Хлеба и зрелищ! - Надежда Нелидова

Потом это «доброе дело» в виде неподъёмных бетонных, опутанных ржавой арматурой глыб, мужики после работы и в выходные, до изнеможения и кровавых мозолей, бьют молотами и ломами, а женщины, как трудолюбивые муравьи, развозят в тележках. И всё равно бетонные осколки торчат из земли и норовят проткнуть автомобильную покрышку, измять диск, сломать каблук и вывихнуть лодыжку.

Ой, это целая дорожная эпопея («Опупея», – подсказывают соседи). Неотложки из города до переулка долетают за пять минут. И потом ещё долго-долго крайне осторожно переваливаются-трюхают по переулку, добираясь к нужному дому, теряют драгоценные минуты. Про пожарные, допустим, машины лучше вообще не думать – тьфу, тьфу. Такси ехать к нам наотрез отказываются: легче, говорят, в глухую деревню, к ферме по свинорою добраться, чем к вам. Город, называется!

Итак, я вышла при полном параде. Накануне прошёл дождь. Как все дамы нашего переулка, я ношу в сумке бахилы. Раньше это были полиэтиленовые кульки, которые завязывались на щиколотках – в таком виде преодолевалось бездорожье. При выходе из переулка на проезжую дорогу кульки прятались в кустах: если не просохнет грязь, можно надеть по возвращении. Сейчас с бахилами легче.

Модельные туфли и колготки требовали соответствующей летящей походки. Я и шла, держа спину: ровно, узко, время от времени изящно перепрыгивая с бетонной кочки на кочку. Держа, повторяю, при этом спину. В какой-то момент я замечталась, какое неотразимое впечатление произведу на маститых писателей и…

Бахил зацепился за остриё торчащего из земли бетонного сталагмита. Я споткнулась и совершенно неизящно, по инерции пробежала на полусогнутых ногах метра полтора. Пробежала-просеменила – и рухнула в рыжую, скользкую после дождя, как мыло, глину. И с минуту, пытаясь подняться, осклизаясь, возилась и барахталась на четвереньках в совершенно неприличной позе.

Я ещё не осознавала произошедшей катастрофы. Встав, бегло осмотрела себя: юбка не испачкалась, колготки целы, только грязные. Глянула на часы: успею! Уже не заботясь о походке манекенщицы, припустила обратно к дому. Заходить не стала – некогда! Прячась за бочкой с тёплой дождевой водой, переступая босыми ногами и поскуливая, отмыла туфли, отскребла от каблуков комья глины, застирала колготки, натянула их влажными…

Судьбу решила дважды не искушать и выйти на проезжую дорогу в обход переулка: понизу, по заросшему травой ложку, вдоль речки. Но, едва обогнула нижний дом, увидела их. Козу с двумя козлятами. Они как будто ждали меня. Разом бросили жевать и все трое неотрывно смотрели на меня, помаргивая белобрысыми жёсткими ресницами. У козы были рога, как длинные кривые кухонные ножи. «Ой, – сказала я неуверенно. – Кыш». Я с детства боюсь коз. Вообще рогатых боюсь.

Козлята очень обрадовались моему появлению и изо всех сил закрутили куцыми хвостиками, как пропеллерами. Может, приняли меня за хозяйку. Может, решили, что я хочу поиграть. Может, у них чесались-прорезывались рожки, а другого объекта для чесания не было. А тут вот он, припожаловал двуногий ходячий забавный объект. Подскакивая на четырёх (восьми) ножках, как на пружинках, замирая и снова восхищённо подскакивая, они допрыгали до меня и принялись с сухим стуком доверчиво ввинчивать тёплые костяные лобики в мои колени.

Мать не разделяла их радости. В первую минуту она застыла грозно, как изваяние. Потом, вытянув жилистую шею, нагнув голову с кухонными ножами, ринулась спасать несмышлёных детей – так яростно, будто в хребёт ей натыкали бандерильи.

Коза была на длинной верёвке, привязанной к колышку. Колышек был вбит так, чтобы коза могла свободно давать круги радиусом метров в двадцать: от изгороди до речки. Она их и давала, гоняя меня по этому радиусу, заставляя беспорядочно метаться, прыгать, путаясь в верёвке, как девочки в скакалке, то взлетать на жердины изгороди, то почти загоняя меня в речку. Козлята вносили в происходящее весёлую бурную сумятицу.

В общем, когда коза окончательно запуталась в верёвке и немножко напоминала большой растрёпанный кокон, и я, наконец, могла прошмыгнуть в образовавшееся безопасное пространство, шмыгать уже было некуда и незачем: я непоправимо опоздала. Машина ушла без меня. Костюм – брусника с молоком – обогатился цветами зелени, яркой рыжей глины и чем-то противным, вроде козлиных слюней. Колготки прочертили жирные стрелки, они расползались на глазах, как живые.

Дома, не умываясь, я набрала номер тайного информатора.

– С писателями ничего не получится, – соврала я в трубку спокойно, стараясь не выдать себя и не хлюпнуть носом, полным слёз. – Машина сломалась. На автобус не успеваю.

– Как знаешь, – сухо и разочарованно сказали мне. Типа, старайся для вас, дураков.

С того дня много воды утекло. Произошло много больших и малых, ярких – и не очень, стоящих – и так себе, событий. Но незыблемым остаётся одно: у нас по-прежнему нет дороги. А есть: изношенные автомобильные подвески, разъезжающиеся в глине ноги, тайный склад грязных бахил в кустах. И бессмертные козы в ложке.