Атака! Атака! Атака! - Светлана Кармалита

В треснутом мокром Варином окне отражался сам Белобров, насыпь, шпалы, а за этим отражением, в глубине, возникла тень, эта тень махала руками и, по-видимому, была Варей. Из соседнего окна Белоброва тоже разглядывали. Белобров помахал рукой, показал Варе, чтобы она писала и, уже не оглядываясь, широко зашагал вдоль поезда через заснеженные лужи и кучи распухших рваных прошлогодних листьев. Он дошел почти до паровоза, когда паровоз дернул и потащил мимо него состав.

— Шурик!

Белобров обернулся и сразу же увидел руки с ботинками, торчавшие из опущенного окна, а потом и саму Варю. Она стояла на коленях на столике, высунувшись наружу и смотрела не на него, а вниз, на его ноги. Мгновенно поняв, в чем дело, и от этого страшно обрадовавшись, Белобров захохотал и подтянул кверху черные флотские брючины, показывая ей, что все хорошо и на нем хорошие ботинки и даже с галошами, а потом побежал рядом с поездом, ничего не говоря, просто бежал и смотрел на нее. А она на него. Поезд обогнал его, и в проходящих мокрых окнах проезжала мимо него снежная белая насыпь и он сам с мешком и чемоданом — Белобров, Белобров, Белобров.

И уже после, в полуторке, подвозившей его на аэродром, с которого он летел дальше, домой, на Базу, Белобров засмеялся, немного пугая спутников неподвижным при этом лицом.

— Зина, чаю! — крикнул командующий. — И погорячее… Не бывает, что ли?

В своем закутке, который здесь называли «саркофагом», подавальщица Зина поправила прическу у маленького зеркальца и, поджав тонкие губы, вынесла чай и сразу поглядела на два больших квадратных репродуктора, материя в одном была продрана и аккуратно склеена черной бумажкой.

— Надо уметь видеть машинально, — говорил голос за перегородкой, — а они в самую Бомбею попали. Главное, было б причину иметь.

— Редькин, разговорчики…

Черные динамики похрипывали, потрескивали — казалось, в них кто-то шепчется.

— Бреемся, набриваемся, — вдруг раздражился командующий, — все бреемся… Брито-стрижено да еще надушено… — он втянул ноздрями воздух. — До чего ж я не люблю, когда командиры духами душатся.

— Это не командиры, — сказал начштаба Зубов, — это Зина.

Зина вспыхнула, опять поджала тонкие губы, ушла в свой «саркофаг» и загремела чайником.

— Водки бы выпить, что ли, — сказал командующий, — знобит меня чего-то, не пойму отчего…

Он сам зашел в «саркофаг», налил себе рюмку водки, насыпал перца, понюхал, но пить не стал, а опять кругами пошел по командному пункту.

— Я ему дал пить, — вдруг громко, так что, казалось, на нем треснет материя, крикнул динамик, и все вздрогнули. — Я ему, товарищ майор, хорошенько дал пить, вот он и пьет, товарищ майор. — И голос исчез, как выключился.

Динамики тихо потрескивали.

И вдруг другой сердитый голос сказал из динамика:

— Нахожусь над аэродромом, не зевайте, товарищи.

— Гречишкин выскочил, — сказал Зубов, — сейчас они их примут везде. Точненько выскочил, точненько. Все будет в ажуре, все будет в ажуре.

— Есть радиоперехват, — закричал оперативный из-за перегородки. — У немцев тревога по всему побережью.

— Нахожусь в районе цели, — опять заговорил репродуктор. — Конвои следует по своему маршруту. Букет, я — Ландыш… Имею незначительные повреждения. Прием, прием…

Командующий быстро прошел в угол и повернул к себе микрофон, зачем-то дунул в него и заговорил;

— Я Букет, я — Букет, вы слышите меня, Ландыш? Если можете, оставайтесь в районе цели. Если можете, оставайтесь в районе цели.

И опять наступила тишина такая, что вдруг стало слышно, как у столовой гремят бидонами и два голоса ругаются — мужской и женский.

Аэродром лежал перед КП — он казался пустым и стылым. Чадили синими дымками «пожарки», шлепала по заливу нефтеналивная баржа, быстро и деловито пробежал на своих ревматических лапах ярко-желтый Долдон.

Телефонист осторожно продувал телефонные трубки. Зина в своих больших сапогах ходила на цыпочках. И вдруг громкий, резкий, напряженный голос загремел из обоих репродукторов:

— Вижу корабли противника. Вижу корабли противника. Левкои, вперед! Левкои, вперед!

— Штурмовая пошла, — тотчас закричал оперативный за перегородкой. — Штурмовая пошла, пошла штурмовая!

— Выхожу на цель, — сказал еще один голос в репродукторах.

— Над целью, — закричал тенор, — за мной, товарищи! Бей во все колокола!

— В ажуре, — крикнул Зубов, как будто его могли услышать, — в ажуре, в ажуре!

