должны относиться к своему основате­

лю только как режиссеру «Принцессы Турандот». Это был трагический

художник. И гениальный Гриценко, может быть, был лучшим вахтан­

говским актером. Я не говорю о режиссерах, о Рубене Николаевиче Си­

монове. Кстати, Рубен Николаевич был более легким, открытым акте­

ром, светлым. Гриценко сложнее воспринимал мир. Гриценко прожил

свою жизнь странную и трагическую в нашем, вахтанговском театре,

и мы гордимся этим!

Михаил Ульянов

***

Николаи Гриценко был красив, талантлив интересен в каждой роли