Опасное знание - Боб Альман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом я вспомнил, что нахожусь не в горах, а в университетской аудитории, и снова услышал голос Манфреда Лундберга. Он говорил все так же внятно и монотонно.
— Всем участникам нашего семинара я раздам по очереди семинарские задания, — продолжал Лундберг, поправляя очки. — Разумеется, в ваших же интересах получить задания как можно скорее.
В этом мы нисколько не сомневались. Листы с расписанием семинарских занятий медленно завершали путь по нашим столам. Через какие-нибудь две-три минуты они вернутся к Манфреду Лундбергу, и он воочию сможет убедиться, что участники его семинара не желают рано вставать по понедельникам. Настенные часы бесшумно отсчитывали время. Один раз в минуту большая стрелка делала свой обычный скачок. Солнечный зайчик уже почти добрался до Манфреда Лундберга. Все было в медленном, но неуклонном движении. Двигался солнечный зайчик по столу Манфреда Лундберга, двигались листы с расписанием семинарских занятий по столам, за которыми сидели студенты, двигалось время. Ничто здесь не стояло на месте. И ничего нельзя было остановить, ибо движение заложено в самой природе вещей. Оно столь же неумолимо, как статья закона. И оно совершалось так медленно и уныло, как это только возможно на самом унылом из семинаров по гражданскому праву.
Справа от меня, возле стола Лундберга, сидела девушка, которой я раньше не заметил. Я стал смотреть на нее, потому что мне надо было хоть чем-нибудь заняться, а в этой комнате больше не на кого было смотреть. Она была удивительно хороша. Темные волосы, словно две гардины, обрамляли ее бледное широкое лицо. Она была красива какой-то чувственной, почти животной красотой, и при одном взгляде на нее возникали мысли весьма определенного свойства. Она сидела, плотно сжав губы, и непрерывно что-то записывала. Ее пальцы судорожно сжимали шариковую ручку, а ногти полыхали темно-красным лаком. Изредка она прикладывала ручку к губам и устремляла взгляд на Лундберга, даже не подозревавшего, какая ему уготована участь. Я попытался перехватить ее взгляд, но она смотрела только на Лундберга. А я тем временем старался представить себе, какие у нее ноги.
Списки обеих семинарских групп обошли аудиторию и вернулись наконец к Манфреду Лундбергу. Он закончил очередную тираду и взглянул на списки.
— Одна из семинарских групп почему-то показалась вам намного привлекательнее, чем другая. Очевидно, придется предпринять некоторые принудительные перемещения из одной группы в другую, чтобы сделать их примерно равными по численности.
Это были последние слова, которые Манфред Лундберг произнес своим монотонным, чуть гнусавым голосом. Едва он успел закончить мысль о принудительных перемещениях, как сам был вынужден скоропостижно переместиться в вечность. Правой рукой он вдруг схватился за сердце и, широко открыв рот, попытался привстать. Левая его рука так сжала край стола, что побелели пальцы.
— Мне очень плохо, — сказал он изменившимся голосом.
Лицо у него стало бледным, как у мертвеца, глаза за стеклами очков в золотой оправе выражали панический ужас. Он хватал ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Это продолжалось какое-то мгновение, потом он упал на стол. Его вырвало, на губах выступила пена. Голова с тяжелым стуком ударилась о стол. Все было кончено в один миг.
Несколько секунд в аудитории стояла мертвая тишина. Потом громко закричала девушка с волосами, похожими на гардины. Она кричала громко и пронзительно, словно ей воткнули иголку в зад. А Манфред Лундберг лежал неподвижно, уронив лицо на стол. Солнце только что добралось до него и освещало его макушку, уже облысевшую там, где кончается пробор.
— Он, видно, болен, — сказал кто-то.
Парень, сидевший слева от него, быстро встал. Осторожно и как-то очень неуверенно он дотронулся до Лундберга, словно пытаясь разбудить его. Тогда я вскочил и бросился к столу. Я взял Манфреда за руку, пытаясь нащупать пульс. Но рука была мертвая.
— Пульс есть? — спросил парень.
Я покачал головой. Тогда темноволосая девица снова начала кричать. Только теперь она кричала отчаянно и жалобно. Я пристально посмотрел на нее и снова повернулся к парню.
— Сбегай за вахтером и вызови скорую помощь. Попроси его немедленно подняться сюда.
Парень мгновенно исчез. Он был рад убраться отсюда подобру-поздорову. Лицо у него было такое же белое, как у Лундберга. Я сказал темноволосой девице, чтобы она прекратила. Но она завывала все громче и громче. С ней был явно истерический припадок. Ее вопли действовали мне на нервы. Возле истеричной девицы сидел какой-то малый, довольно невзрачный на вид. Он попытался успокоить ее, но все было тщетно. Тогда я подошел к ней и что было силы стукнул кулаком по столу.
— Ну хватит! — заорал я. — Того и гляди стены рухнут от твоего воя!
Она тотчас же умолкла. И только изумленно таращила на меня свои огромные блестящие глаза.
— Вот и прекрасно, — сказал я. — Нам тоже не очень весело, но если мы все вдруг завоем, легче от этого не будет.
Я снова подошел к Лундбергу и осторожно приподнял его голову. Его темные расширенные зрачки были устремлены прямо на меня, и я осторожно опустил эту мертвую голову на стол. Во всяком случае, на ближайшие ночи мне было обеспечено несколько великолепных кошмаров.
— По всей видимости, он мертв, — сказал я.
Я сам не знаю, к кому обращался в тот момент. Я неподвижно стоял возле трупа Лундберга, а студенты сидели так же неподвижно и тупо глядели на меня.
3. Бруберг
— Просто не понимаю, Эрнст, как тебе удалось стать доцентом и читать гражданское право! Ты очень туго соображаешь. Повторяю: у меня нет никаких оснований подозревать, что это убийство.
Харальд почти утратил свое обычное спокойствие.
— Но убийство было бы весьма кстати для молодого и честолюбивого помощника прокурора, — ответил я язвительно. — Братец Харальд, признайся, что ты всю жизнь мечтал именно о такой ситуации: окружной прокурор в отпуске, при таинственных обстоятельствах умирает человек. Харальд Бруберг, исполняющий обязанности прокурора, энергично берется за дело, быстро распутывает его и с помощью гениальных умозаключений изобличает убийцу.
Мы только что пообедали и теперь сидели в гостиной за маленьким круглым столом у окна. Мы пили кофе и ели трубочки, которые испекла Биргит.
— Ах, какой ты циник, Эрнст!
