Часть 6 : Огpомная pука, пpотянувшаяся с неба. (Истоpия Паpлэйна) - Гэрет Уильямс

Рикайджи тут же оказалась возле него. Она нежно обтерла кровь с его лица.

— Жив. — прошептала она.

— Меня нельзя убить. — прошептал он ей. Она улыбнулась — лишь глазами, не лицом.

Она помогла ему подняться. Он все еще сжимал ее сломанный денн'бок. Он протянул ей оружие.

— Сломал. — сказал он.

Она какую–то секунду рассматривала его, а затем перевела взгляд на комнату, тела, черные отметины на стенах и потолке, на Иннакена все еще пытающегося защитить раненого квайрина, на все это безумие и хаос, и пожала плечами.

— Подыщу другой. — вот и все, что ответила она.

Комната была горячей, и не только от жара их тел. Все казалось горячим — кровь, кожа, тело, душа.

Парлэйн лежал неподвижно, словно в медитации, нежно касаясь Рикайджи подле себя. Она тоже была неподвижна, безмолвна и неподвижна словно статуя.

Или труп.

Лишь ее тепло уверяло его, что она была живой.

Они были последними. Всем, что мог предложить Отряд Хаоса. Он не знал — сколько времени прошло в этом странном, чужом месте, но это несомненно были месяцы, возможно годы. Остальные были мертвы.

Все они были мертвы — от безумия, морр'дэчай, болезни, войны.

И все же Парлэйн, самозваный и самокоронованый Лорд Широхиды все еще жил.

Он хотел бы знать, чем это было для великих воинов. Жить — сквозь одну битву к другой, в то время как умирают твои друзья, родные, любимые. Шинген, как говорят, выиграл тридцать четыре битвы. Скольким пришлось умереть в них? Сколько из тех было его друзьями?

Было ли это ответом? Не любить, не верить?

Он провел рукой по шее Рикайджи и почувствовал жар ее кожи.

Что он сказал Примарху насчет путей к смерти для воина?

"Я не боюсь безумия. Я буду приветствовать морр'дэчай, если буду опозорен так, чтобы заслужить его. Я вижу смерть на войне как честный и благородный финал для воина, а чтобы быть преданным — сперва кому–то надо верить, а я не верю никому."

Он считал так и сейчас, но легко говорить за себя. Труднее, гораздо труднее верить в то, что также думают следующие за ним. Иннакен не был рожден воином. Он хотел только лечить. Считал ли он так же?

Голгофа воевала с тех пор, как они прибыли, но это была война против врага, которого они не могли даже увидеть, кроме одной схватки. Те, кто был здесь, послы от могучих и древних рас галактики, начинали сходить с ума и бредить смертью.

Парлэйн вспомнил элоев. Они были прекрасными, изящными, величественными созданиями, купающимися в сиянии. Посол элоев говорил с ним несколько часов о этике, философии и существовании после смерти. Он назвал взгляды Парлэйна "очаровательными", со снисхождением, которое ничуть не выглядело оскорбительным.

Два дня спустя этот элой впал в безумие и убил троих своих спутников, бредя о смерти, которую ранее он назвал не более чем превращением в нечто большее и высшее.

Парлэйн закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Никто, похоже, не знал что происходит, но кто–то должен над этим задуматься. Он не верил, что все это случилось само собой.

Он и Отряд были наняты, чтобы защищать Голгофу и тех кто был там, и они делали все что могли. Парлэйн искренне верил в это, он был горд тем что Отряд мог исполнить это лучше прочих. И они действительно справились лучше, чем Рейнджеры которые были здесь.

Рейнджеры Договора, называли они себя; они относились к Парлэйну и его товарищам с неприкрытым презрением. Парлэйн не имел с ними дела, за исключением нескольких наблюдений за их тренировками. Они были хороши, он не мог отрицать этого, но по большому счету — он не думал что они были достаточно хороши.

А теперь они все были мертвы. Последний убил себя два дня назад.

Они вдвоем были всем, что осталось для защиты Голгофы. Отряд сражался достойно, так же достойно, как кто угодно другой. Но этого было недостаточно.

Они не могли сражаться с врагом, которого не могли увидеть.

Итак, они должны найти его.

Примарх что–то знал, он был уверен в этом. Он не верил, что Примарх стоял за происходящим, но подозревал, что он что–то знает. Смысла спрашивать его не было. Он не скажет ничего, что бы он ни знал....

Рикайджи неожиданно поцеловала его в плечо и он вздрогнул.

Да. Все же его стоит спросить. Если есть хотя бы малейший шанс, хоть какой–то шанс вообще...

Чтобы спасти ее, он сделает что угодно, кроме жертвы своей честью.

Или ее честью.

Он знал, что ей это не понравится.

