Адресная книга вымышленных литературных персонажей - Дидье Блонд

Не оттого ли Флобер поселил ее здесь, что был лично знаком с кем-то из жильцов? Завсегдатай этого квартала содержанок и художников, он часто бывал неподалеку, в доме по улице Фрошо, 4, на воскресных ужинах Аполлонии Сабатье, по прозвищу Президентша. Именно она стала прототипом героини его романа и той женщиной, ужаленной змеей, которую воплотил в мраморе Огюст Клезинже, ее обнаженное тело, изогнутое в экстазе, до сих пор можно увидеть в музее Орсе[12].

В ее салоне Флобер встречался с друзьями: Теофилем Готье, Луи Буйе, Эрнестом Фейдо, Шарлем Бодлером или Максимом Дюканом, которым отводили самые почетные места.

В записных книжках и письмах писателя я долго искал упоминание об одном из жильцов дома 18 по улице Лаваль. Обращался к знатокам его творчества, расспрашивал осведомленных читателей (а возможно, и более меня помешанных на его романах) — все тщетно. Единственное имя, что сразу привлекло мое внимание: «Бизе, учитель музыки». Прочитав одну из биографий, я понял, что речь идет об отце автора оперы «Кармен». Прежде чем стать учителем пения, он стриг, брил и делал парики, жена его была пианисткой. Семейство Бизе занимало антресольный этаж дома, в той квартире и вырос маленький Жорж, но тогда он еще не был знаменитостью. Вряд ли Флобер был знаком с Бизе. Значит, просто совпадение? Не верю я в такие случайности, но мне все-таки приятно думать, что Флобер, бывая в этом доме (интересно, у кого?) и поднимаясь по лестнице, хотя бы однажды слышал, как за дверью на антресолях играет на пианино маленький гений.

Об остальных обитателях этого дома ничего не известно. Оставленный ими след — ничтожен: всего лишь строчка в колонке справочника Дидо—Боттена.

Через несколько лет список жильцов поменяется — одни переедут, других приберет смерть. Как они выглядели? Можно ли по именам судить об их внешности? Собственно, имен там только два: Эдмон и Адольф — уже давно вышедшие из употребления и словно окутанные ароматом ушедших эпох. Была ли у них семья? Сколько им было лет? Чтобы их воскресить, у меня нет ничего, кроме имен. Да помнит ли их хоть кто-то? Даже Флобер о них забыл, не упомянул, прошел мимо. А я ими заинтересовался лишь оттого, что жили они здесь, по этому адресу, и мне захотелось вписать их в историю вместе с Розанеттой. Благодаря мне они будут жить на широких полях страниц — вместилище наших фантазий, в пустотах пробелов. Каждому найдется место.

Все они были соседями Капитанши, чья жизнь иногда пересекалась с их жизнью. Какой они видели эту прелестную девочку с третьего этажа, взбалмошную, капризную, принимавшую гостей на своем ложе? Что бы они сказали про нее? Временами, когда она выходила в сопровождении двух маленьких собачек, они сталкивались на лестнице и обменивались приветствиями. А может, сквозь тонкие стены до них доносились ее ссоры с мадемуазель Ватназ?

Каменщик Мушоне мог жить разве что на самом верху, под крышей, с женой и многочисленными, вечно болеющими детьми.

На первом этаже, по обе стороны от входных ворот, могли располагаться мастерская Фогта и контора Лозауиса. Они были бы рады заполучить такую клиентку, и, когда она приезжала домой в фиакре или, выйдя из дома, удалялась по тротуару, чтобы в конце концов исчезнуть из виду на углу улицы Бреда, они поднимали бы головы — один от станка, другой от книг — и подолгу смотрели в окно. Она могла брать уроки пения у Бизе и мимоходом, в порыве нежности потрепать кудрявую голову сидящего за пианино мальчика. Ее собственный малыш, ребенок Фредерика, умрет спустя несколько недель после рождения. Вдова Моно, соседка снизу, занимающая квартиру на втором этаже, непременно должна жаловаться на шум по ночам: топот, крики и танцы под лихую игру оркестра. Только Лемуана и Эльюари она могла бы пригласить на эти балы, что затихали лишь под утро, когда «из-под румян и белил, которые растекались вместе с потом, выступала мертвенная бледность лиц». Не запятнают ли они свою репутацию обществом таких девиц?

Все эти люди — часть атмосферы романа. Розанетта была предметом их тайных мечтаний и ночным кошмаром, пробуждала в них желания. Когда она переехала на улицу Друо с князем Чернуковым, им оставалось лишь вспоминать и, возможно, тосковать по ней. Жизнь тогда сразу вошла в привычное русло, в доме воцарились мир и покой, а маленький Жорж на антресолях все также играл свои гаммы — готовился поступать в консерваторию. Несколько лет спустя, в 1869 году, когда некоторые жители дома прочитали роман «Воспитание чувств» и в нем с удивлением обнаружили свой адрес, им показалось, что они и правда припоминают, как все это происходило у них за порогом. Что ж, возможно, даже они поверили в существование той «девочки» из книги.

Всякий раз, когда я перечитываю роман, я представляю себе этих людей безвестными прохожими, что встречались на улицах в сороковые годы двадцатого века. Статистами проходят они на заднем плане, их лиц не различишь, и все же они существуют — современники и соседи Розанетты, декорация ее жизни.

* * *

Но есть и совсем неуловимые персонажи. Я бы наверняка запутался, пытаясь определить их место жительства, даже если бы стал справляться в полицейских архивах. Рокамболь, Арсен Люпен, Фантомас и Ко меняют адреса так же легко, как имена и внешность — улицы, по которым мы ходим каждый день, слишком тесны для их блистательных подвигов. Они обитают в домах-обманках, захватывают новые места, в которые просто так не попадешь, превращая Париж в город из сказок «Тысячи и одной ночи».

Словно индейцы апачи, они появляются по ночам из ниоткуда, с окраинных пустырей, из трущоб Зоны отчуждения[13]; подобно нынешним руферам, они карабкаются по фасадам, перепрыгивают с крыши на крышу, чтобы добраться до купала Собора Инвалидов и содрать с него позолоту[14]; они вырезают алмазным резцом стекла в мансардных окнах и проскальзывают в дома через дымоходы. Они повсюду — от головокружительных высот до зияющих недр. Благодаря им перед нами открываются все подвалы, склепы, катакомбы, подземные коридоры, потайные ходы, глубины Сены, полные призрачных бликов, тоннели еще совсем юного метрополитена, в которых таинственным образом исчезают целые поезда. Нам открывается некий подпольный Париж, параллельная вселенная, вычерчивается карта подсознания большого города. Переплетающиеся канализационные тоннели, в которых скрывался Жан Вальжан из «Отверженных» Виктора Гюго — это «антиподы» двух тысяч двухсот улиц, пролегающих над ними. Такие же точно таблички с названиями улиц, как и