Мастера и шедевры. Том 3 - Игорь Долгополов

Это не означало, что начало века представляло некий рай. Наоборот, ощущалась предбуревая атмосфера грядущих социальных сдвигов, что находило отражение в творчестве самых разных художников — от Сергея Иванова до Мстислава Добужин-ского.

Словом, искусство жило во времени. Действовала формула, открытая еще Оноре де Бальзаком, который как-то заявил, что вся история человечества есть не что иное, как борьба таланта и посредственности. Простим максимализм автору «Человеческой комедии», но согласитесь: доля правды скрыта в этих словах…

-

Рылов. Зеленый шум.

… Талант — дар. Причем дар редчайший. Его надо беречь. У нас в искусстве уже в конце тридцатых годов XX века об этом почти забыли, как запамятовали, что есть душа, духовность…

Но вернемся к началу XX века. Это был поистине Ренессанс, который являло собой русское искусство той поры. Оно уже мощно и громко заявило о своих приоритетах на экспозициях в выставочных залах Европы.

Словом, к дням Октября художественная жизнь России была достаточно богата яркими дарованиями…

Крупнейшие мастера живописи и ваяния приняли революцию. Такие корифеи, как Поленов, Касаткин, Архипов, стали первыми народными художниками РСФСР.

Сергей Иванов — один из серьезнейших мастеров конца XIX — начала XX века.

В его искусстве нашла отражение драма времени. Уже в своих первых произведениях живописец показывает весь ужас будней старой России. «Смерть переселенца» — 1889 год. Мертвая тишина степи. Одинокая повозка. Труп усопшего крестьянина, не достигшего желанных пределов новых земель. Неизбывное горе семьи… Правда жизни, без прикрас и ненужной беллетризован-ной трагедийности.

Покой и ужас.

Его полотна «Бунт в деревне», «Едут! Карательный отряд» — как бы отсветы пожара, охватившего империю в преддверии 1905 года. Мастер сумел в своих холстах раскрыть быт острогов и тюрем, каторги; они были забиты народом, восставшим против гнета царизма.

«Расстрел» — полотно, созданное в 1905 году. Оно поразительно по своей остроте, композиционному и колористическому строю картины.

Огромная, залитая закатным солнцем площадь. Резкий свет со стереоскопической беспощадностью рисует все детали этой страшной минуты.

Залп. Еще дымятся стволы винтовок солдат, скрытых от нас краем полотна. Напротив, тоже почти не видные, толпы людей — демонстрация. Горит лоскут алого знамени.

Неподвижны, безучастны громады домов.

С. Иванов. Расстрел.

В центре — человек. Он упал. Ничком, на бегу прислонился к земле, чтобы никогда уже не встать. Зловещие краски вечерней зари — словно реквием этой трагедии. Веришь, что сам видел случившееся: с такой щемящей, пронзительной убедительностью рассказывает нам живописец о тех ушедших днях.

В 1904 году Валентин Серов пишет «Портрет А.М.Горького». Это скорее этюд. Автор успел создать характерный образ человека из народа. В косоворотке, в грубых сапогах сидит, резко повернувшись к художнику и что-то ему доказывая, Алексей Максимович. Его рука, сильно вылепленная, словно подчеркивает этот немой диалог. Поднятые густые брови, блестящие глаза. Все, все в движении… Вот сейчас сорвутся гневные слова…

Прочтите текст «Заметок о мещанстве» — теме, близкой обоим мастерам, имевшим дело с представителями этой породы людей.

Горький опубликует в следующем, 1905 году, в большевистской газете «Новая жизнь»:

«Мещанство… Оно густо облепило народ своим серым клейким слоем, но не может не чувствовать, как тонок этот холодный слой, как кипят под ним враждебные ему инстинкты, как ярко разгорается непримиримая, смелая мысль и плавит, сжигает вековую ложь».

Этот натиск энергии снизу вверх возбуждает в мещанстве жуткий страх перед жизнью — в корне своем это страх перед народом, слепой силой которого мещанство выстроило громадное, темное и скучное здание своего благополучия.

На тревожной почве этого страха, на предчувствии отмщения у мещан вспыхивают торопливые и грубые попытки оправдать свою роль паразитов на теле народа — тогда мещане становятся мальтусами, спенсерами, ломброзо.

В будущем, вероятно, кто-то напишет «Историю социальной лжи» — многотомную книгу, где все эти попытки трусливого самодержавия, собранные воедино, представят целый арарат бесстыдных усилий подавить очевидную, реальную истину — груду липкой, хитрой лжи…

В. Серов. Портрет Максима Горького.

