Реквием - Лорен Оливер

– Бывали дни, когда я просил об этом – молился об этом перед сном. Вера в то, что я снова увижу тебя, что я сумею отыскать тебя, надежда на это – единственное, что не давало мне умереть. – Он отпускает меня и отступает еще на шаг. – Так что нет. Я не понимаю.

– Алекс, пожалуйста!

Он сжимает кулаки.

– Прекрати повторять мое имя. Ты не знаешь меня больше.

– Я знаю тебя. – Я все еще плачу, давясь спазмами в горле, сражаясь за каждый глоток воздуха. Это ночной кошмар. Я проснусь. Это детская страшилка, и Алекс вернулся ко мне в виде чудовищного создания, изломанного и полного ненависти. Я проснусь, и он будет здесь, он снова будет цельным, снова будет моим. Я нахожу его руку, касаюсь пальцев, и он пытается отдернуть руку.

– Это я, Алекс. Лина. Твоя Лина. Помнишь? Помнишь дом тридцать семь на Брукс-стрит? Помнишь одеяло, которое мы стелили на заднем дворе…

– Хватит! – отрезает Алекс. Голос его срывается.

– И я всегда выигрывала у тебя в скрэббл, – продолжаю я. Мне надо говорить, удерживать его, заставлять вспомнить. – Потому что ты всегда позволял мне выиграть. А помнишь, мы как-то раз захотели устроить пикник, но нам удалось достать лишь спагетти в консервах и немного зеленой фасоли? И ты предложил смешать их…

– Не надо.

– И мы смешали, и получилось неплохо. Мы съели целую банку, такие мы были голодные. А потом, когда начало темнеть, ты показал на небо и сказал, что там есть по звезде для всего, что ты во мне любишь.

Я задыхаюсь. Мне кажется, будто я тону. Я машинально тянусь к Алексу, цепляюсь за его воротник.

– Довольно! – Алекс хватает меня за плечи. Лицо его оказывается в дюйме от моего, но остается неразличимым: грубая, искаженная маска. – Хватит! Довольно! Это прошло. Все уже прошло.

– Алекс, пожалуйста…

– Хватит! – Его голос звенит, словно пощечина. Он отпускает меня, и я, спотыкаясь, отступаю. – Алекс мертв – слышишь меня? Все это – все, что мы чувствовали, все, что это значило, – этого больше нет, ясно? Оно похоронено. Исчезло.

– Алекс!

Он резко разворачивается обратно. В лунном свете он выглядит совершенно белым и яростным. Фотоснимок. Двумерный снимок, пойманный вспышкой.

– Я не люблю тебя, Лина. Слышишь? Я никогда тебя не любил.

Воздух исчезает. Все исчезает.

– Я не верю тебе.

Я плачу так сильно, что почти не могу говорить.

Алекс делает шаг в мою сторону. И теперь я вообще не узнаю его. Он полностью преобразился, превратился в незнакомца.

– Это была ложь. Ясно? Все это было ложью. -Безумием, как они твердят. Просто забудь об этом. Забудь, что это вообще когда-то было.

– Пожалуйста! – Я сама не понимаю, как держусь на ногах, почему не рухну в грязь, почему мое сердце продолжает биться, хотя мне так отчаянно хочется, чтобы оно остановилось. – Алекс, пожалуйста, не делай этого!

«Прекрати твердить мое имя».

Теперь мы оба слышим это – треск и шелест листьев позади нас. Что-то крупное движется через лес. У Алекса меняется выражение лица. Гнев исчезает, и на его месте возникает напряжение – так бывает напряжен олень за миг до того, как броситься бежать.

– Лина, не двигайся, – тихо произносит Алекс, но голос его настойчив.

Прежде чем я успеваю повернуться, я чувствую, как надо мной кто-то нависает, слышу сопение, ощущаю голод животного – страстный и обезличенный.

Медведь.

Он тоже пробирался по лощине и теперь стоит в каких-нибудь четырех футах от нас. Это черный медведь. Его свалявшийся мех отливает серебром в лунном свете. Он большой – пять-шесть футов в длину, и даже сейчас, когда он стоит на четырех лапах, он высотой почти мне по плечо. Медведь переводит взгляд с Алекса на меня и снова на Алекса. Глаза его, тусклые и безжизненные, словно вырезаны из оникса.

Две вещи приходят мне в голову одновременно. Медведь костлявый, изголодавшийся. Зима выдалась трудной.

То есть он нас не боится.

Меня пронзает страх. Он заглушает боль, заглушает все мысли, кроме одной: почему, ну почему я пошла в лес без ружья?!

Медведь делает еще шаг вперед, поводит массивной башкой из стороны в сторону, оценивает нас. Я вижу, как в холодном воздухе из его пасти вырывается пар, вижу его заострившиеся лопатки.

– Тихо, тихо, – все так же негромко говорит Алекс. Он стоит за мной, и я чувствую, как он напряжен – застыл, прямой, словно шомпол. – Успокойся. Все в порядке. Мы уходим. Медленно и осторожно.

