Громосвет - Николай Максимович Сорокин

как мне помнилось, звали Тиной. Инстинкт, который можно назвать инстинктом красоты, позволил ей не запачкать рукава белой водолазки, которые та закатала. На сгибе в локте её левой руки была изображена печать царя Соломона, вроде как даже вытатуированная не в этом году. Поговорить с ней об этом представлялось занятием перспективным, да чего толка ради допытывать бедную Тину, ей и так сейчас не до этого. Пусть встаёт на ноги.

Белая комната, что лежала между коридором и балконом, более не имела ни Репея, ни Росля. Они ушли, собственно, “хавать дошик”, уместно уступив компьютерный стол, чем я и воспользовался, за минуту скачав вторую часть серии “Древних свитков”, а после усевшись бегать по подземельям почти тридцатилетней давности. Разочарованию их не было предела, но и так понятно, что шибко чтобы надолго я не засел. Всё-таки и мне интереснее было вернуться в компанию, а побегать в нескончаемых пикселях — это так, для разгрузки.

Забытие, за ним- осознание забытья, за ним — осознание, что оно было. Я не в забытьи, но меня нет нигде. Я невесом, и чувствую себя как обычно. Можно сказать, что я во сне, только очень осознанном, и в то же время мне неподконтрольном. Это может произойти только в двух случаях, по крайней мере так раньше и происходило: или я надрался и сплю, или я надрался и бодрствую. В первом случае всё хорошо, я сейчас где-то лежу, надеюсь, что у себя дома, и пока я не буду готов в этом разочароваться, мне стоит продолжать наслаждаться царящими в моей голове представлениями. Второй случай интереснее, так как происходит он со мной реже. Значит он, что я брежу наяву. Это состояние короче сна, обычно в сам сон плавно и перетекающий, только вот в нём можно сидеть и смотреть, например, на воду, а сознание перед тобой будет проецировать не галлюцинацию, что в воде что-то плавает, а прямо что основательно показывать, что сейчас ты находишься на горе, у ручья, который пьешь ты и мятой закусываешь. А потом пуф, мир резко исчезает, и ты понимаешь, что чистишь зубы. Когда ты успел сделать все, получается, что автоматические действия в том мире, чтобы при этом иметь связь с этим миром — загадка. Такой бред я могу назвать лунатизмом, только осознанным, что понятно. Если сейчас действительно я нахожусь в пространстве сомнамбулическом, то лучше мне остаться на месте и ничего не делать. Тогда хотя бы я не натворю глупостей.

— И как тебе? — Эхом прокатилось по нескончаемой коридорной пустоте.

Мне уже доводилось бывать в такой, наверное, раза два, и два раза в детстве, в воображении и наяву: в воображении я просто зашёл в неосвещённую ночную комнату, а наяву мне довелось залезть в какой-то большой чёрный мешок с таким же нескончаемым количеством карманов, в котором я запутался и не знал как выбраться. Конечно, мешок стеснял движения, чего нельзя сказать о комнате, но так как в мешке было гораздо страшнее, сейчас, не будь я прожжён похмельными сонными параличами, так точно бы испугался как ребёнок. Однако ничего в затылке мне не сжимало и не щёлкало, я был свободен и бесстрашен.

— Не знаю. — Честно ответил я. — Привычно.

— В деда Мороза веришь?

— Какого из?

— В этом нет никакой разницы.

— Да, я нахожу, что дед Мороз больше дед, чем Мороз, в смысле, что я не думаю, что дед Мороз — это демон или джин, что исполняет желания.

— Ты хороший мальчик, если действительно в это веришь. — Раскатилось, а после грянул смех, в котором я стал различать цвета, чёрные и белые, что окрашивали горизонт. Я готов поклясться, что чем сильнее был вдох, тем чернее было, а чем громче был выдох, тем выразительнее резал белый мои реалии. — А хочешь знать, кто он?

— Ну, если ты мне снишься, значит хочу.

— Шарку, дорогой мой, — Он обратился ко мне по имени. — дед Мороз — действительно твой первопредок, только не в смысле, как тебе привычно понимать его в культурологическом ключе. Дед Мороз — это то, что встретило человека в момент его грехопадения на землю. Это — всё чудесное в жизни, или сама жизнь, с которой приходится человеку идти рука об руку в момент выбора между добром и злом. Это — родовая память, наследие, сама информация, над которой не властно ни время, ни пространство, ибо оно есть во всём. Эта же информация, мысль, есть воплощенная здесь нулевая единица, первоначало, отсутствие всякого движения, абсолютный ноль. Я — род твой, основа всего космоса и условие его мироздания, и есть дед Мороз.

Он промолчал, дав возможность мне обдумать это бредовое откровение со всей неподобающей для этого серьёзностью. Тьма и свет постепенно стали рассеиваться, или, если быть точнее, они стали формироваться в организованное геометрическое пространство. Этим я был поражён в большей степени, так как не ожидал попасть в пространство урока, по которому в школе у меня всегда были тройки. Дед Мороз продолжил.

— Я, приходящий из полного отсутствия, в утвержденном Законе музыки сфер, есть в Мире как Хранитель Ключей. Я даю тебе Всё для Мира, в котором есть моя Власть. — Пространство подле меня давно из квадратных корней претерпело сущностное изменение: я сидел на этих самых корнях как на корнях разросшейся ели, меня потихоньку стал обступать снег, а за ним, за образующимися сугробами, стал медленно проявляться растущий издалека лес — Я твоя кровь, твой Род, твоя Вселенная и твоя Причина. Я есть высшее Я тебя, а ты — живущая часть Меня во Мне, а тело твоё — Моё. Не будь я самим Спиртом, — душой Меркурия, не был бы и ты Меркурием, — вином, и не сделан бы ты был из винограда, — материи, рукой заботливого Создателя, решившего сделать Сок, как сделал он и Музыку. Спирт — это музыка — это я — это ты- это дед Мороз.

— Ты, получается, что-то среднее между Родом и Волей, и к тебе я тобой же обращаюсь, чтобы претендовать на своё наследство, которое для меня необходимо, но которое легальным способом я могу получить всего раз в году. Всё так?

— Ты и без меня это знаешь, если ты мыслишь мной же.

— А как я могу к тебе обращаться, чтобы не звучало, что я — это ты, или сам дед Мороз?

— Зови меня Гитлер. — сказал дед Мороз, и рассмеялся; я стал смеяться вместе с ним, и посмеялся я от души. — Ладно, Шарку, давай, чтобы