Американская пустыня - Персиваль Эверетт

Глория прошлась по дому из конца в конец, зажигая все люстры и лампы до единой и бормоча себе под нос, что в доме «слишком темно, слишком темно, слишком темно», и что неплохо бы видеть хоть что-нибудь. Эмили стояла у открытых раздвижных дверей гостиной и во все глаза глядела на отца – испуганно, гневно, недоуменно.

– Ты извращенец! – выкрикнула она. – Как ты можешь быть живым? – И, задрожав всем телом, позвала мать: – Мама, мама!

Глория подбежала к девочке и крепко ее обняла.

– Все хорошо, родная. Все хорошо, правда. Хорошо, хорошо, еще как хорошо. Ну разве не чудесно, что папа по-прежнему с нами?

– Папа, я рад, что ты не умер, – произнес Перри.

– Спасибо, приятель, – с чувством откликнулся Тед.

Тед оглянулся на дочь: та, крепко зажмурившись, прижалась к матери. Да, Эмили задала хороший вопрос – а ответа у него и нет. Жив ли он? Мертв ли он? В самом ли деле ему отрезало голову, или это одно из тех преувеличений, что возникают, когда все совсем плохо, ну, вроде как говорят: целый квартал выгорел дотла, когда на самом деле пострадали три здания из семи, и то частично, или когда сообщают, что, дескать, наводнением смыло весь город, при том что речь идет лишь о паре-тройке домов, хотя все прочие, надо отдать им должное, забиты илом и грязью? Тед сознавал, что в придачу к отсутствию пульса он может при желании вообще прекратить дышать, и на его самочувствии это никоим образом не скажется. Да, разговаривая, он делает традиционные вдох-выдох и в некотором смысле ждет, что почувствует свое дыхание, как этакое леденящее дуновение, проносящееся снизу вверх по кое-как залатанному пищеводу, – однако ничего подобного он не ощущал, хотя и мог, благодаря многократно обострившемуся слуху, уловить, как голос самую малость прерывается на «ах» и «ох».

Дом показался ему уютнее, чем когда-либо прежде – такой теплый, такой гостеприимный, ничего общего с холодной могилой, в которой Тед ощущал себя на протяжении многих месяцев, предшествующих несчастному случаю. Дом, в котором Теду хорошо. Возможно, это просто-напросто облегчение при мысли о том, что он таки не мертв – и убедительное свидетельство того, что либо ему не удалось бы осуществить свой суицидальный замысел, либо что он бы горько о нем пожалел. Залюбовавшись цветастыми обоями – в кои-то веки! – Тед вошел в столовую и сел за стол. Перри увязался следом и устроился напротив отца. Глория и Эмили были где-то в другой части дома: Глория, надо думать, пыталась убедить дочь, а заодно и себя, что воскресение Теда на самом деле событие благое и желанное.

Перри неотрывно глядел на отца.

– Что такое, сынок? – спросил Тед.

– У нас неприятности? – полюбопытствовал мальчик.

– Почему?

– Ну, из-за всего, что произошло в церкви. – Перри воззрился на собственные костяшки пальцев: ладони мальчика покоились на столе. – Они из-за нас передрались?

Тед почувствовал глубокую нежность к сыну – за то, что тот при описании ситуации использовал местоимение «нас». Ведь так просто было бы переложить всю ответственность на одного Теда – именно так и поступил бы взрослый. А вот Перри воспринимал себя как часть отца; все, что случалось с отцом, случалось и с ним. Внезапно Тед преисполнился раскаяния и печали при мысли о том, что на момент собственной гибели всерьез затевал всю эту ерунду с самоубийством. Как мог он так поступить с сыном, с маленьким Перри, таким впечатлительным, таким бесхитростным, который до сих пор упрямо верит в Зубную фею и в Пасхального кролика?[iv]

– Да, они передрались из-за нас, – ответил Тед ребенку. – Они передрались, потому что произошло такое, чего никто не ждал, чего никто не смог ни объяснить, ни понять.

– А мы понимаем? – спросил Перри.

Тед покачал головой.

– Нет, не понимаем, но для нас оно в некотором смысле проще, потому что происходит с нами самими. – Тед потянулся через стол и погладил пальчики Перри, однако, заметив, как желты его собственные ногти, поспешно убрал руки. – Помнишь, как ты рассадил себе лоб над глазом? – Мальчик кивнул. – Ты уверял, что тебе не очень больно, но вот твоя мама… ты ведь не забыл, как она себя повела?

– Прям с ума сходила, – подтвердил Перри.

– Именно. Она тревожилась за тебя и не могла почувствовать то, что чувствовал ты, – ну, что на самом-то деле оно не очень и больно'. Просто тревожилась за тебя – и все.

– Значит, все эти люди тревожатся за нас? – спросил мальчик.

