Ребята с Вербной реки - Стеван Булайич

И ещё кое-кто не спит в Доме. В крайнем окне девчачьей спальни что-то белеет. Белеет широкая ночная рубашка, и в ней — Лена. А может, и не Лена. Как тут разберёшься, рубашка такая широкая, что кажется, будто девочка спряталась в ней. Видны только прядь волос и рука с карандашом. Девочка прислонилась к косяку окна и пишет стихи. Пишет, пишет… Вот она подняла голову — это и в самом деле Лена! Задумчиво смотрит куда-то за реку, хмурит лоб, ищет рифму — и опять принимается писать.

Трудно узнать, о чём она пишет. Может быть, её лира воспевает этот душистый синеватый рассвет, или пробуждающийся город, или какое-то особое чувство? Об этом знает только она сама. Она и, смотрите, сохраните тайну, её лучшая подружка Мина. Спросим Мину? Вряд ли из неё удастся что-нибудь вытянуть, она-то ведь ещё спит.

Ну ладно, оставим Лену в покое. Она творит, ей нужна тишина.

Поднимемся этажом выше и попытаемся найти Охотника на Ягуаров и его соратников. Посмотрим, что они делают, когда спят.

Как же, спят они!

Три кровати пусты. А где мальчишки, знают только они сами. Как они выбрались из спальни, как обманули дежурного воспитателя и удрали туда, куда собирались, — это длинная история. Но, верно, они где-то недалеко. Да вот же они!

…Тссс!

Ти-хо! Ти-ше!

По жёлтой дороге, ведущей из города к Дому, едет верхом охотник на Ягуаров, едет на самой настоящей лошади…

За ним устало ковыляют Циго и Срджа. Тройка возвращается с особого тайного задания. По тому, как поникла голова Срджи с огромными оттопыренными ушами, нетрудно сделать вывод, что они не нашли того, что искали. Они встали до зари, до рассвета, чтобы поискать на городской свалке подходящую трубу для своего «водородного» оружия. Что касается трубы, мы должны сознаться, тройка возвращается с пустыми руками. Но… вы только взгляните на Боцу. Посмотрите на эту воинственную осанку, на гордо выпяченную грудь прирождённого кавалериста, на надменное выражение лица лихого джигита!

Боца на коне! Он едет верхом! Он пришпоривает конягу голыми пятками и кричит:

— Но-о-о!

Ему бы ужасно хотелось, чтобы его Мустанг перешёл в галоп, быстрыми копытами взбил облако пыли на дороге, перескочил придорожный куст шиповника и перелетел через все четыре ограды всех четырёх огородиков, в которых хозяйственная Тереза разводит морковь и лук.

И тогда он, Охотник на Ягуаров, влетит на всём скаку во двор Дома. Натянет удила, поднимет своего Мустанга на дыбы и, издав боевой клич черноногих, махнёт рукой испуганным девчонкам и изумлённым товарищам, которые сейчас, наверное, только ещё встают и собираются делать зарядку.

Он бы хотел, да вот конь не хочет!

Ибо, по совести говоря, его Мустанг — это всего-навсего хилая кляча чуть побольше осла, хромая на все четыре ноги и вдобавок кривая. Конь настолько худ, что Срджа, увидев его, воскликнул: «Гляньте-ка! Теперь я знаю, как выглядит лошадиная смерть!»

Они нашли эту клячу неподалёку от городской свалки. Видно, у какого-то цыгана не хватило духу прикончить старого одра, и он оставил его на краю свалки на милость судьбы.

И вот судьба своим таинственным перстом показала кляче дорогу прямо в руки к Боце. Или, если хотите, усадила Боцу на облезлую спину Мустанга. Во всяком случае, давнишняя мечта мальчишки — покататься верхом на самом настоящем коне — исполнилась.

— Но, но! Но! — Пятки барабанят по бокам Мустанга. Это последнее средство заставить скакуна перейти на рысь и изменить его жалкую скорость — полкилометра в час! — Но, но! Давай, родимый!

Напрасно. Уши «родимого» глухи к мольбам, как, впрочем, и к угрозам. Мустанг вышагивает, словно на ходулях.

— Но, но, лошадушка моя!

Добрая лошадушка поднимает ногу, проносит её по воздуху и старательно прижимает её к земле — увы! — сантиметрах в двадцати впереди.

— Вперёд! Но, дохлятина! — в бешенстве кричит с высоты Боца.

А дохлятина, словно понимая, что это изящное выражение оскорбляет её достоинство, останавливается, машет огрызком хвоста и обиженно кривит морду.

— Видишь, он тебе в лицо смеётся, — бросает Циго. — Всё подмигивает, словно хочет сказать: «Ори, ори, а я своё дело знаю!»

Конь остановился, расставил ноги, и, кажется, нет уже силы, способной сдвинуть его с места. Он вытягивает тощую шею, покачивает головой взад-вперёд, как бы говоря: «Эх, ребятки, ребятки, если б я каждого “но” слушался, давно бы вороны мои косточки разнесли! Дышите-ка глубже! Пора и отдохнуть!»

