Легенды ночных стражей 4: Быть королем - Кэтрин Ласки

При помощи этих страшных артефактов и заклинаний колдунья проводила эксперименты по созданию совершенно новых существ птичьего мира. Не все опыты увенчивались успехом, о чем красноречиво свидетельствовали скелеты ужасных существ, висевшие на стенах пещеры рядом с гроздьями сушеных совиных желудков и низками сморщенных птичьих глаз. Но одно творение Крит все-таки выжило, и при взгляде на него невольный страх рождался у Плика в желудке — вернее, в том, что осталось от этого желудка после его союза с Игрек. Короче говоря, жалкие остатки его желудка еле заметно содрогались при виде созданного Крит сопика — помеси тупика и полярной совы. Никогда в жизни Плику не доводилось видеть более уродливого создания. Несчастный сопик с трудом ковылял по льду, пытаясь удержать в воздухе тяжелый клюв тупика, нелепо торчавший посреди белоснежного лицевого диска полярной совы.

Долгое время Крит избегала колдовать над яйцами и произносила заклинание трансформации только над едва вылупившимися или совсем юными птенцами. Однако недавно она изменила свое мнение или, как она выражалась, «философию». Вы, наверное, уже догадались, что эта ведьма считала себя не просто практикующей хагсмарой, но великой ученой, творцом и философом.

— Плик, Игрек! — вскричала Крит. — Появился яйцевой зуб!

Думаю, настало время сказать несколько слов о яйце. На полу пещеры стояло похищенное яйцо виргинского филина, к которому Крит некоторое время назад «прикоснулась» вороньим пером. Разумеется, подобное прикосновение на деле означало сильнейшее магическое заклинание, в ходе которого Крит задействовала самые могущественные силы темнодейства.

Нетерпеливое ожидание воцарилось в пещере. Игрек и Плик придвинулись ближе к яйцу. Одна мысль, одно желание объединяло их в этот миг: «Он будет наш! Наш долгожданный птенец!» Услышав шорох в дальнем углу пещеры, Крит повернула голову за спину и грозно посмотрела на сопика.

— Отойди от сердец, слышал? Я их не для того мариную, чтобы ты все перевернул! Пошел вон!

— Уже иду, мамочка, — проскрипел сопик и уныло заковылял прочь.

— Сколько раз тебе говорить? Не смей называть меня мамочкой! Я твоя создательница, а не какая-то паршивая мамочка! Ты — мой эксперимент.

Отчитав сопика, Крит снова повернулась к Плику.

— Птенец вот-вот появится на свет.

Послышался громкий треск, а потом над скорлупой показалась лысая головка крошечного птенчика.

— Кто это? — прошептал Плик.

— Потерпи, скоро увидим, — хмыкнула Крит. — Кажется, вы заказывали виргинского филина?

— Да, но это точно он?

— Возможно, он самый. Очень возможно, — лукаво прошипела Крит.

— Он выглядит, как совенок, Плик, — прошептала Игрек. — Ты только взгляни на эти огромные выпученные глазки! — Они с Пликом склонились над крошечным птенчиком.

— Ты разочарована, дорогая? Ты хотела, чтобы он был больше похож на хагсмару?

— Нет, любовь моя, ни в коем случае! Я мечтала лишь о хорошеньком маленьком птенчике.

Что ж, птенчика они получили. Насколько он хорошенький, говорить пока было рано, но главный вопрос заключался совсем в другом — что это за птенец? Дело в том, что едва вылупившиеся совята все похожи друг на друга. Лысые, беспомощные, с мутными глазками — они практически лишены характерных признаков своего семейства. Лишь когда наступает время опериться, глазки совят проясняются, и они становятся похожими на свою родню.

Через несколько дней после появления птенца на свет Плику показалось, будто он узнает в малышке характерные черты славной семьи виргинских филинов. По крайней мере, глазки у новорожденной стали ярко-желтыми, как у всех филинов. Плик был бы на седьмом небе от счастья, если бы не зловещее ощущение, что старая Крит с какой-то нехорошей усмешкой посматривает на них с Игрек. Это было очень странно, но еще больше нервировало Плика то, что всякий раз, когда он вслух восторгался сходством приемной дочки с виргинским филином, Крит негромко, но отчетливо кхекала. Однако самое неприятное событие произошло в ту ночь, когда малышка потеряла первый пушок и обрела настоящие перышки, как две капли воды похожие на перья настоящего виргинского филина.

После долгой охоты Плик и Игрек дружно влетели в ледяную пещеру, чтобы бросить свою добычу.

— Ну как тут наша девочка? — заухал Плик и едва не облысел от страха, услышав дикий визг Игрек.

