Мастера и шедевры. Том 3 - Игорь Долгополов

Это — сам театр, загадочное действо, в котором движение переплетается с музыкой и цветом. Любое творение Бакста угадывается с первого взгляда, так уникален почерк его созиданий.

Художника иногда критиковали за пряность, некоторую изысканность его поисков. Но это лишь дань времени… и самим постановкам, которые вывозил в Париж Сергей Дягилев.

Лазоревые и малахитовые, лиловые колера декораций к «Шехеразаде». Пурпурные и золотые краски Древнего Египта в «Клеопатре» сотрясли Европу. Такого пира цветовой музыки не знал Париж, видавший все виды.

Феноменальна была чеканка, отделка каждого из эскизов. Это были шедевры искусства сценографии, где фантазия соперничала со знанием, а буйство цвета с чувством меры и вкусом.

Надо не забывать, что рядом с Бакстом работали такие корифеи, как Валентин Серов, Александр Головин, Александр Бенуа. Его работы обсуждали Анна Павлова, Фокин, Нижинский, сам Дягилев — придира и скептик.

Но всех всегда очаровывала самоотдача Бакста. Он поражал своим ювелирным и буйным творчеством. Фигуры его героев двигались, танцевали. Театр, балет жили в его эскизах, которые, повторяю, всегда превышали свое служебное назначение, становясь сами по себе феноменами искусства.

Можно сказать без преувеличения, что Бакст — новатор театрального костюма, предтечи образа. Это было явление уникальное в сценографии балетных спектаклей.

Великий Суриков весьма добродушно и благожелательно относился к опытам своего молодого зятя Петра Кончаловского. Его не шокировала футуристическая, кубистическая устремленность его ранних полотен. Дело в том, он отлично помнил, что еще в восьмидесятых годах XIX века, посетив Париж, экспериментаторские холсты французских художников на первых порах удивили его. Потом они стали казаться ему не лишенными достоинств. А кое-что из нового вообще его устраивало. Словом, Василий Иванович не спешил с выводами, когда глядел на яркие, экспрессивные, порою нарочито огрубленные по форме, форсированные по цвету картины Петра Кончаловского. Он был терпим. В этом сказывалось его понимание живописи как вечно живого творческого процесса, не терпящего статики.

М. Шагал. Прогулка.

Кстати, сам он, Суриков, был обязан открытиям импрессионистов в области пленэра. Взгляните на то, как написан снег в «Боярыне Морозовой». Сравните, насколько светлее, воздуш-нее стала гамма самого холста по сравнению с его предыдущими работами.

Петр Петрович Кончаловский входил в группу талантливых мастеров, объединенных названием «Бубновый валет». В этом обозначении был элемент эпатажа, вызова традиционному искусству. Его товарищами были Аристарх Лентулов, Александр Осмеркин, Роберт Фальк, Герман Федоров…

Они выступали против прилизанного салонного натурализма и тривиального дряхлого академизма, противопоставляя им «формы примитива» как некой народной первоосновы… Постепенно на мастеров «Бубнового валета» влиял сезаннизм, фовизм, кубизм, но все эти французские влияния находили свое национальное, самобытное преломление.

«Портрет художника Г. Б.Якулова». Полотно откровенно примитивно по заостренности, яркости, открытости подачи. Художник оставил в стороне выяснение психологических тонкостей образа. Перед нами почти вывеска, нарочито фронтально развешены мечи, ятаганы, пистолеты. Воинственный антураж вступает в противоречие с веселым, задорным ликом героя, развалившегося на диване и магнетизирующего зрителя своими черными глазами. Сверкающая белизной рубаха вызывает звучание изысканных сочетаний серых, коричневых, густо-пурпурных колеров. В этом холсте есть элемент вызова, откровенного эпатажа.

… Совсем другой портрет показывает нам художник Натан Альтман. В образе поэтессы Анны Ахматовой перед нами предстает глубокий и далеко не открытый для прочтения психологический абрис характера. Если Якулов кисти Кончаловского орет, то полотно Н. И. Альтмана полно тишины и нелегких раздумий. Сложный и четко разработанный графический рисунок полотна как бы повторяет сложные ритмы поэтических строк. В этом полотне отражена пора грозовая, полная неожиданностей и тревог…

А Архипов. Прачки.

… Эти стихи написаны в 1922 году.