Быстрые удары кисти живописца словно подтверждают весомость, неопровержимость гневных мыслей литератора.

Именно в эту пору В.А.Серов творит сильный и суровый портрет великой актрисы М. П. Ермоловой, застывшей в горестном, траурном платье. Она словно оплакивает жертвы январских страшных событий…

Так, казалось молчаливое, искусство живописи иногда говорит не меньше, чем объемистый исторический труд.

Максим Горький проявил много усилий в марте 1917 года, когда художественная интеллигенция после февральской революции уповала на некие реформы в искусстве.

Вот что вспоминает Александр Бенуа:

«Как только первые раскаты революционного грома улеглись и снова стала «ощущаться жизнь», во всей своей основе уже получившая новый смысл, так возник радостный вопрос:,А ведь, пожалуй, и для русского художества начинается новая пора, и перед ним открылись безграничные возможности, с него сняты парализовавшие его пеленки?» Если же возник только вопрос, недоверчивая надежда, а не настоящая уверенность, то это потому, что именно русское искусство слишком систематически угнеталось бездарностью старого режима и тем легионом лиц, которым было поручено его ведение. В конце концов сплелась такая хитрая система лжи, компромиссов, бюрократического кумовства и т. д., что не приходилось рассчитывать на действие толковых мероприятий, а оставалось ожидать и в этой области одного из тех чудес, которыми нас за последнее время балует судьба».

Но, увы, не так легко было быстро разрушить те стереотипы, которые вырабатывались веками. Это были страшные штампы, свойственные самодержавному режиму:

,…. Этот порядок основывался все на том же чувстве самосохранения, на том же законе подбора. Начиная с самого первого лица в государстве и до последних чиновников от искусства — все были в каком-то тайном заговоре против всего живого, яркого, стремительного, самобытного. Навстречу велениям вдохновения воздвигались препоны всяких цензов и цензур, выставлялись приманки художественной табели о званиях и чинах, поощрялись ереси художественного национализма, соответствовавшие черносотенным программам, тратились колоссальные средства на один фальсификат искусства. Лишь кое-что удавалось исправлять частной инициативе, но и она была заражена в значительной степени общим недугом. Мало находилось среди людей, имеющих средства, таких, которые решились бы поверить вполне художникам. Все чего-то боялись, чему-то не доверяли, что-то чинили…»

М. Добужинский. Октябрьская идиллия.

«Октябрьская идиллия». Мстислав Добужинскии.

Пустынный город. Ни души. Он будто вымер. На булыжнике брошена детская кукла. Валяется чей-то ботинок. Рядом — очки. Плиты тротуара, стена дома залиты кровью. Страшное багровое пятно будто живет. Его щупальца тянутся к мостовой. Кажется, готово затопить мир.

На стене между мирной балюстрадой и номерным знаком — маленький листок бумаги. Его слова не прочтешь на расстоянии. Но чувство не обманывает — это смерть.

Покосилась смятая ограда голого дерева. Слепы окна вереницы домов, свидетелей расправы, разгрома демонстрации.

Дата создания шедевра — 1905 год.

Этот лист Добужинского начисто сметает версию об аполитичности, отсутствии гражданского чувства у мастеров «Мира искусства». Ведь надо не забывать, что именно Добужинскии являлся одним из ведущих художников своего времени.

Кстати, надо вспомнить его эскизы к костюмам гоголевского «Ревизора», чтобы найти еще подтверждение его глубокого сатирического дара.

Не слышно выстрелов. Не кричат раненые. Не стонут дети…

Но шедевр звучит. В нем — весь ужас прошедших мгновений истории.

«Портрет поэта В. Я. Брюсова». Работа Михаила Александровича Врубеля.

«Бывают жизни художников — сонаты, бывают жизни художников — сюиты, бывают пьески, песенки, даже всего лишь упражнения, — пишет А. Н. Бенуа. — Жизнь Врубеля, какой теперь отойдет в историю, — дивная патетическая симфония, то есть полнейшая форма художественного бытия. Будущие поколения, если только истинное просветление наступит для русского общества, будут оглядываться на последние десятки [лет] XIX века, как на «эпоху Врубеля», когда они увидят, во что считала Врубеля его эта «эпоха». Именно в нем наше время выразилось в самое красивое и самое печальное, на что оно только было способно».