Заклятье - Уильям Моэм

Через какое-то время миссис Хэмлин снова справилась у доктора, полегчало ли его пациенту. Доктор отрицательно помотал головой.

— Я выдохся. Просто не знаю, что еще предпринять, — он горестно нахмурился. — Какое чертово невезение! Напороться на такой случай! С этим и дома было бы нелегко справиться, а уж в открытом море…

Он был родом из Эдинбурга, только что получил докторский диплом и ожидал от плавания отдыха перед началом серьезной врачебной практики. Его как будто обманули. Он-то надеялся приятно провести время, а вместо этого ему приходится лечить какую-то загадочную хворь, до крайности его тревожившую. Ясное дело, он был неопытен, но делал все, что только было в силах человеческих, и мысль, что пациент, наверное, считает его невежественным тупицей, выводила его из себя.

— Прайс говорил вам о своих подозрениях?

— В жизни не слышал подобной чуши. Я рассказал об этом капитану, он страшно возмутился. Он не желает, чтоб по судну поползли слухи. Опасается, что это испугает пассажиров.

— Я буду нема как могила.

Доктор бросил на нее пронзительный взгляд:

— Но сами-то вы не верите, что в этих бреднях есть крупица правды?

— Конечно, нет, — она не отрывала взгляд от моря, чья синяя маслянистая ровная гладь, сияя, обступила их со всех сторон. — Я очень долго жила на Востоке, — прибавила она. — Порою там случается необъяснимое.

— Вот это меня и бесит.

Неподалеку от них два маленьких японца бросали кольца в цель. Подтянутые, аккуратные, в теннисных рубашках, белых брюках и прорезиненных спортивных туфлях, они выглядели совершенно по-европейски, даже счет выкрикивали по-английски, и все-таки, взглянув на них, миссис Хэмлин снова ощутила смутное беспокойство. Они так убедительно маскировались под ее соплеменников, что в этом было что-то жуткое. Нет, у нее тоже сдают нервы.

Трудно сказать, как это получилось, но слухи, что Галлахер страдает от дурного глаза, все же поползли. Дамы, сидевшие в шезлонгах с шитьем в руках и мастерившие себе костюмы для рождественского бала, шушукались об этом на палубе, то же обсуждали мужчины в курительном салоне, потягивая коктейли. Многие пассажиры подолгу жили на Востоке и сейчас извлекали из глубин памяти разные странные и необъяснимые истории. Само собою, глупо было верить, что Галлахер заболел от сглаза, такого, ясное дело, не бывает, но случилось же в свое время то-то и то-то, и объяснения этому так и не нашлось. Доктору ничего не оставалось, кроме как признать, что он не может указать причину заболевания, вернее, физиологическое объяснение он мог, конечно, дать, но почему вдруг на Галлахера напали такие чудовищные спазмы, он не знал. Чувствуя за собой какую-то неясную вину, он пытался оправдаться.

— Это болезнь, которая может ни разу не встретиться за всю практику, — твердил он. — Экое чертово невезение.

Он связывался по радио с проходящими судами, и советы сыпались со всех сторон.

— Я перепробовал все, что мне предлагали, — с сердцем сказал он. — С японского судна посоветовали применить адреналин. Откуда, черт побери, я возьму адреналин среди Индийского океана?

В мысли о судне, которое совершает свой бег через пустынное море и на борт которого поступают отовсюду невидимые сообщения, было что-то волнующее. Оно казалось странно одиноким и в то же время центром мира. А в пароходном лазарете истомленный человек, судорожно хватавший ртом воздух между спазмами, боролся со смертью. Вскоре пассажиры почувствовали, что корабль лег на другой курс; до них дошла весть, что капитан решил бросить якорь в Адене, чтобы высадить Галлахера на берег и отправить в больницу, где ему могли бы оказать более существенную помощь, чем на борту парохода. Старший механик получил приказ идти полным ходом. Судно было старое, корпус дрожал от напряжения. Пассажирам, давно свыкшимся с его ходом и шумом машинного отделения, стало не по себе от непривычной вибрации. Нельзя сказать, что страх проник в их подсознание, но сотрясения судна били по нервам, вселяя беспокойство в каждого. Морская ширь по-прежнему была пустынна — казалось, они плывут в безлюдном мире. И вот уже окутавшая пароход подспудная тревога стала явной, как проявившийся недуг. Пассажиры начали раздражаться, ссоры вспыхивали по пустякам, которых раньше никто бы и не заметил. Мистер Джексон все так же изрекал дежурные остроты, но больше никто не отвечал на них улыбкой. Между супругами Линселл произошла размолвка. Многие слышали, как поздно ночью миссис Линселл расхаживала с мужем взад-вперед по палубе и тихим, напряженным шепотом осыпала его страстными упреками. В один из вечеров партия бриджа в курительном салоне завершилась дракой, после чего последовало примирение, которое сопровождалось общей пьянкой. Имя Галлахера почти не упоминалось, но в мыслях пассажиров он присутствовал неотлучно. Они сверяли курс корабля по карте — доктор сказал, что Галлахеру не продержаться дольше трех-четырех дней, — и ядовито спорили, как побыстрее достичь Адена. А что с ним будет дальше, после высадки, их не касалось: лишь бы не умер на борту.