— Что ты ценишь больше? — неожиданно спросил он. — Твою честь или твою жизнь?

— Ты болезненно любопытен. — заметила она.

— Я размышлял.

— Да, я заметила. Честь — всего лишь слово, Парлэйн. Это то, что может быть дано тебе другими, или же отобрано ими, а потеряв — ее можно возвратить. Ты не можешь вернуть себе жизнь, когда она отобрана.

— Значит — твоя жизнь? — спросил он, чуть разочарованный. Возможно в ней все же осталась натура жрицы.

— Если бы я думала так — была бы я здесь? Есть вещи важнее чем жизнь. Я лишь не верю что честь — одна из них.

— Почему ты покинула касту жрецов? — спросил он.

Она поцеловала его, и поцелуй был совсем не нежным. — Иногда ты бываешь таким тугодумом. — сказала она с совершенно честным лицом. — А я не могу оставить себе несколько секретов?

— Как пожелаешь.

— Почему ты стал тем, кто ты есть? — спросила она его. — Ты мог бы управлять гильдией, или командовать рейнджерами, или стоять в Сером Совете. Ты не проклят и мало кто будет думать о твоей внешности или имени когда они узнают твои таланты. Так почему?

— Потому что я никогда не хотел быть ничем иным.

— Я хотела. Прежде.

— Что ты хотела сделать?

— Изменить мир. Изменить галактику. Потом я поняла что никогда не смогу сделать это в храме или монастыре.

— И ты можешь сделать это здесь?

— Да. С тобой. Я могу изменить тебя.

— Что?

— Ты живешь. Ты знаешь радость. Ты знаешь любовь. Ты знаешь цель. У меня было... предчувствие. Я знала это с тех пор, как в первый раз увидела тебя, когда Катренн познакомила нас. Тогда я поняла две вещи. Первая — что с легким толчком в верном направлении ты можешь сделать все, что я когда–либо мечтала исполнить.

— А вторая?

— Что я люблю тебя.

— Моя леди. — прошептал он.

— Нет. Я не чья–то леди. Я твой спутник. Я буду защищать твою спину в бою и знаю, что ты будешь защищать мою. Я отдам свою жизнь в твои руки и полностью доверю ее тебе, и знаю что ты можешь сделать так же со мной. Катренн никогда и ни с кем не найдет этого, и потому мне жаль ее.

"Ты лжешь умело, Парлэйн Проклятый. Все правда за исключением последних слов. В этом ты похож на своего отца."

"А я не верю никому."

Он крепко обнял ее.

Все стало огнем и кровью. Крики умирающих наполняли воздух. Валялись изуродованные и растерзанные тела.

Парлэйн шел среди них со смертью во взгляде. Его мундир был порван, а тело покрыто порезами, царапинами и рубцами. Денн'бок был в крови и том, что служило кровью Изначальным.

Случилось затишье, и оно было долгим. Он и Рикайджи начали думать что все закончилось. Они даже мечтали, что им удасться выжить.

Затем, по их счету — три дня назад, все началось заново. Хуже чем прежде. Более жестоко и безумно. Те кто мог бежать — бежали, но и тогда безумие следовало за ними. Корабль Тамиакинов разрушил сам себя возле самой станции, когда того, кто был внутри, настигло безумие. Он сомневался в том, что на Голгофе остался кто–то, кого не коснулось безумие.

Нет, здесь все же были такие.

Если точно, их было трое.

Он сам.

Примарх.

И творец всего этого.

Он направлялся к покоям ворлонского посла с решимостью и бесстрашием живого мертвеца. Он узнал смерть, он узнал боль и он узнал страх. Он считал что в конце концов безумие коснулось и его, хоть и в меньшей степени.

Он хотел убить двоих и только двоих, Бесцельная резня не для него. Нет, ему нужен точный и холодный расчет единственной схватки.

Он найдет ворлонца и уничтожит его.

А потом он убьет себя.

Кровь Рикайджи осталась на его руках, ее предсмертная гримаса все еще стояла перед ним. Она попыталась бороться с безумием и ей это удавалось долго, достаточно долго, чтобы просить его о морр'дэчай. Достаточно долго, чтобы просить его позволить ей умереть с честью, а не в безумии. Он никогда прежде не видел в ней такого страха. Никогда. И не знал, видела ли она такой же страх в его глазах.

Она опустилась на колени пред ним, и прочертила отметины на лице. Он поднял клинок, желая чтобы это был настоящий дэчай; впрочем — обычай и честь были теми же.

А потом ее глаза стали черны как полночь и она бросилась на него, целясь в лицо скрюченными пальцами.

Она отбила ему руку, сломала по крайней мере два ребра и пыталась выцарапать ему глаза, но в конце концов проиграла.