– Можно сказать и так, – отвечал Тед.

– Тед! – позвала из гостиной Глория. – Тед, пойди-ка сюда, глянь, что творится.

Тед и Перри олрометью бросились в гостиную, где Глория с Эмили, расположившись на софе, уставились в телевизор. На экране телерепортерша с пятого канала, одетая в пальто-тренч и с громадным микрофоном в руках, в подробностях описывала волнения, к тому времени охватившие почти весь Лонг-Бич. Обращалась она к ведущему в студии:

– Билл, из того, что нам удалось выяснить, картина складывается следующая: некий человек, которого считали мертвым и уже отпевали в церкви – той самой, что, как ты видишь, полыхает огнем у меня за спиной, – сел в гробу, потом встал и ушел восвояси. Детали, понятное дело, довольно обрывочны. – И она, и кинооператоры пригнулись, уворачиваясь от летящих обломков. – Сам видишь, что здесь творится – поди разберись.

– Трейси, а что ты можешь сообщить нам про покойника? – спросил из студии Билл. – Или, скорее, про так называемого покойника, поскольку со всей очевидностью на самом-то деле он вовсе не умер.

– Ну, Билл, – отвечала Трейси, – это одна из тех подробностей, что и мы, и все прочие как раз пытаемся выяснить. Предполагается, что этому человеку не далее как три дня назад начисто отрезало голову в автокатастрофе.

– Трейси, – подхватил Билл, – между прочим, в нашем распоряжении имеется запись автокатастрофы. Сейчас мы ее воспроизведем. Ага, вон и голова – у самой ноги полицейского. Не прокрутите ли немного назад? Да-да, вот так. – Опознать в пресловутом предмете голову – не говоря уже о том, что голову именно Теда, – в записи было непросто.

– Как сообщают, в беспорядках уже погибли два человека, оба – от сердечного приступа, – продолжала между тем Трейси. Ей передали записку. – Билл, только что стало известно: якобы восставший из мертвых – некто Теодор Стрит, профессор английского языка из университета Южной Калифорнии. Боюсь, на данный момент это все.

Тед дотянулся до пульта управления, оставленного на журнальном столике, и выключил телевизор.

– Что теперь будет? – спросила Глория.

Тед пригладил ладонью волосы. Все тело казалось грязным и липким.

– Сперва я приму ванну, а потом предлагаю всем хоть немного поспать.

– Но сейчас только четыре, – возразила Эмили.

– Денек выдался тяжелый, – отозвался Тед, думая про себя, что воскрешение – это вам не фунт изюму. – Подремлем чуток. А потом можно и за стол. Как вам такой план?

Глория захлопала в ладоши. В этом жесте все без труда распознали попытку обрести силы жить дальше – и не дать семье развалиться.

– План что надо, – похвалила она. – Вот отдохну малость – напеку шоколадных пирожных.

Тед сидел на краю ванны и глядел, как она заполняется водой. Вокруг талии его по-прежнему обвивалась женина мантилья. Под черным кружевом мирно покоился обвисший член, и Тед на мгновение задумался: а что, если его пресловутый дружок тоже мертв?

Снаружи возились домашние, укладываясь спать, несмотря на ранний час. Эмили жаловалась, что у нее еще не все уроки сделаны, а Глория успокаивала девочку: дескать, тревожиться не о чем, тем более что завтра она в школу, может статься, вообще не пойдет.

Тед снял галстук, потом рубашку, упорно стараясь не смотреть в зеркало. К тому, чтобы себя увидеть, он еще не готов, нет. Итак, вот он ослабил галстук, стянул его через голову, скинул рубашку. Над ванной курился пар; вода плескалась у самого слива. Тед завернул кран. Погрузил руку в воду – и, как и подозревал, не обжегся. Рука его была не столько нечувствительна к кипятку, сколько безошибочно определяла точную температуру и при этом оставалась невосприимчива к негативному воздействию. Любой другой уже обварился бы: вода была градусов под 140 по Фаренгейту. Тед осторожно сел в ванну – очень прямо, не отклоняясь назад, точно инвалид, ожидающий, чтобы его помыли. А затем совершил нечто, чего не делал со времен восьмилетнего возраста: а именно расплакался.

Тед все еще был в ванне, когда вошла Глория и присела на унитаз рядом с ним. Глянула мужу в лицо – подчеркнуто в лицо и, вне всякого сомнения, на все остальное тоже, особенно на шею – и испугалась. Тед почувствовал ее новообретенный страх и, все понимая, проговорил:

– Это нормально, Глория, я и сам себя слегка побаиваюсь.

– Что же все-таки случилось? – спросила она.

Тед намылил плечи, всей грудью вдыхая аромат сандалового масла.

– Не знаю; но мне ужасно жаль, – отозвался он.