В них звучит страстный, лирический, взволнованный, гражданственный голос Анны Ахматовой:

Не с теми я, кто бросил землюНа растерзание врагам.Их грубой лести я не внемлю,Им песен я своих не дам.Но вечно жалок мне изгнанник,Как заключенный, как больной.Темна твоя дорога, странник,Полынью пахнет хлеб чужой.А здесь, в глухом чаду пожара,Остаток юности губя,Мы ни единого удараНе отклонили от себя.И знаем, что в оценке позднейОправдан будет каждый час…Но в мире нет людей бесслезней,Надменнее и проще нас.

Я не раз себя спрашивал: неужели нам нужны для того, чтобы острее чувствовать движение, экспрессию времени, — серость в искусстве, эти штампы и шаблоны, наводящие скуку и желание подсчитать несуразные доходы умельцев играть на конъюнктуре эпохи? Или нам порою необходимо творчество дерзкое, полное фантазии, если хотите непривычностей, даже на первый взгляд несуразности…

Многовековая история искусств не раз отмечает почти кошмарные грезы выдающихся мастеров прошлого. Вглядитесь в картины Иеронима Босха, Грюневальда или Брейгеля Старшего. Изучите фрагменты их картин. Чего там только нет! Все, от мчащихся ведьм и демонов до летающих тарелок и подводных аппаратов. При всем том что они никак не выпадают из общего потока развития культуры.

К. Петров-Водкин. Купание красного коня.

Едва ли можно отказывать Марку Шагалу в праве видеть по-своему мир старого Витебска, населяя дремучую провинциальную тишину летающими девами, акробатами, гигантскими курицами, согбенными старцами, музицирующими козлами…

Главное, что еще с юных лет, любуясь картинами Ренуара, Дега, Ван Гога или Гогена, я никак не мог понять, почему они «формалисты», враждебные нашему искусству, и их надо прикрыть. Помню, как я с моим другом Володей Переяславцевым, с которым знаком еще с 1934 года, часами засиживался в зале Матисса на Кропоткинской улице, в Музее нового западного искусства. Помню уютные, длинные, обитые розовым плотным шелком диваны, красный хоровод исступленно танцующих фигур. Слышал жесткий ритм наступающего века. Причем это никак не вызывало мысли, что такие поиски в области живописи не могут быть рядом с экспериментами Михаила Врубеля или Валентина Серова.

Валентин Серов написал в 1909 году: «Работаю и смотрю достаточно. Матисс, хотя и чувствую в нем талант и благородство, все же радости не дает, и странно, все другое зато делается скучным — тут можно призадуматься».

Но вернемся к Марку Шагалу.

Со мною, лет пятнадцать тому назад, был курьезный, если не трагикомический случай. Довелось приехать в Ленинград, в Русский музей. Командировка для отбора картин. Цель — публикация в журнале.

Мило побеседовали с директором музея. Он обещал помочь. В конце разговора я попросил у него разрешения посетить запасник. Честно говоря, хотелось увидеть полотна, не находящиеся в экспозиции. И вдруг мне отказали — не положено. Надо специальное разрешение Москвы.

Дозвонились. Получили добро.

Не буду описывать длинное путешествие в мире чудес…

«Прогулка» Марка Шагала.

Я пришел в изумление: что мешает эту картину показать зрителю? Разве логично отказывать живописцу в праве шутить, фантазировать? Почему «Вий» Гоголя, или «Приключения кота Мура» Гофмана, или… Но зачем задавать вопросы, на которые нельзя найти ответа? Просто кому-то хотелось создать видимость ортодоксальной защиты нашей державы…

Б. Кустодиев. 27 февраля 1917 года.

С тех пор прошло достаточно времени. В Москве, в октябре 1987 года в Музее на Волхонке экспозиция работ Марка Шагала. Очередь зрителей не иссякает. Это — лучший ответ на вопрос: надо ли смотреть на искусство своеобычное, приглашающее зрителя к тому, чтобы вспомнить детство, время неясных, но особенно ярких загадочных фантазий. Тревожных и одновременно зовущих к тому, чтобы поблуждать в царстве выдумки, попытаться что-то понять или не принять. Словом, активно воспринять искусство. Главное, что эта выставка не вызывает ощущения скуки, серости, штампа, который противопоказан любому, даже самому правильному искусству…

Живопись… Искусство тонкого и замедленного восприятия. Если она интересна, первична, она заставляет думать, предоставляет работу душе.

Проблема — нравится или не нравится. Это вопрос неоднозначный и не сразу решаемый.