Хлеба и зрелищ! - Надежда Нелидова

Интересно, узнала бы страна режиссёра Шукшина?

Как вытоптано в стране поле политическое, так вытоптано и поле творческое. Там вытоптано страхом, здесь – деньгами и шустростью. Что может вырасти на таком поле? Только сорняки.

Татьяна Толстая и её команда, как садовники, пытаются приживить, культивировать на бесплодной потрескавшейся почве нежные растения. Дорогие: каждое ценой в 1200 евро, почти сто тысяч рублей.

Кто-то из семинаристов работал год, чтобы их накопить. Кто-то выпросил у мамы с папой. И каждый замирает в душе: а вдруг произойдёт чудо, и его заметят? «Господа, новый Бунин родился!» Впрочем, предупредили же честно: новых Буниных не ожидается.

– Вот плюнула ты в колодец, написала нелицеприятно о литературной школе, – подкалывает коллега. – А ведь Прага, действительно, могла стать трамплином, знаешь ли, своеобразным лифтом… Чем чёрт не шутит. И не такие взлетали счастья баловни безродные…

– Взлёты и прыжки, – отшучиваюсь, – это уже не для меня. Лифты, трамплины и прочие прыгательные и подъёмные устройства – это для семнадцатилетних. Всех нас и так стремительно (мелькающие дни, как вёрсты, не успеваешь считать) несёт и тащит в одну-единственную сторону, в одном направлении, в один пункт конечного назначения.

Для кого-то это точка зияющей, пугающей черноты. Для кого-то: блаженного неземного сияния. Там иные измерения, ценности и идеалы. Там потуги земной славы – ничто, тщета, прах, тлен.

Но семнадцатилетним: юным и доверчивым, тугим, прыскающим соком, – рано знать такие вещи. Они жаждут всего сразу и много: всемирной славы, денег, путешествий, любви девушек. Смело стучатся во все двери, берут с боем, набиваются гурьбой в весёлый тесный лифт. Лифт тревожно мигает красной кнопкой: номинальная грузоподъёмность кабины превышена!

Лишних бесцеремонно выдавливают и выпихивают. Лифт облегчённо взмывает. Не везунчики больно падают, поднимаются, почёсывая ушибленные места и шишки. Ничего, вот сейчас подъедет следующий лифт, и уж тогда…

СЛОН В ПАСКУДНОЙ ЛАВКЕ

– У вас снова открыта крышка унитаза, – грустно делает замечание соседка. – Глядите, Римма Васильна: деньги в доме не задержатся. Уплывут. Испарятся. Примета такая. А вот ещё: если ноги в унитазе помыть – к богатству.

– Фу. Ужас, дикость.

– Ничего не дикость. Одна знакомая: между прочим, стоматолог, кандидат наук, вечером ноги помыла – а на следующий день банк ей долгосрочный кредит оформил. Тут главное: ноги глубже бултыхать, в самом сливе.

Римма с соседкой пьют чай на Римминой кухне. Соседка сходила в туалет и сразу приметила непорядок: не опущенную крышку.

Соседка живёт напротив, частенько приходит к Римме на кухонные посиделки. Соседке – пятьдесят, Римме – тридцать. Соседка – домохозяйка с незаконченным средним образованием, Римма – востребованный графический дизайнер. Они абсолютно разные люди: по возрасту, по образованию, по интересам.

Но как откажешь, когда у человека горе: прошлой весной потеряла двух своих поздних, выстраданных дочек-близняшек. И про унитаз, и про ноги соседка говорит отрешённо, равнодушно – как всё, что она в последнее время говорит и делает: будто во сне. Глаза устремлены в одну точку. Внутренне она всегда там – в тот день со своими девочками.

Иногда она приглашает Римму к себе. Бывает, в её дверь раздаются звонки, топот удирающих маленьких ног. Соседка всякий раз старчески шаркает к дверям, щёлкает дверным замком, выглядывает. Окликает пустоту: «Таня! Вика! Что же вы прячетесь от мамы?» На лестничной площадке гуляет сквознячок, снизу доносятся отдалённое шушуканье и детский смех.

Соседка оставляет у порога на бумажке конфетки и печенки. Они либо быстро исчезают, либо долго потом валяются, затоптанные чужими ногами и изгрызенные кошками.

– Танюшка с Викулей снова приходили. Скучают без меня, матушки, – так соседка, улыбаясь, объясняет происхождение звонков в дверь. Римма сидит, не поднимая глаз. Не будешь же её разубеждать, что это не дочки, а дворовые озорники.

– Вот ведь, кажется, всё делала, чтоб беду от дома отвести, – всплёскивает руками соседка. – Мусор из избы не мела. Волосы чесала – не выбрасывала, везла на дачу и сжигала. Ногти состриженные – в газетку и в банную печь. И всё равно несчастье грянуло, откуда не ждала.

– А при чём тут ногти и волосы? – не понимает Римма.

– Как при чём?! Вся информация о человеке – в ногтях и волосах. Это как частичку своего тела выбрасывать. На ветер пускать.

