Попаданец (СИ) - sillvercat

на каком-то африканском наречии, смутно понимаемом Доротеей, и вовсе не принимала святого Крещения, не получив поэтому и добропорядочного христианского имени.

Она так и умерла некрещёной, закосневшей в языческом грехе ведовства. Умирала Лулу долго и трудно, задыхаясь в муках агонии почти сутки, словно чья-то тяжёлая рука безжалостно сжимала её хрупкое горло, лишь иногда позволяя с хрипом втянуть в себя воздух. Выходя по какой-нибудь надобности из хижины, Доротея слышала, как судачат между собой негры: мол, дьявол не подпускает к себе ведьму Лулу, пока старуха не передаст кому-нибудь свои опасные чары. И боязливо косились при этом на Доротею.

Та лишь устало усмехалась. Она верила в Спасителя нашего Иисуса, в то, что Он принял крестные муки за всех людей и, значит, и за неё, Доротею. И ей не нужен был запретный прабабкин дар, она свято верила только в то, что Иисус защитит её от всех бед.

Она была покорна воле Божией и воле господ. В Священном Писании говорилось, что рабы должны повиноваться Богу и хозяевам, только тогда они войдут в Царствие Небесное.

Прабабка Лулу вошла не в Иисусово Царство, а под сень своих языческих кущ, где родилась — бесконечно далеко отсюда, на той земле, о которой она рассказывала Доротее.

«Теперь я свободна…»

Прабабку Лулу похоронили в стороне от общего кладбища, и Доротея стала жить одна — до тех пор, пока к ней не посватался кузнец Сэмюэль.

Доротея была красива строгой красотой, похожей на красоту выточенной из эбенового дерева изящной фигурки: длинная шея, огромные глаза в тени густых ресниц и пухлые губы.

И ещё она любила петь и пела псалмы, восхваляя Спасителя-Иисуса глубоким грудным голосом, сильным и нежным, взлетавшим к самому престолу Господню.

На неё заглядывались многие негры, но она выбрала Сэмюэля, потому что кузнец был не только могуч, но и добр: в его кузне вечно жили какие-то приблудные псы, которых остальные рабы гнали прочь, чтобы не делиться с ними скудной едой. А однажды Доротея увидела, как он, ловко балансируя на ветке старого вяза, кладёт в гнездо лазоревки выпавших оттуда, отчаянно пищавших птенцов.

— Позвал бы мальчишек! — запрокинув голову, с беспокойством крикнула ему снизу Доротея.

— Ещё сорвутся, — застенчиво улыбаясь, ответил ей Сэмюэль, как будто сам не рисковал сорваться и расшибиться оземь.

Поэтому, когда кузнец, глядя на неё с той же застенчивой улыбкой, спросил, согласится ли она жить с ним, Доротея кивнула, почти не раздумывая. И засмеялась, когда он на радостях подхватил её как пушинку и вскинул к небу в своих огромных мозолистых руках.

Они не стали жить в грехе, а поженились, как положено в вере Иисусовой. Хозяин Джордж разрешил их брак, и Сэмюэль перенёс свои пожитки из кузни, где привык спать, в хижину к Доротее. А та ещё пуще расцвела в его больших руках и понесла чуть ли не с первой их ночи вместе. Она работала в усадьбе с задумчивой улыбкой на пухлых губах, словно всё время прислушиваясь к себе и часто опуская ладонь на живот, где росло дитя.

Её не волновало то, что это дитя родится в рабской доле. Иисус и Сэмюэль защищали её… и всё должно было быть хорошо. Господа были добры к ней и рады её счастью. Доротея ощущала это счастье, как тёплую, баюкающую её воду огромной реки. Но иногда, глядя по вечерам в сторону могилы прабабки Лулу, она будто слышала её скрипучий задыхающийся голос.

«Теперь я свободна!»

У Доротеи родился сын, смуглый большеголовый малыш, окрещённый Дэвидом. Он был спокойным, не крикливым, жадно сосал материнскую грудь, упираясь в неё маленькими кулачками. Доротея стала ещё счастливее. Доволен был и хозяин Джордж: его рабы принесли здоровое крепкое потомство. Он разводил на племя породистых собак и лошадей, и знал в этом толк.

Но счастье маленькой семьи Доротеи продлилось ещё лишь полтора года — до те пор, пока в хижины рабов, лепившиеся к усадьбе «Розовый куст», не пришла чёрная лихоманка, которую белые господа называли оспой.

Обтирая влажной тряпицей большое сильное тело своего мужа, метавшегося в огненном жару, который сжигал его изнутри, Доротея не плакала. Она истово молилась Спасителю-Иисусу, который должен был спасти её мужа. Ведь Сэмюэль ни в чём не провинился перед Господом, он всегда был богобоязненным и покорным. Но Спаситель не внял горестным мольбам Доротеи, не спас Сэмюэля, и тот навсегда покинул Доротею с сыном и вошёл в Царствие Небесное.

Когда его безжизненное тело опускали в могилу, Доротея решительно, под корень, срезала острым лезвием ножа свои пышные кудри, которые так любил перебирать Сэмюэль в минуты любви, и бросила их на его широкую грудь.

— Язычество! — укоризненно прошептал преподобный, читавший над Сэмюэлем молитву, но Доротее было всё равно.

Чёрная лихоманка пощадила Доротею и Дэвида, но из шатких хижин рабов перенеслась под белую крышу господского дома и там собрала новую дань. Она унесла жизнь супруги хозяина Джорджа и его пятилетней дочки, а потом и жизнь самого хозяина Джорджа. Кладбище вокруг усадьбы разрослось, а господский белый дом, собаки, лошади и рабы пошли с молотка.

Доротея с Дэвидом на руках вместе с другими рабами отправилась на аукцион, который должен был состояться в специально отведённом для этого месте. Оцепенело глядя в сторону оставшихся позади могил прабабки и Сэмюэля, Доротея судорожно прижимала к себе сына. Он был так мал! Его не могли отнять у неё! Нет-нет!

Но она, как и другие рабы, прекрасно знала, что ребёнок, продающийся вместе с матерью, ничего не стоит, а вот если продать его отдельно, за него ещё можно что-то выручить. Дэвид был здоровым и сильным малышом, он уже начал бодро ковылять на крепких ножках и перестал сосать