Ежегодный пир Погребального братства - Энар Матиас

Что ж, не вечно нам гулять и веселиться, пора и за работу: надо расшифровать интервью с Матильдой, а потом у меня встреча с мэром, в кафе, в 18:00 — это местное время аперитива. Он должен представить мне деревенского аксакала и помочь договориться об анкетировании, а то можно и опоздать, как он выразился. Дяденька явно преклонных лет. Мэр был так воодушевлен, что я не решился сказать ему, что я не фольклорист и особо не ищу контактов со стариками, — короче, проехали.

17 декабря, продолжение

Лара, ты тут? Ау-у-у! Нет ее. Ну и что мне сейчас писать? На самом деле сложная штука этот Рабле, вообще не рублю в тексте. Просто засада. Только что за две минуты продул партию в тетрис. И чем заняться? Вот Малиновский что бы стал делать? Леви-Стросс точно был бы чемпионом по видеоиграм. Что за дерьмовая профессия — антрополог.

«Какой бы ты ни шел тропой, Либурн увидишь пред собой». Фраза Онезима Реклю из «Раздела мира» как нельзя лучше описывает ситуацию. До Либурна у нас сколько — километров двести пятьдесят? Классно придумал, Онезим Реклю. Никто тебя теперь не читает. Зато выпил — и жизнь наладилась. Я орел, мысль проворна, мысль точна. Идеи так и скачут, так и бурлят, — секунду! сейчас все запишу на настоящей бумаге. Я могу одной рукой писать, а другой печатать.

18 декабря

Закоченел, да и голова гудит. Вчера так напился, что забыл закрыть дверь в спальню, спал с котами, проснулся от их шершавой лизни. Решил не удалять предыдущий параграф, а наоборот, оставить — в конце концов, всякий опыт по-своему ценен. Надо бы вспомнить какие-то этапы, что ли, это важно. Ничего постыдного тут нет. (Я только надеюсь, что не послал письмо с ругательствами в редакцию «Исследований и перспектив»; им, видимо, отправил послание без текста, — наверное, по счастью, все же решил, после долгих параноидальных раздумий, что молча облить их презрением — гораздо круче, чем обругать. А что касается скабрезного письмеца к Ларе, то вышло, конечно, неудобно, но вряд ли это будет иметь реальные последствия.) Поразительно, как функция памяти реально искажается под воздействием алкоголя. Онезим Реклю, господи! Придет же такое в голову. Но давайте по порядку.

Я вышел вчера из дома в 17:55 и пошел на встречу с мэром в кафе, до того расшифровав малую толику интервью с Матильдой: здорово устал после экспедиции на болота. Уступая настойчивым предложениям собравшихся (все те же — Макс, мэр Мар сьяль и хозяин) и опасаясь новой встречи желудка с местной «Оранжиной» (Orangina®), я принял первый бокал белого с кассисом, за ним последовал второй, под разговоры о том о сем. Я рассказал, как съездил, они добавили кучу подробностей про те места, названия которых я запомнил. У Макса есть лодка, он предложил покатать меня, если будет желание. Пока вроде все шло хорошо. Затем явился колоритный персонаж по имени Арно. Этому Арно лет тридцать, лицо круглое, взгляд беспокойный, глаза так и бегают, да еще странный тик: он со страшным сопеньем нюхает себе локоть, а после скребет голову, и так примерно каждые тридцать секунд. Помимо сопения и скребения, Арно (он же Ноно, он же Дурень) имеет еще одну особенность, снискавшую ему заслуженную популярность: он — ходячий календарь. Стоит лишь назвать ему дату (обычно сегодняшнее число, но можно и любое, я пробовал), и он начинает бубнить как пономарь что-то невероятное: 17 декабря, св. Иудикаэль, родился Наполеон Бонапарт, Константин Ареопаг и Майкл Джордан, умерла Мария Кюри, Мишель Платини и еще бог весть кто, 17 декабря 1928 года Пупкин избран президентом Совета, 17 декабря 1936 года отставка Леона Блюма, 17 декабря 1917 года — 2157 погибших в сражении при Шмен-де-Дам, 17 декабря 1897-го — премьера «Сирано де Бержерака» в Париже, 17 декабря 1532-го — избрание папы Пия VI, 17 декабря 800-го — коронация Карла Великого, 17 декабря 1987-го — смерть изобретателя пружинного матраса и Маргерит Юрсенар, и т. д. и т. п., причем все это выдается с небывалой скоростью и в величайшем беспорядке. Мэр подтвердил мне, что все эти даты верные и Арно невозможно поймать на ошибке. Естественно, я задал ему вопрос, как же вы все это выучили, на что он ответил: ну, знаю, и все. Еще Ноно обожает всякую механику и работает в ремонте сельхозтехники на выезде из деревни. Я назвал ему 1 мая, и он тут же завел: 1 мая, День труда, св. Иеремия, 1 мая, рождение Пупкина, рождение Шмупкина, смерть Бумкина, 1 мая 1955-го — разгон демонстраций в Оране, 1 мая 1918-го —1893 погибших в битве при Сомме, или еще где-то и т. д., и т. д. Он попросил налить ему еще, хозяин Томас осклабился и плеснул.

