Год сыча - Александр Аде

Вторник, 24 апреля щедр на общение с новыми персонажами.

Первым делом встречаюсь с приятелем Леточки. Происходит событие в музыкальном училище, где этот парень преподает сольфеджио.

Серьезные музыканты вызывают у меня уважение. Может, потому что еще в детстве по моему уху церемониальным маршем прошли целые дивизии медведей, и каждый наступил своей грязной когтистой лапой. И все же иной раз музыка так зацепит сердце – хоть караул кричи, до того сладко и больно.

В полутемном казенном вестибюле тихо. Переговариваются вахтерша и гардеробщица. Ощущение такое, будто здесь не храм искусства, а вокзал, и вот-вот объявят прибытие очередной электрички.

Пацан появляется вместе с ватагой студентов, отличаясь от них разве что бородой, и первый протягивает руку:

– Григорий.

– Королек, – представляюсь я.

– Тогда я – Гоша, – он лыбится, демонстрируя длинные желтоватые зубы. – Выйдем, поговорим?

Я люблю переход из темноты в свет, особенно весной. Вот и сейчас, очутившись на улице, счастливо балдею от обилия солнца.

– В последние полгода с ней действительно что-то стало происходить, – отвечает Гоша на мой вопрос о Леточке. – Это я понимаю уже сейчас, задним числом. А месяца три назад внезапно заявила, что между нами все кончено.

– Объяснила причину?

– В том-то и штука, что нет. Впрочем, я и допытываться не стал. Испепеляющей страсти мы не испытывали. Так, дружба с примесью эротики. Поболтаешь, покуришь, немножко секса… В сущности, разговоров было куда больше, чем интима.

– А как насчет травки?

– И это бывало. В компании. Соберемся, спорим о мировых проблемах. Дымим, конечно, как паровозы. Ну и вкусишь запретного плода, раздавишь косячок. Мы – люди творческие, нам необходим драйв.

– Наркотиками посерьезнее не баловались?

– Исключено!

– А не могла Виолетта уколоться и забыться где-нибудь на стороне?

– Лета – человек взрослый и поступала так, как считала нужным.

Ага, настолько взрослый, что накарябала безумную записку и свалила из родного дома в неизвестном направлении. Интересно, чем такая умудренность отличается от младенческой безмозглости?

Немного еще потрепавшись, прощаемся. Гоша стискивает мою руку и даже слегка встряхивает. Занятный тип. Притворился бы хоть, что опечален, ведь не чужой была ему сгинувшая скрипачка. Счастливчик. Таким живется легко.

Залезаю в «жигуль» и качу на свидание с Викой – Лариса рекомендовала ее как задушевную подружку дочери.

Долговязая, с маленькой головенкой. На вид лет двадцать пять. Бывают такие индивидуумы – глядишь на них и никак не можешь понять, красавец или урод. То ли это запредельная красота, граничащая с безобразием, то ли наоборот. Такова Вика. На ее крохотной мордочке исхитрились поместиться агатовые глазищи и презрительно выпяченные рыбьи губы, а на оставшееся местечко втиснулся точеный римский носик.

Гонору у Вики хоть отбавляй. Она и встретиться-то со мной согласилась не сразу, ломалась минут с десяток, да и теперь разговаривает сквозь зубы. Мы сидим на скамейке в скверике возле оперного. Солнечно и сухо. Ветер то и дело швыряет влево плоские пшеничные волосы Вики, и она отработанным движением отправляет их обратно.

– Ну вот, вытащили меня, отнимаете время, задаете дурацкие вопросы, – отчитывает меня Вика. – Я уже обо всем отрапортовала следователю. Что я, попугай, повторять одно и то же?

«Ничего, девочка, – думаю я со злостью, – не за горами время, когда твоя свеженькая кожица покроется морщинами, лебединая шейка станет куриной, и будешь ты спесивой уродиной». Это рассуждение меня успокаивает.

– Вы – самая что ни на есть близкая подруга Виолетты, – со сладкой улыбочкой завожу свою песенку. – Кому как не вам должна быть известна ее личная жизнь.

– Во-первых, мы были скорее приятельницами, чем подругами. Во-вторых, не имею привычки совать нос в чужие дела. Таково мое кредо.

– Но в оркестре вы сидели бок о бок. Может, даже, когда на скрипочках наяривали, локоточками друг дружку задевали. («Вот уж!» – фыркает Вика.) Наверняка ведь сплетничали, делились девичьими тайнами. Или когда по сигаретке выкуривали в дамском туалете…

– Молодой человек, вам, наверное, по наивности кажется, что оперный театр – сборище болтунов и бездельников. Ошибаетесь, играть на скрипке – труд не менее тяжелый, чем ремесло частного сыщика. Если не более.

