Лючия, Лючия - Адриана Триджиани

— Лючия! — зовет один из них. Я не обращаю внимания, и он снова кричит: — Лючия, Лючия!

Иногда я оборачиваюсь и подмигиваю им; в конце концов, они всего лишь мальчишки.

Мой брат Анджело поливает из шланга тротуар перед «Гросерией» — единственной итальянской лавкой в Гринвиче. Чтобы солнце могло просушить асфальт, он закатал обычно натянутый над входом тент.

У Анджело классическое узкое лицо, широко посаженные карие глаза, довольно пухлые губы, аккуратный нос. Около ста семидесяти сантиметров ростом, он самый невысокий из моих братьев, но все говорят, что самый красивый. Мама шутит, что ему бы следовало быть священником, потому что никому так хорошо не удается примирять всех в нашей семье, как ему. Анджело начинает поливать из шланга стоящие у входа рожицы из тыквы, сделанные для Хэллоуина, но вдруг делает резкое движение, как будто хочет обрызгать меня.

— Нет!

Анджело смеется. Ему двадцать девять, он на целых четыре года старше меня и все никак не успокоится, постоянно меня дразнит.

— Где папа? — спрашиваю я.

— А ты как думаешь?

Я просовываю голову в дверь и слышу, как папа спорит с Роберто.

— Никак не договорятся?

— Да уж. У меня два начальника. Один хочет, чтобы все оставалось по-старому, а второй — чтобы было как в магазине «Эй энд Пи»,[8] что вверх по улице. Все не решат, как поступить.

— Пока, по крайней мере, — говорю ему я.

Дверь подпирает громадная коробка мятых помидоров. Папа и Роберто стоят нос к носу перед ящиками с красными яблоками.

— Я буду покупать яблоки только у этого фермера, — кричит папа.

— Он запрашивает слишком высокую цену, — упорствует Роберто.

— Я знаком с ним уже тридцать пять лет! Он выращивает для меня самые лучшие яблоки. Я не хочу покупать фрукты дешево. Как знать, откуда они?

— С дерева! С дерева, папа. Какая разница! Кого волнует, где именно они были выращены, если каждый ящик стоит на пятьдесят центов меньше.

— Меня волнует! Ужасно волнует! Половина этих яблок испорчена. Я не могу продавать в своем магазине старые и гнилые фрукты.

— Я опускаю руки! Слышишь, папа? Сдаюсь! — берет свой блокнот Роберто.

— Не смей повышать голос на папу, — кричу я брату.

Роберто ростом за сто восемьдесят сантиметров, намного выше отца, но когда он слышит мое замечание, то как-то весь сжимается.

— Это не твое дело. Занимайся лучше своим шитьем, — с обидой говорит он, разворачивается и идет на склад.

Роберто пошел в мамину родню: черные волосы и карие глаза, прямой нос, густые, выразительные брови. Он и ведет себя как родственники мамы; у него ужасный характер. Когда я была маленькой, он всегда разговаривал очень громко, его злость пугала меня. Теперь я могу и ответить.

— Это от мамы, — отдаю я папе конверт с деньгами.

— Благодарю. — Он прячет чеки под железный поддон кассы и начинает раскладывать деньги. — Как поживает папина дочурка? — серьезно спрашивает он.

— Папа, когда же ты перестанешь за меня волноваться? — улыбаюсь я, хотя и так знаю ответ. Его тревожит все: семья, магазин, слишком быстро меняющийся мир. Когда война закончилась, его заботы удвоились: дочь захотела поступить на работу, а сыновья стали высказывать каждый свои соображения.

— Едва ли когда-нибудь, — высыпает он в кассу монеты. — Я хочу, чтобы ты была счастлива.

— Но я и так счастлива, — заверяю его я.

Мой папа — это сама теплота и веселье; когда он входит в комнату, то спокойствие можно ощутить кожей. У папы кудрявые с проседью волосы, широкие плечи, длинные и тонкие, словно у музыканта, пальцы. Когда он смеется, что случается часто, его голубые глаза становятся похожими на щелочки. Я единственная из детей, кто унаследовал его цвет глаз, и это как-то по-особому связывает нас.

— Да и что значит быть счастливой, пап? — улыбаясь, обнимаю его я, а потом подхожу к двери склада и кричу: — Мне пора идти. Так много платьев надо сшить! — и отцу: — Увидимся.

Когда я выхожу на улицу, папа идет за мной и говорит:

— Лючия ди Ламмермур! Будь осторожна!

Я оборачиваюсь, посылаю ему воздушный поцелуй и иду к автобусной остановке.

Каждое утро, выходя из автобуса на остановке на углу Тридцать пятой улицы и Пятой авеню, я удивляюсь тому факту, что работаю в лучшем магазине Нью-Йорка. Мне просто в это не верится. Самый мой любимый момент, это когда пассажиры, выходящие на станции метро «Тридцать пятая улица», сливаются с толпой, идущей от автобусной остановки в сторону магазина. Словно громадная волна, мы шествуем вверх по крутому склону улицы, которая внезапно обрывается, открывая нам «Б. Олтман» — огромный магазин, занимающий целый квартал.

Когда в 1906 году магазин открылся, то назывался «Дворец торговли»; это имя подходит ему до сих пор. На Пятой авеню все дома примечательны в архитектурном плане, но этот — какой-то особенный. Грандиозное здание в шесть этажей, в стиле итальянского ренессанса. Шестиметровые потолки и стеклянная витрина в два этажа, украшенная колоннадой из французского известняка. Над каждой витриной сделан полукруглый навес из дымчатого зеленого стекла; с противоположной стороны улицы это выглядит так, словно кто-то мастерски разложил на полочке множество элегантных солнцезащитных очков от Тиффани.

В магазине продаются товары только самого высшего качества. Тщательно отобранные по всему свету, они выставлены в витринах в самом привлекательном для покупателей ракурсе. Так же делает и папа в своей лавке. Всякий раз, когда я захожу в магазин через центральный вход, я испытываю восхищение, за которым следует чувство уверенности в себе. Я смотрю вверх на переливающиеся люстры, вдыхаю аромат лучших в мире духов — с нотами фрезии, мускуса, розы — и верю, что все в моих силах. Начинается мой рабочий день.

Просто удивительно, что каждую вторую пятницу месяца я получаю чек на свое имя — листочек голубой бумаги, на котором напечатано: «Выплатить по предъявлению: мисс Лючия Сартори». В правом нижнем углу стоит печать Р. Прескотта, помощника управляющего, а слева вверху аккуратно подписано: «Бухгалтерия».

До нашего отдела на третьем этаже мне нравится подниматься на эскалаторе, потому что я хочу видеть снова и снова витрины магазина. Каждый месяц их обновляют оформители, славящиеся своими очень реалистичными работами. Прошлой зимой они построили ледяной каток из зеркал, окружили его вечнозелеными деревьями, украшенными хлопьями искусственного снега, и установили фигуры людей, катающихся на коньках парами. Над их головами прикрепили стеклянные звезды, которые раскачивались из стороны в сторону, трепетали, крутились вокруг своей оси, создавая какую-то сказочную атмосферу. Манекены были одеты в строгие сине-белые вязаные свитера. Эта витрина была настолько популярной, что каждая девушка Нью-Йорка, включая меня, купила отцу такой свитер в подарок на Рождество.