Северный полюс - Роберт Пири

Питание на борту корабля и на зимней стоянке состоит из обычных покупных продуктов. Для моих экспедиций характерно то, что мы никогда не брали с собой мяса. В этом отношении я всегда полагался на подножные ресурсы. Целью зимней охоты экспедиции является именно само мясо, а не развлечение, как думают некоторые.

Вот перечень некоторых продуктов питания, взятых нами в последнюю экспедицию: мука — 16000 фунтов; кофе — 1000 фунтов; чай — 800 фунтов; сахар — 10000 фунтов; керосин — 3500 галлонов; бекон — 7000 фунтов; сухари — 10000 фунтов; сгущенное молоко — 100 ящиков; пеммикан — 30000 фунтов; сушеная рыба — 3000 фунтов; курительный табак — 1000 фунтов.

Глава 3

Старт

В 1 час дня 6 июля 1908 года «Рузвельт», покинув место у пирса в конце Восточной 24-й улицы Нью-Йорка, отправился в свое далекое северное плавание. Когда судно выбиралось задним ходом на реку, над островом Блэкуэлл раздались приветственные крики многотысячной толпы, собравшейся проводить нас, и гудки яхт, буксиров и паромов, желавших нам доброго пути. Интересно отметить, что в день, когда мы отплывали в самое холодное место на земле, в Нью-Йорке стояла жара, какой город не знал вот уже много лет. В тот день в Нью-Йорке было зарегистрировано тринадцать смертей от перегрева и семьдесят два солнечных удара, тогда как мы отправлялись в края, где 60° ниже нуля отнюдь не редкость [19].

На борту «Рузвельта» находилось около ста гостей Арктического клуба Пири и несколько членов клуба, включая председателя генерала Томаса Хаббарда, вице-председателя Зенаса Крейна и секретаря-казначея Герберта Бриджмана.

По мере того как «Рузвельт» продвигался вверх по реке, шум становился все громче и громче — к гудкам речных судов присоединялись приветственные свистки фабрик и электростанций. На острове Блэкуэлл многие заключенные высыпали наружу, чтобы помахать нам на прощание рукой, и их приветствия нимало не теряли в наших глазах оттого, что их посылают люди, лишенные обществом свободы. В конце концов они желали нам добра. Надеюсь, сейчас все они на свободе и, что еще лучше, заслуживают ее. Возле Форт-Тоттен мы прошли мимо «Мейфлауэр», военной яхты президента Теодора Рузвельта, и ее маленькая пушка прогремела нам прощальный салют, а команда замахала руками и прокричала «ура». Наверное, еще ни один корабль не отправлялся на край света при таких волнующих проводах, как «Рузвельт».

Вблизи маяка Степпинг-Стоун моя жена, гости и члены клуба и я пересели на буксир «Наркета» и возвратились в Нью-Йорк. Судно последовало дальше, к бухте Ойстер на Лонг-Айленде, летней резиденции президента; там мы с женой должны были завтракать на следующий день с президентом Рузвельтом и его супругой.

Теодор Рузвельт — для меня человек необычайной силы, величайший из людей, каких порождала Америка. Он полон той кипучей энергии и энтузиазма, которые составляют основу реальной власти и успеха. Когда пришла пора крестить корабль, с чьей помощью мы рассчитывали проложить путь к самой недоступной точке земного шара, название «Рузвельт» казалось единственно подходящим и напрашивалось само собой. Оно являлось воплощением силы, настойчивости, выносливости и воли к преодолению препятствий — всех тех качеств, которые так возвеличили двадцать шестого президента Соединенных Штатов [20].

За завтраком в Сагамор-Хилл президент Рузвельт повторил то, что он говорил мне уже не раз: он искренне и глубоко заинтересован в моей работе и верит в мой успех, если успех вообще возможен.

После завтрака президент с супругой и тремя сыновьями поднялись на борт «Рузвельта». Мы с женой сопровождали их. На палубе от имени Арктического клуба Пири их приветствовал Бриджман. Президент и члены его семьи находились на борту около часу. Президент осмотрел судно, обменялся рукопожатиями со всеми присутствующими членами экспедиции, включая команду, и даже познакомился с моими эскимосскими собаками — Северной Звездой и другими, которых я привез с одного из островов в заливе Каско, у побережья штата Мэн. Когда он сходил с судна, я сказал ему: «Господин президент, я отдам этому предприятию все — все мои физические, духовные и нравственные силы». Он ответил: «Я верю в вас, Пири, верю в ваш успех, — если только это в пределах человеческих возможностей».

«Рузвельт» зашел в Нью-Бедфорд за вельботами и ненадолго остановился у острова Игл — нашей летней резиденции на побережье штата Мэн; там мы взяли на борт массивный, окованный железом запасной руль — это была мера предосторожности в предстоящей схватке со льдами. В прошлую экспедицию, когда у нас не было лишнего руля, мы могли бы использовать два. В этот же раз случилось так, что у нас был в запасе руль, но нам не пришлось воспользоваться им.