Морда Мустанга тянется к пучку сочной травы, пробивающейся у дороги. Выщербленные зубы перетирают траву, а в здоровом глазу отражается искреннее удовлетворение.

— Охотник на Ягуаров, слезай! — нетерпеливо советует Циго.

— Не слезу!

— Слезай! На такой скорости нам домой и к новому учебному году не поспеть!

— Вечно ты всех учишь! Ладно, будь по-твоему!

Боца спешивается. Спрыгнув на землю, он по старому кавалерийскому обычаю похлопывает лошадь по крупу, потом хватает Мустанга за ухо и тянет изо всех сил. Четвёрка со скоростью улитки продолжает путь.

Боца тащит Мустанга за ухо, и вдруг мысль, подобная чёрному грозовому облаку, нависает над его разгорячённой головой.

— Новый учебный год!.. — вдруг выпаливает Охотник на Ягуаров. — Братцы, ну и влип же я! Мороз по коже подирает, стоит только подумать: а вдруг объявят, что меня оставили на второй год?

— На второй?! — упавшим голосом повторяет Циго, и лицо у него тоже становится озабоченным. — Что ты! Может, нам ещё переэкзаменовку дадут.

— Если бы… — с тоской вздыхает Боца. — Я-то уж наверняка знаю, завалил математику и французский…

Молчание.

— А что-то ещё с физикой будет! Прошлый раз, когда меня вызывали, я прямо-таки всё помнил. Только вот на проклятом Архимеде срезался.

— Может, на законе Архимеда? — поправляет Срджа.

— Какая разница, Архимед или закон Архимеда, коли я ни в зуб ногой!

— Серость! — тихо замечает Срджа, лучший физик класса. — И как это тебя угораздило? Столько времени мы этот закон зубрили, что я так и жду, что его вот-вот Терезин петух пропоёт, а ты его до сих пор не знаешь! Да я сам тебе его раз десять объяснял!

— Я спутался, — грустно говорит Боца. — Затмение на меня нашло. Учитель спрашивает об Архимеде, а мне вдруг на ум пришёл дядя Сто́ле, наш пасечник. Я ведь часто к нему хожу, помогаю ему возиться с пчёлами. Приду, подмету вокруг ульев, сниму трутней с леток, прополю чуток сорняки, а дядя Столе рад, доволен. «Давай, давай, герой, — говорит. — На сегодня хватит, наработался. Иди-ка, я тебя медком угощу». Я, сам понимаешь, второго приглашения не дожидаюсь. А старик зачерпнёт здоровый половник мёду и потчует: «На, малый, отведай. Попробуй, каков дяди Столин мёд. Ведь не мёд, а архимёд!» И вот, если уж хотите знать, учитель меня про Архимеда спрашивает, а у меня все мысли только о дяди Столином архимёде!

— Да уж и то, правду сказать, дядюшкин архимёд послаще будет, чем физический! — подтверждает Срджа и облизывается.

— Если бы за этот архимёд оценки ставили, то наш Боца получил бы не одну, а две пятёрки! — усмехается Циго.

Но Боце не до шуток. Он опустил голову, нахмурил брови. Всё ожесточённее тянет он Мустанга за ухо.

«И всё заботы… заботы!.. — думает он. — Всё время какие-то заботы! То об Архимеде думай, то об объёме параллелепипеда, то о ковбоях, то о каких-то трубах! А теперь вот ещё и о Мустанге! Того и гляди, на руках его придётся тащить, вот до чего эта скотина разбаловалась и разленилась… А где ещё доставать четыре кило пороха? Четыре кило — и ни грамма меньше!»

Срджа, продолжая думать о словах Боцы, осторожно спрашивает:

— Слушай, Боца, знаешь, о чём я вспомнил? Дядя Столе будет завтра давать салют?

— Салют?

— А ты разве забыл? Каждый раз в конце учебного года он даёт салют: в честь отличников пять раз, в честь хороших — четыре, в честь троечников — три, а остальным и одного раза хватает.

— Ну, мне и одного не достанется, — грустно произносит Боца и вдруг застывает. Лицо его озаряется. Глаза сверкают.

«Что это с ним? — думает про себя Срджа. — С чего это он так возрадовался?»

— Ура!.. — орёт Боца. — Я знаю, где достать порох!

Ему ничего не приходится объяснять. Циго и Срджа сразу понимают его. Понимают тотчас же, едва он произносит эти слова, имеющие такое решающее значение для успеха всей операции под кодовым названием «Водородная».

VI

После утренней зарядки Боца подошёл к Миче с намерением доложить о ночной операции. Но тот рассеянно взглянул на него и, вместо того чтобы выслушать донесение, послал Охотника на Ягуаров развешивать лозунги. Вождь черноногих был в то утро страшно занят подготовкой к торжеству по случаю окончания учебного года. Он входил в комитет по оформлению зала; тут хватало всяких дел, дожидавшихся умелых рук технической группы.