Он делает один-единственный шаг назад, и это движение заставляет медведя присесть на задние лапы и оскалиться. Белые зубы сверкают в лунном свете. Алекс снова застывает. У медведя вырывается рычание. Он так близко от нас, что я чувствую жар, исходящий от его огромной туши, и ощущаю зловоние его дыхания.

Ну почему я не взяла ружье?! Поворачиваться и бежать нельзя – тогда мы превратимся в добычу, а медведь как раз ищет добычу. Глупо, как глупо! Правило Диких земель гласит: ты должен быть крупнее, сильнее и круче. Бей, или убьют тебя.

Медведь, продолжая рычать, делает еще шаг. Все мышцы в моем теле напряжены. Они вопят, требуя бежать, но я стою словно вкопанная, заставляя себя не шевелиться.

Медведь колеблется. Я не бегу. Может, я не добыча?

Он отступает на дюйм: выигрыш, крохотная уступка.

Я спешу воспользоваться ею.

– Эй, ты! – гаркаю я как можно громче и вскидываю руки над головой, стараясь выглядеть как можно крупнее. – А ну убирайся отсюда! Проваливай! Прочь!

Сбитый с толку медведь отступает еще на дюйм.

– Я сказала – прочь! – Я разворачиваюсь и пинаю ближайшее дерево, и на медведя сыплется кора. Медведь колеблется. Он по-прежнему не понимает, что происходит, но больше не рычит. Я приседаю и подбираю первый попавшийся камень, а потом встаю и швыряю его в медведя. Камень с глухим стуком бьет зверя под левое плечо. Медведь взвизгивает и пятится. А потом разворачивается и исчезает в зарослях, словно черная меховая клякса.

– Ни хрена себе! – вырывается у Алекса. Он громко, протяжно выдыхает, наклоняется и снова выпрямляется. – Ни хрена себе…

Адреналин и сброшенное напряжение заставляют его забыться. На мгновение новая маска спадает, и из-под нее выглядывает прежний Алекс.

К горлу подкатывает тошнота. Я думаю про уязвленные, полные безысходности глаза медведя, про глухой удар камня по его плечу. Но у меня не было выбора.

Таковы законы Диких земель.

– Чокнуться можно. Ты чокнутая. – Алекс качает головой. – Прежняя Лина бежала бы куда глаза глядят.

Ты должен быть крупнее, сильнее и круче.

Меня затапливает холод, а в груди кирпичик за кирпичиком растет стена. Он не любит меня.

Он никогда меня не любил.

Все это было ложью.

– Прежняя Лина умерла, – отрезаю я, потом прохожу мимо него и иду обратно по оврагу, к лагерю. Каждый шаг дается мне все труднее. Тело тяжелеет так, словно я превращаюсь в камень.

Бей, или ударят тебя.

Алекс не идет за мной, и я не жду, что он это сделает. Мне плевать, куда он пойдет, останется ли он в лесу на всю ночь, вернется ли он когда-либо в лагерь.

Как он сказал, все это – и забота тоже – в прошлом.

И лишь почти дойдя до палаток, я снова начинаю плакать. Слезы текут ручьем, и мне приходится остановиться и присесть. Мне хочется, чтобы все чувства вытекли со слезами. На мгновение я даже думаю, что проще всего было бы вернуться обратно, пойти прямиком в лабораторию и сдаться хирургам.

«Вы были правы. Я ошибалась. Уберите это».

– Лина!

Я поднимаю голову. Джулиан выбрался из своей палатки. Должно быть, я его разбудила. Волосы его торчат под самыми неожиданными углами, словно сломанные спицы в колесе. Джулиан бос.

Я выпрямляюсь, вытирая нос рукавом трикотажной рубашки.

– Все в порядке, – говорю я, все еще всхлипывая. – Все нормально.

С минуту Джулиан стоит там, глядя на меня, и я готова поклясться, что он знает, почему я плачу, и все понимает, и все будет хорошо. Он раскрывает объятия.

– Иди сюда, – говорит он тихо.

Я бросаюсь к нему со всех ног. Я буквально влетаю в него. Джулиан ловит меня и крепко прижимает к своей груди, и я снова отпускаю поводья, позволяю рыданиям течь через меня. Джулиан стоит, и бормочет что-то мне в волосы, и целует меня в макушку, и позволяет плакать об утрате другого парня, парня, которого я любила сильнее.

– Извини, – повторяю я раз за разом, уткнувшись ему в грудь. – Извини. – От рубашки Джулиана до сих пор пахнет дымом костра, лесной подстилкой и пробуждающейся весной.

– Все в порядке, – шепчет он в ответ.

Когда я немного успокаиваюсь, Джулиан берет меня за руку. Я следую за ним в темную пещеру его палатки. Палатка пахнет так же, как его рубашка, только еще сильнее. Я падаю поверх спальника, и Джулиан ложится рядом со мной, окружая меня, словно морская раковина. Я сворачиваюсь в этом пространстве – теплом, безопасном – и позволяю последним слезам по Алексу течь по моим щекам, а с них – наземь и куда-то прочь.

Хана

– Хана! – Мать смотрит на меня выжидающе. – Фред попросил тебя передать зеленую фасоль.