Выход «Рузвельта» с острова Игл был рассчитан так, чтобы мы с женой могли прибыть поездом в Сидни (мыс Бретон) в один день с кораблем. Я питаю очень теплые чувства к этому живописному городку. Восемь раз я отправлялся отсюда на Север в свои арктические странствия. Мои первые воспоминания об этом городе относятся к 1886 году — я тогда прибыл в Сидни с капитаном Джекманом на китобойном судне «Игл», и мы стояли там дня два, загружаясь углем. Это было мое первое путешествие на Север, та самая летняя поездка в Гренландию, когда мною овладела «арктическая лихорадка», чтобы уж никогда больше не отпускать.

С той поры Сидни из небольшого селения с одной приличной гостиницей разросся в процветающий город, насчитывающий 17 тысяч жителей и много промышленных предприятий, среди которых один из крупнейших сталеплавильных заводов в западном полушарии. Я избрал Сидни отправным пунктом потому, что там есть угольные копи. Это самое близкое к Арктике место, где судно может загрузиться углем.

В этот раз, отправляясь в свое последнее путешествие на Север, я покидал Сидни с иным, хотя и трудно определимым, чувством, чем прежде. Я был совершенно спокоен, ибо знал, что сделал все, чтобы обеспечить успех, что все необходимые припасы находятся на борту. Если в свои прошлые путешествия я, бывало, испытывал чувство тревоги, то теперь на протяжении всей экспедиции не поддавался никаким волнениям. Быть может, ощущение уверенности шло от сознания, что все возможные случайности предусмотрены, а быть может, и оттого, что препятствия и сокрушительные удары, доставшиеся на мою долю, притупили у меня чувство опасности.

Загрузившись углем в Сидни, мы пересекли залив, чтобы забрать в Норт-Сидни последние припасы. Пытаясь отвалить там от причала, мы обнаружили, что сидим на мели, и были вынуждены ждать больше часа начала прилива. При попытках снять судно с мели один из вельботов был зажат между шлюпбалками и стенкой пристани и получил повреждения; однако после восьми арктических кампаний такой пустяк уже не считается дурным предзнаменованием.

Мы покинули Норт-Сидни в половине четвертого 17 июля при ослепительно сверкавшем солнце. Когда мы проходили мимо поста наблюдения и связи, нам сигнализировали: «До свидания! Счастливого плавания!» Мы ответили: «Спасибо» — и салютовали флагом.

Маленький буксир, зафрахтованный нами, чтобы доставить в Сидни наших гостей, следовал за «Рузвельтом» до маяка Лоу-Пойнт, затем подошел к судну, и моя жена, дети, полковник Боруп и еще несколько друзей пересели на него. Целуя меня на прощание, мой пятилетний сын Роберт сказал: «Папочка, возвращайся скорее!» С грустью смотрел я на буксир, таявший в голубом просторе. Еще одна разлука — а их было так много! Благородная, мужественная маленькая женщина! Ты делила со мной всю тяжесть моей работы в Арктике. Однако на этот раз расставание было не таким печальным, как прежде. Возможно, мы оба понимали, что это наша последняя разлука.

Когда засветились звезды, последние грузы, взятые в Норт-Сидни, были прибраны, и на палубах воцарился необычайный порядок для судна, только что отплывшего в арктический рейс, за исключением шканцев, заваленных мешками с углем.

Зато в каютах господствовал хаос. Моя каюта была до того завалена вещами — приборами, книгами, мебелью, подарками друзей, снаряжением и прочим, что для меня самого не осталось места. Впоследствии, по возвращении, кто-то спросил меня, заводил ли я пианолу [21] в первый день плавания. Я не заводил ее по той простой причине, что не мог до нее добраться. Волнующие ощущения первых часов в море были связаны главным образом с раскопкой пространства 6х2 фута в том месте, где находилась койка, чтобы можно было вовремя лечь спать.

Я очень люблю свою каюту на «Рузвельте». Ее просторность и ванная комната по соседству — единственная роскошь, которую я себе позволил. Каюта проста, обшита сосновыми досками, выкрашенными в белый цвет. Ее удобства плод многолетнего опыта работы в Арктике. В ней имеются вделанная в стену койка, письменный стол, несколько книжных полок, стул и кресло, а также комод — его мне подарила жена. Над пианолой висит фотография Морриса Джесепа, на боковой стенке — фотография президента Рузвельта с его автографом. Затем флаги: шелковый флаг, сшитый моей женой, с которым я не расстаюсь вот уже сколько лет; флаг общества Дельта-Каппа-Эпсилон, флаг Военно-морской лиги и флаг организации «Дочери американской революции». Есть в каюте и фотография нашего дома на острове Игл, а также душистая подушка, сделанная моей дочерью Мэри из иголок растущих на острове сосен.