— Что случилось? — надрывалась хагсмара. — Деточка моя! Что с ней такое?

— Что с ней? — перепугался Плик, бросаясь к Крит. — Она заболела? Она умерла? Что ты с ней сделала, старая ведьма?

— Ничего, — захохотала Крит. — Я просто создала шедевр, только и всего!

— Плик, ты только взгляни на нее! — простонала Игрек. Плик взлетел в гнездо, где малышка усердно клевала ледяных червей. Услышав шум крыльев, она подняла головку, посмотрела на своего приемного папочку и моргнула. В тот же миг Плик почувствовал, как его ссохшийся желудок вдруг ожил и содрогнулся. Дочка смотрела на него черными глазами сипухи, но перья на ее лице были рыжими перьями виргинского филина!

— Ч-ч-что случилось? Как такое может быть? — пролепетал Плик, но тут лицевой диск дочери окончательно утратил рыжеватый оттенок и побелел, будто снег. А потом, прямо на его глазах, лицо дочери стало изменяться: удлинилось снизу, расширилось сверху и, наконец, приобрело присущую сипухам форму сердечка! — Это же сипуха! Амбарная сова! Но я ничего не понимаю! — ахнул Плик.

— Где тебе понять? — зловеще проскрипела Крит. — Это все сделала я. Это мой шедевр, мое лучшее создание! Я дам ей имя Лутта. Она — все. И никто. Причем одновременно.

— Что ты мелешь? — вскричала Игрек. — Мы мечтали о маленьком птенчике, похожем на одного из нас или даже на обоих! А ты что наделала? Ведь она… она совсем чужая!

— Как скажете, — буркнула Крит. — Но вы только взгляните на нее! Полюбуйтесь на мое лучшее творение! — Теперь белый лицевой диск сипухи стал черным, как вороново крыло, а большие глаза превратились в крошечные блестящие бусинки.

В ту ночь Лутта только и делала, что превращалась. Несколько часов подряд она была вороной. Потом практически мгновенно стала пестрой неясытью. Затем полярной совой. Наиболее зрелищным было превращение из угольно-черной хагсмары в белоснежную полярку, а самым симпатичным — обращение в пятнистую сову.

Сама Лутта радовалась вовсю, а Плик и Игрек, хоть и были счастливы, что малышка называет их мамой и папой, все-таки никак не могли привыкнуть к существу, которое Крит любовно называла превращалкой.

— Я гений! — без умолку каркала ведьма. Несмотря на все свое прежнее отвращение к материнству, она, казалось, искренне привязалась к Лутте и ворковала над ней, как заботливая мамочка.

— Но ведь все эти изменения… это ненормально, — попробовал возразить Плик.

Крит устремила на него немигающий взгляд своих крошечных черных глазок.

— А ты уверен, что хоть кто-то из нас нормален? И вообще, кому она нужна, эта норма! Лутта уникальна, вот что главное! Она — восхитительный феномен, а это куда важнее твоей скучной нормальности.

— Да-да, конечно, — дружно закивали Плик и Игрек. Они честно пытались внушить себе, что у них самая лучшая, самая уникальная и расчудесная дочка. И были вынуждены так же честно признать, что это их нисколько не радует. «Нам не нужен феномен, мы хотели обычного птенчика! Такого, которого мы могли бы назвать своей деткой!» — думали они про себя. Тем не менее на первых порах они пытались принять и полюбить свою феноменальную малютку. Привыкнуть к ее превращениям. Научиться любить ее и радоваться ей.

Надо сказать, поначалу это у них получалось. Плик и Игрек убедили себя в том, что под снежной белизной полярки, крапчатыми перьями пятнистой совы или серебристым оперением бородатой неясыти дочурка все равно остается их маленькой Луттой. Тем не менее Плику было нелегко справиться с разочарованием, постигшим его в ту ночь, когда он принес своей малютке сочную мышку для торжественной церемонии Первой косточки, а маленькая Лутта многократно изменила свой облик во время ритуала. Начала она свои превращения с облика виргинского филина, затем оделась в черные перья хагсмары. Плик и Игрек громко восторгались талантами дочурки, видя в них знак дочерней признательности Лутты.

— Какое уважение к родителям! — растроганно пробормотала Игрек.

И все бы хорошо, если бы на этом сюрпризы закончились. Но в следующий миг почтительная малютка стала сычиком-эльфом, причем уменьшилась до таких размеров, что с трудом смогла протолкнуть в пищевод проглоченную мышку.

— Великий Глаукс, зачем она это делает? — охнул Плик. Лутта молча уставилась на него, потом моргнула.

— Почему ты называешь меня «она», папочка? Разве я не Лутта?

Плик ничего не ответил.