Миссис Хэмлин навещала Галлахера ежедневно. И словно трава, бурно растущая прямо на глазах после весеннего тропического ливня, шло разрушение его плоти. От него остались лишь кожа, висевшая мешком, да кости, вместо двойного подбородка болтался морщинистый индюшачий зоб, щеки запали; стало особенно заметно, какого он большого роста: из-под простыни выступало огромное костлявое тело, похожее на остов доисторического животного. Почти все время он лежал, не размыкая век, оцепенев от морфия и содрогаясь, как и прежде, от ужасных спазмов; когда порой он открывал глаза, заметно становилось, как неестественно они огромны, каким невидящим, недоуменным и тревожным взором глядят из резко обозначившихся, провалившихся орбит. Но если он выныривал из забытья и узнавал миссис Хэмлин, то заставлял себя галантно улыбнуться.

— Как вы себя сегодня чувствуете, мистер Галлахер? — справлялась она.

— Вот кончится этот чертов зной, и я сразу оживу. Господи боже мой, жду не дождусь, когда смогу нырнуть в Атлантику. Кажется, все на свете бы отдал, лишь бы как следует поплавать в море и чтоб холодные, серые волны Голуэя били в грудь.

Тут все его тело, от макушки до кончиков пальцев, передернулось. При нем неотлучно находились мистер Прайс или горничная. С лица кокни исчезло выражение вызова и дерзкого веселья, уступив место угрюмости.

— Вчера меня затребовал к себе капитан, — сообщил он ей, когда они остались вдвоем. — Устроил мне приличную головомойку.

— Из-за чего?

— Сказал, что не потерпит эти разговорчики про сглаз и все такое. Сказал, что это лишь пугает пассажиров и чтобы я попридержал язык, иначе буду иметь дело с ним. А я тут при чем? Я никому о том ни звука, кроме вас и доктора.

— Но пассажиры лишь об этом и толкуют.

— И что? Вы думаете, без меня это никто не видит? Да это понимают все — ласкары и китайцы, они смекают, что с ним происходит. Не думаете же вы, что их удалось переучить? Они смекают, что это не обычная болезнь.

Миссис Хэмлин в ответ не проронила ни слова. От цветной прислуги знакомых пассажиров она знала, что на пароходе никто, за исключением белых, не сомневается, что женщина, которую бросил Галлахер в далеком Селантоне, изводит его колдовским заклятьем. Они не сомневаются, что, как только каменистые берега Аравии станут видны с корабля, душа его расстанется с телом.

— Капитан сказал, что если он услышит, будто я затеваю всякие там штучки-дрючки, то запрет меня в каюте и не выпустит до конца пути, — вдруг выпалил Прайс, и его морщинистое личико явно приняло озабоченное выражение.

— Какие еще штучки-дрючки?

Прайс бросил на нее свирепый взгляд, как будто ярость на капитана распространялась и на нее:

— Доктор перепробовал все дурацкие средства, какие были ему известны, и по радио запрашивал советы по всему свету — ну и чего он добился? Скажите на милость, он что, не видит, — человек умирает? Теперь остался только один способ его вылечить.

— Какой же?

— От колдовства он погибает, и только колдовство его спасет. И не говорите мне, что такого не бывает, — он почти кричал, пронзительно и раздраженно. — Я сам видел, как человека буквально из могилы вытащили, когда привели к нему паванга — по-нашему говоря, знахаря-чудодея, и он стал проделывать эти свои фокусы. Я сам видел, говорю вам.

Миссис Хэмлин по-прежнему не отзывалась. Он посмотрел на нее испытующе:

— Тут на борту имеется такой вот чудодей, вроде того, что был у нас в Малайзии. Только ему нужно какое-нибудь животное, хоть живой петух.

— Живой петух? Но для чего? — она слегка нахмурилась.

— Послушайте моего совета, вам же лучше ничего об этом не знать. Но хочу сказать вот что: я ничего не побоюсь, лишь бы спасти моего хозяина. А если капитан дознается и запрет меня в каюте, пусть его запирает.