Римма читала о той трагедии в газете. Девочки шли с рюкзачками из школы. Апрель, солнышко, в поле мяконькие игольчатые травинки лезут. Они сели метрах в трёх от обочины на сухом прогретом местечке, затеяли игру-угадайку. Простенькая девчоночья игра заключалась в том, чтобы угадать, какой транспорт сейчас проедет. Легковушка или трактор. Автобус или скутер.

Например, Вика говорит: «Сейчас будет громадный-прегромадный, как дом, грузовик с прицепом! Даже земля затрясётся!» А по дороге трюхает пенсионер-огородник на разбитом вихляющемся велике. Скрипит педалями: «Скурлы-скурлы». Смешно! Кто проиграет – лёгонький, совсем не больной щелобанчик.

– Следующим будет… – начала Танюша. Следующим было вылетевшее на обочину авто, как сорвавшееся с цепи. Девочки вместе с рюкзачками пушинками взлетели в воздух.

В машине сидела пьяная компания. Все вышли, заботливо, деловито осмотрели автомобиль на предмет вмятин и царапин, попинали по покрышкам. Загрузились обратно и помчались дальше.

Машину бросили во дворах, сами сняли посуточную квартиру. Купили ещё коробку водки: с горя и на помин невинных детских душ, как объяснили следователю. Вот, мол, какие мы жалостливые, совестливые, сентиментальные. Выпили и повалились спать. Здесь их всех и взяли.

Пожилые женщины в Риммином офисе качали головами. Оставь двадцать лет назад водитель сбитую жертву на дороге – был бы глубочайший общественный шок. Так поступить мог отъявленный подонок, недочеловек, гадина, фашист – убить мало. Потом пальцем показывали бы, на всю жизнь лепилось клеймо изгоя.

Сейчас ничего, привыкли. С такими здороваются, пожимают руку, сочувствуют. Собирают по месту работы и жительства положительные характеристики.

Сегодня, наоборот, шок у публики вызывает, если водитель подберёт жертву и отвезёт в больницу. Предательство и гадство на дорогах стали нормой. А обыкновенная человечность – из ряда вон выходящим событием, чуть ли не подвигом.

– Я ведь, Римма Васильна, совсем было заболела после того, как с Танюшкой и Викулей случилось. С койки не вставала, чуть концы не отдала, – раскачиваясь в такт своим мыслям, припоминает соседка. – Спасибо, добрые люди подсказали к госпоже Эльвире обратиться. К нашей экстрасенсше.

– И что ваш экстрасенс? – Римма настроена скептически.

– Погадала на картах, поводила руками над своим шаром. Есть у неё такой хрустальный шар: всё видит, предсказывает. Шар велел на могилку к доченькам ходить. Каждый день, в любую погоду. Больна – не больна, вставай и иди.

– Вот так прямо шар и сказал?

– Почему шар? Он госпоже Эльвире сказал, а та уже мне его волю передала. «Дочки твои, – это госпожа Эльвира передала, – скучают, вот и тянут маму к себе на тот свет. Навещай, – сказала, – их на кладбище ежедневно, им и веселее будет». Что вы думаете: выздоровела! Отпустили меня дочушки, разрешили ещё по земле походить. Чудо!

– Никакого чуда. До кладбища у нас лесопарком десять километров. Туда и обратно – двадцать, – безжалостно подсчитывает Римма. – И так каждый день. Физический труд, свежий воздух, природа, психологическая разгрузка… Это вам бы любой врач прописал.

– Чудо чудное… – не слушая Римму, зачарованно, туманно улыбается соседка. – Спасибо госпоже Эльвире.

Эту улицу, идущую вдоль посёлка, в народе прозвали Дорогой смерти. То тут, то там обочины были утыканы крестами, увешаны жестяными и бумажными веночками – со временем они гнили, истлевали, на их месте появлялись новые. С наступлением темноты на ум шло жутковатое крамаровское: «А вдоль дороги мёртвые с косами стоять!»

Дорога загородная, гаишники редкие гости. Под горку мчи себе с ветерком, хоть за двести на спидометре. Тут тебе озеро с пляжем, тут огороды с баньками. Грех не выпить – из автомобильных окошек в такт громыхающим ритмам махали руки с зажатыми в них бутылками. «Владимирский цынтрал, ветер северны-ый!»

На ограничительных знаках с тем же успехом можно было рисовать смайлики: никто из водителей не обращал на них внимания.

Чего только не делали с той роковой дорогой. Освящали, заказывали молебны. С иконой Божьей матери малым крестным ходом прошли… Даже после этого автокатастроф на том участке не уменьшилось.

Римма думала: «Вот если бы на большую дорогу вышел разбойник, душегуб с кистенём и ножом – тут же упекли бы за милую душу. А когда вылетает разбойничек с четырёхколесным «кистенём» в сотни лошадиных сил? Убийца он и есть убийца, давайте будем называть вещи своими именами. И неважно, каким орудием убийства он вооружён».