Долг оплачен (СИ) - Анина Татьяна

— Ты говоришь на мексиканском языке? — прошептала я.

— Испанский — родной язык в Мексике, — усмехнулся он.

— А-а, другое дело, — закрыла глаза и улыбнулась.

— Ты знаешь что-нибудь на испанском? — с любопытством прохрипел мужчина. Всё-таки простыл после такого купания.

— Al huele pido rosa? — хихикнула я.

Он рассмеялся в голос. Я оторвала голову от его содрогающейся груди и посмотрела на лицо, которого в темноте было почти не видно, но мелькали белые зубы.

— «Al» убираем и переводим как «пахнет розовым», — хохотал Санчес. — Неплохо для начала.

Он провёл по моему лицу пальцем. От такого прикосновения, как от электричества, разряды по всему телу. Такой трепет меня посетил. Я почувствовала, как потяжелели мои губы, захотелось целоваться. Но решительности у меня на этот счёт никогда не хватало.

— Ты женат? — спросила я, покусывая непослушные губы, чтобы не зудели мне тут и не требовали непотребства. Темно, и он не увидит, как сильно я при таком вопросе краснею. Но палец, что проезжался от виска к губам, наверное, выдаст, что я прямо горю от стыда и эмоций.

— Нет, — прошептал Александр.

— Почему? Ты же такой взрослый, — недопонимала я. — Или ты из тех, кто старается не жениться, а имеет десяток любовниц?

— Вообще-то некогда, — он сказал это чуть ли не с обидой. — Из Мексики я приехал в июле. Здесь так работой загрузили, что это был единственный выходной, вот буквально вчера. И…

— И? — допытывалась я.

— Может, я тебя ждал.

Интересно, он покраснел при этих словах? Вряд ли мужчины в двадцать девять умеют краснеть.

— Ага, верю, — я слезла с него и легла рядом.

Только глаза закрыла, а там я в белом платье и Санчес в национальном мексиканском костюме целуемся и обмениваемся кольцами.

— Верь, — тихо сказал он. — Похоже, что это правда.

А ведь он не спросил, есть ли у меня парень. Видимо, его это сильно не волновало.

Я не знаю, как это произошло. Так неожиданно. Два парня решили нас ограбить, когда мы вышли из больницы и направлялись к моему Жигулёнку. Видно, думали тряхнуть неместных.

Как говорил мой дед: «Не щёлкой хавальником, лохушка». При этих словах он нежно меня обнимал и отбирал шоколадные конфеты у мамы с бабушкой. Он всегда матом не только ругался, но и комплементы делал. Тюрьма деда испортила, он плохо контактировал с чужими людьми, но жену, невестку и внучку очень любил. Как курица цыплят оберегал и заботился. Всегда приходил после работы с вкусняшками. И мамка с бабкой старались всё захапать себе, так что приходилось мне драться за сладости со своими родительницами. Если бы не дед, у меня бы все зубы были здоровые. А так, он мне обязательно выделял сладкое, поэтому один коренной у меня с пломбой. Так и остался он в моём сознании в образе самого классного и любящего мужчины.

Так, о чём это я?

Сатира откинули в сторону. Один жирный с квадратной хлеборезкой заместо лица выхватил у меня рюкзак. Другой, мелкий и плюгавый, телефон из руки. И кинулись в разные стороны. Мы с Александром, не сговариваясь, бросились догонять каждый своего. На сакральном уровне выделили каждый свою весовую категорию. Он кинулся за хлеборезкой, я за мелким шкетом, который лихо нёсся в сторону трёхэтажных благоустроенных домов из белого кирпича.

Вор забежал за угол дома и там расслабился. Думал, что один здесь такой спортсмен. Но у меня шипы на подошве кроссовок, я подготовленная и быстрая. К тому же мне не хочется на новый телефон деньги тратить.

Заметив, что я его почти настигла, гад рванул в сторону каких-то бараков. Я за ним. Он влетел на сплошной деревянный забор. Немного замешкался, не рассчитав высоту и силу своего взлёта. Джинсы съехали вниз, куртка вверх, и блеснули белизной в прыщавую крапинку спина и задница.

Для меня забор — не препятствие. Я маханула вверх и, оттолкнувшись от вершины ограды, прыгнула прямо на парня. Тот сильно испугался, ударился носом о дорожку. Откинул в сторону мой телефон и дал драпу вперёд, так, что только пятки сверкали.