Еще несколько дат — и Арно слегка окосел, точнее, нализался в стельку, говоря словами Макса. Он сопел и нюхал руку чаще обычного, постоянно заикался и хватал стойку, чтобы не упасть. Речь его становилась все более загадочной, он бурчал себе под нос что-то непонятное, стуча замызганными кроссовками по стойке бара в такт неведомым песням. Вот уж артист этот Арно.

Завязалась очередная беседа о том о сем (конкретно в тот момент обсуждалась вероятность появления колбасы; Макс считал, что хозяин — сквалыга, хочет ее зажать), а Арно изо всех сил держал стойку, чтобы она не завалилась, и тут на всех парах влетела вышеупомянутая Люси (длинные распущенные волосы, джинсовая куртка, красные брюки). Я сразу увидел, что Томас и мэр отводят глаза и делают вид, что их все это не касается; Люси ласково взяла Арно за руку, а на присутствующих глянула волком:

— Сволочи вы последние. Давай, пошли.

Арно, спотыкаясь, побрел за ней; Томас шумно выдохнул; мэр рассматривал свои тузы, а Макс (по крайней мере, мне так показалось) — нижнюю часть спины Люси, когда та шла к двери.

— Совсем сдурела, уже сволочами обзывается, — буркнул Томас, когда она уже вышла. — В конце концов, Ноно совершеннолетний.

— Но под опекой, — сказал мэр.

— Насколько мне известно, под опекой пить можно, — возразил Томас.

— Сидишь себе под опекой и пьешь, — заржал Макс.

— Но мы и правда переборщили, — с сожалением сказал мэр Марсьяль. — Не надо было ему подливать.

Потом он объяснил мне, что Арно — двоюродный брат Люси. Печальная история: мать Арно умерла молодой, потом умерла его бабка, после чего совсем ветхий дед и кузен с приветом остались одни. Несколько месяцев назад и Люси переехала в дом этого своего деда по отцовской линии.

— С парнем рассталась, — сообщил мэр. — Поживет там, пока найдет нормальное жилье.

Я чуть лучше понимал дурное настроение этой дамы: ей приходится жить с дедом-маразматиком и кузеном, у которого большие тараканы, тут не до веселья.

Мне бы в тот момент и уйти из кафе, после трех «киров» меня уже подразвезло, но времени-то было всего ничего, полвосьмого вечера, да и холод зверский. Макс опять угостил меня выпивкой, хозяин все же расщедрился и выдал колбасу, и мы пошли болтать дальше, в основном об искусстве. Макс озлоблен, карьера пока не задается, но он, по его словам, готовит реванш. Монументальная работа, повторял он, они у меня увидят, они увидят, пять лет вкалывал! Он их порвет, все просто сядут на жопу и не встанут. Это произведение (в подробности не вдавался, видимо, пока это тайна) ознаменует его возвращение на парижскую сцену и восхождение к славе. Около восьми часов Макс ушел, я собрался последовать его примеру, и тут мэр говорит: «Вы домой? Нам по дороге. Загляну к Люси». Я подумал, что это очень благородно с его стороны, но не слишком разумно, учитывая боевой настрой девушки, — он такое возражение отмел, буркнув: «Да она ничего, только на вид вредная». Я за собой вообще никакой вины не чувствовал, но пошел с ним, в основном из любопытства. Дорогу подморозило, деревня была совершенно безлюдна, светились одни рождественские украшения, свисающие с фасадов. Марсьяль сообщил, что они с Люси родственники. Я все равно удивился, как это он вломится к ней в столь поздний час, на что он убеждал меня не волноваться. Мы подошли к старому, довольно запущенному каменному дому, до него было максимум двести метров. Ну, значит, позвонили, Люси открыла дверь — и выглядела не приветливей давешнего. Не особо обрадовалась нашему визиту, но посторонилась и впустила нас в большую комнату с камином, длинным деревянным столом, буфетом и включенным телевизором. Стены почернели, пол был грязный и местами вздыбился, нельзя сказать, чтобы все дышало радостью и весельем. Точнее, пахло печкой и смесью затхлости, пыли и стряпни. У огня на стуле сидел старик в шапке с козырьком, он обернулся, серый пес подошел и потерся о мою лодыжку. Марсьяль представил меня, Люси протянула руку. На столе была клеенка, пустая кастрюля и грязные тарелки; в углу — раковина, плита и газовый баллон, дальше прямо по курсу — лестница; все это тускло освещал старый плафон, свисавший с потолка. Мэр Марсь-яль сказал: «Люси, я зашел извиниться за давешнее. Постараемся больше такого не допустить».