Теперь репродукторы кричали непрерывно:

— Гвоздики, Гвоздики, я свой. Гвоздики, Гвоздики, вас четверо, я — пятый.

— Маки, я Фоменко, я Фоменко, Маки. Развернуться фронтом, идем в атаку фронтом. Атака! Атака! Атака!..

— В ажуре, в ажуре, — повторил Зубов, резко встал, толкнув при этом стол и уронив поднос со стаканами на цементный пол. — К счастью, к счастью, посуду бить к счастью, не подбирай ты ее, Зина, прошу тебя.

— Колдуешь, Зубов, — сказал командующий.

По полю проехал грузовик, груженный лопатами. Мухин мыл горячей, парящей на ветру водой машину командующего, смешно выставляя в длинных руках швабру, чтобы не перепачкаться.

— Атака! Атака! Атака! — повторил Фоменко.

Его «маки» шли за ним низко, почти над самым морем, строем фронта, крутолобые, безжалостные тяжелые машины, горькое и отчаянное порождение военной науки.

Конвои пытался поставить вокруг транспортов завесу из химических шашек, но из этой затеи ничего не получилось, дым сносило в сторону. Транспорты по-прежнему шли, словно голые. Только белые клубы катились по воде вокруг. Эсминец ударил по торпедоносцам главным калибром и словно оброс белым разряженным воздухом. Выли сирены транспорта. Маленький тральщик уже горел розовым веселым пламенем.

— Атака, — опять сказал Фоменко, выбирая себе взглядом транспорт побольше, вот этот, кажется, самый большой, и хриплым голосом спросил: — Штурман, второй в ордере — наш, идет?

— Идет, — ответил штурман.

Разорванные облака закрыли на мгновение плексиглас перед Фоменко. Потом транспорт вновь открылся. Оттуда и с других транспортов и с кораблей сопровождения к ним потянулись изгибающиеся цветные трассы.

— Вправо, командир! — сказал штурман по СПУ. — Еще доверни чуть вправо.

В это мгновение снаряд разорвался перед Фоменко. Снаряд разорвался, и все сразу вспыхнуло вокруг. Но вперед было видно и вниз было видно.

— Горим, командир! — сказал штурман. — Чуть вправо, чуть-чуть!

— Прощай, штурман, — сказал Фоменко. — Прощай, друг!..

— Еще доверни, — попросил штурман. — Прощай!..

— Сбрасывать нет смысла! — сказал Фоменко. — Прощайте, товарищи!..

Пламя ударило ему в лицо. От копоти он задохнулся и закашлялся и так кашлял все последние мгновения своей жизни. Но эти мгновения все сразу кончились. Все сразу — беззвучно и навсегда.

Пылающий Мак-первый ударил всей своей массой, помноженной на скорость, немного ниже ватерлинии транспорта в десять тысяч тонн водоизмещением, и транспорт тут же распался на две половины.

Выли сирены оставшихся транспортов.

— Штурман, видишь? — спросил Плотников по СПУ.

— Вижу, — сказал Веселаго.

— Принимаю командование, — сказал Плотников, и тотчас же все «маки» услышали его протяжный окающий голос: — Внимание, Маки! Я Плотников, я Плотников! Я Плотников. За мной! Ближе, ближе, смелее, вперед, спокойнее. Атака! Атака! Атака!..

Торпедоносцы вышли на второй круг. Эсминец и конвой вытягивались левее транспортеров. Опять ударила артиллерия, окружая военный корабль белой, казалось, шипящей стеной. Кричали транспорты. Низкий, как бы распластавшийся, размалеванный под волну эсминец ударил главным калибром.

— Чуть влево, Сергуня, — сказал Веселаго. — Вот так, так держать!

— Товарищ командир, бензин течет, — сказал Пялицин.

— Знаю. Внимание, Маки. Я Плотников. Я Плотников. Атака! Атака! Атака!

В это время из левого мотора вырвалось пламя и быстро охватило левую плоскость.

— Сережа, горим! — крикнул Веселаго.

— С курса не схожу, — ответил Плотников. — Инженер, вы в порядке? Пялицин, позаботьтесь об инженере!

— В порядке! — крикнул Курочка.

Его маленькое смехотворное личико было совсем белым. Он ежесекундно протирал очки и смотрел вниз, но там ничего не было; кроме стылого, близко, под самым брюхом машины, несущегося моря. Пялицин сидел из полу, ему не за что было держаться, и он держался за унты инженера.

— До цели семьсот метров, — сказал Веселаго, — пятьсот…

— Бросаю.

— Торпеда пошла-а-а!.. — закричал Пялицин.

Теперь и Курочка увидел длинную серебристую стремительную и наглую торпеду и тотчас же потерял ее.

— Вижу взрыв! опять крикнул Пялицин.

И Курочка увидел что-то огромное, черное, расползающееся в море. Это и был взрыв.