— Так бы сразу, — победоносно сказала я и подняла свой аппарат. Сунула телефон в карман. Примерилась к забору взглядом, перекатываясь с ноги на ногу. Взяла небольшой разбег и взлетела на ограду без последствий. Слетела с высоты на землю и тут же наткнулась на запыхавшегося сатира. Александр как-то сразу прижал меня к себе. В руке держал мой рюкзак.

— Всё в порядке?

Он действительно это сказал обеспокоенно. Мне не показалось. И я, пользуясь случаем, решила обвить его руками и прижаться.

В моих мечтах, кроме белого платья и свадебной церемонии, мелькнули картинки для взрослых и как-то сразу трое малышей с крылышками ангелов.

— Ничего себе! — усмехнулся Санчес. — Какая ты бойкая.

— Да, — я отстранилась, потупив взор, сама взяла его за руку, чтобы он меня отвёл к машине. Мне вдруг понравилось за ручки ходить. Это очень трепетно и доставляет удовольствие. — Я в волейбол и баскетбол почти каждый вечер играю. У меня площадка во дворе. И друг у меня паркурщик.

— Паркур опасен! — выкрикнул он, опять немного меня напугав.

Я руку свою вернула на место и решила, что такой темперамент не для меня. Скорее мне нужен какой-нибудь северный мужчина, помороженный швед или норвежский рыбак с красным носом.

— Эмили, — тихо позвал он, когда мы вернулись к трёхэтажным домам. — Не занимайся паркуром.

— Я не занимаюсь. Кричать не надо.

— Ты не слышала, как я на работе разговариваю, — усмехнулся Александр.

— Мне всегда казалось, что спокойствие делает мужчину солидней, — недовольно буркнула я.

— Просто переживаю за тебя, — признался Санчес, но мне от этого легче не стало, поэтому мы молчали всю дорогу до машины. А там я вспомнила, что сегодня похороны. Совсем не хотелось ехать на кладбище.

***

Саша сел за руль. Долго приспосабливался к моей машине, а потом жал на педали достаточно смело. На самом деле он спокойный и говорит размеренно, но бабушка мексиканка может неожиданно выкрикнуть.

Он весь необычный. Старается всё делать кончиками пальцев. Даже руль словно придерживает. Спина всегда прямая, плечи широкие расправлены. У него богатая мимика. Уж если хмурится, то брови в несколько изломов съезжаются к переносице. Вскидывает вопросительно то одну бровь, то другую. И может в глубокой печальке ими раскинуть. Красивые губы с чётким контуром и ямочками в уголках. И кажется, что они мягкие. Попробовать охота.

Наверно, я его поцелую, когда прощаться в городе будем. Встану на носочки… А вдруг откинет? Нет, в двадцать девять он должен считать, что это подарок судьбы, поцеловать восемнадцатилетнюю девушку. Не откинет. Я могу его попросить, чтобы сам поцеловал. И тогда я точно влюблюсь. Или уже…

Влюбилась.

Я краснела. Мы на кладбище едем, а я не о том думаю.

— Где ты работаешь? — он отвлекался от дороги, поглядывал на меня. С трудом справлялся с механической коробкой передач.

— Много где, — отозвалась я.

— А поступать думала? — не отставал он, надавливая на больные места.

— Когда-то, — многозначительно получилось.

Я очень хорошо училась в школе. Дед однажды смеялся надо мной, когда я заявила, что поступлю на экономический факультет: «Сокрушалась девица из Дублина, что ученьем полжизни загублено».*

Его неприязнь к девушкам с высшим образованием сыграла свою печальную роль. Я поступила в университет на бюджетное место, но вынуждена была пойти работать. Мама с бабушкой даже не знали, что я зачислена. С лёгкостью отказалась от учёбы, потому что дед для меня был авторитетом. Что сделать, если нет возможности стать студенткой? Правильно. Не расстраиваться!

— А есть какая-то профессия, курсы? — он был очень настойчив.

Я о его губах думаю, а он мне дичь жизненную впаривает. Не дождавшись от меня ответа, он неожиданно стал нервничать. Отбарабанивал своими музыкальными пальцами по рулю.

— Извини, я слышал разговор с мамой. Ты играешь на музыкальном инструменте?