Вика откидывается на спинку скамьи, довольная тем, что щелкнула меня по носу. Вот стервозина! Одну нижнюю конечность независимо забросила на другую, покачивает остреньким носочком туфельки. А ножки тощенькие, в вишневого цвета брючках, и такие длинные, что пропадают под коротенькой золотистой курточкой и кончаются где-нибудь под плоской грудкой.

А ведь в эту кривляку небось вусмерть влюбляются богемные пацаны, любители этакого, с гнильцой. Гоше, например, она бы точно пришлась по вкусу, даром что на голову выше его, этак даже пикантнее.

Брякаю, глядя на Вику глазами непорочного дитяти:

– Вам не знаком Григорий, бывший друг Виолетты?

Она краснеет, ребята! В смятении отводит глаза, бормочет, что иногда видит его… ну, на тусовках, а так…

Ввинтив в нее прокурорский взгляд, врезаю с усмешкой Мефистофеля:

– У меня другие сведения.

– А если и так, это что, криминал? – огрызается она.

– Как сказать. В принципе – пустяки, дело житейское, как говаривал один наш общий знакомый с пропеллером. Но в данном случае – не уверен. Вы отбили у Леты возлюбленного. Как знать, не послужило ли это веской причиной…

– Протрите глаза, любезный. На дворе двадцать первый век. Сегодня от неразделенной любви с собой не кончают. Это нонсенс. У Леточки и до Гоши были любовники, по моим сведениям, не меньше двух. После разрыва с ними она преспокойно утешалась.

– Ну, раз на раз не приходится.

– Не смешите. В прошлом году Лета сохла по нашему дирижеру. Вот это была любовь – с ее стороны, разумеется. Когда он увлекся бездарной феей из балетной труппы, с Леточкой случались жуткие истерики. А Гоша… – Вика пренебрежительно машет ручкой. – Он же подружка, а не любовник.

– Зачем тогда отбивали?

– Каприз. Прихоть хорошенькой девушки – довольны? Кстати, Леточка как дружила с ним, так и продолжала. Только без постели. Поверьте, между мной и Летой не было никаких сцен. Иногда мы даже вдвоем посмеивались над Гошей, оценивали его способности как мужчины и приходили к неутешительному выводу. Вас это коробит?

– Я выслушивал и не такое.

– Только выслушивали? – шаловливо интересуется Вика, и в ее очах зажигается нехороший огонек. По всему видать, ее новым капризом должен стать я.

Чтобы охладить Викин пыл, спрашиваю официальным тоном:

– Виолетта не употребляла наркотики?

Безошибочное чутье подсказывает Вике, что со мной у нее не выгорит.

– Я уже заявляла, что не имела счастья быть Леточкиной наперсницей, – с яростью отвергнутой женщины кидает она. – Еще вопросы имеются?

Она встает, нетерпеливо, как лошадь копытом, постукивает каблучком.

– Вам жалко Виолетту? – спрашиваю тихо, глядя на нее снизу вверх.

Передернув плечиками, она круто поворачивается и удаляется решительными шагами, засунув руки в карманы курточки.

А мне, признаться, становится жаль невесть куда пропавшую Лету. Судя по всему, была она девчонкой одинокой, не открывавшейся даже родной матери. Испорченной немножко, не без того, но когда тебя окружают гоши да вики, поневоле запачкаешься.

К вечеру ветер стихает. Солнце прощально зависает над горизонтом, не торопясь закатиться. Светло как днем. Город прибран и чист. На деревьях – только теперь заметил – из лопнувших почек лезет новорожденная зелень. На улицах полно салажат обоего пола, и от этого праздника света и молодости в башке сумбур, несусветная мешанина лирики и философии, хоть сейчас бери гусиное перо и пиши стихи о любви и смерти. В таком блаженном состоянии заезжаю к маме – в домик, где прошло мое детство. И тут меня ожидает еще одно знакомство: с новым маминым ухажером.

Мужик лет за шестьдесят, наголо обритый, нос здоровенный, горбатый, как клюв, в красных и синих прожилочках, кустистые сивые брови, глазенки-буравчики, когда-то, должно быть, стальные, а сейчас печально слезящиеся. Одно слово, орел-пенсионер. После короткого взаимного обнюхивания дед берет быка за рога:

– Загадаю-ка я вам, юноша, задачку академика Ландау. Найдется бумага и ручка?.. – И он царапает на мятом листочке в клеточку: Р Д Т Ч П Ш С В Д… – Назовите следующую букву. Покойный Ландау говаривал: эту задачу может решить либо гений, либо идиот.

Какое-то время терзаю свои «серые клеточки» и признаю поражение. Чертов академик меня сломал.

– А ответ, уважаемый, прост, как апельсин: Р – это раз, Д – два, Т – три и так далее. Так что следующая буква – Д, десять. Приходится констатировать, что вы не гений. Но зато и не идиот, – старикан заливается детским смехом…