Четвёртая Ипостась - Алексей Пислегин

просто жилистый светловолосый парень с курчавой бородкой и водянисто-голубыми глазами. Но, как он отвернулся, пока её избивали, Анна никогда уже не забудет и не простит. Дай Триликий, больше вообще с этим стражником не увидится.

Он ведь ещё и поглядывает так… заинтересованно.

Анна от него отвернулась, обхватила себя руками, стараясь унять дрожь. Конец октября, вечер, а на ней только платье из борделя – бесстыдное, оставляющее голыми колени и плечи. Правда, колотило её не только от холода.

Жизнь переломилась уже в который раз. Родители – умерли. В общине из неё сделали бесправную служанку, хоть не обесчестили – и то ладно. Это сделали уже здесь, в городе, когда община отдала ею долги.

А Леди, эта мерзкая сука, ещё приговаривала: «Мы же бережём тебя. Только два-три мужика за ночь – привыкай пока».

Когда стало известно про зверские убийства детей, было страшно, а внутри кипело что-то непередаваемое. Была боль, тупая и уже привычная – как в душе, так и в теле. Смирение и равнодушие к себе бились с желанием сбежать. Страх перед колдуном мешался с надеждой, что он убьёт и её. Детям было от девяти до тринадцати – так и ей пятнадцать, не сильно она старше. А сама наложить на себя руки… Нет, на это Анна не была способна.

К своему стыду, она была рада, но от этого ощущала себя ещё грязнее, ещё порочней. Просто – люди боялись, и бордель почти простаивал. Стало немного легче – хотя бы похотливый стражник больше не приходил, как и толстяк из совета. В первую ночь она даже поверила, что никого уже не будет, но с рассветом появился… он, самый мерзкий из всех. Который не только забрал её невинность, но и избил ремнём, оставив на спине следы.

Леди не возражала, просто взяла больше денег. Жаль, увидеть, как уже её спину исполосуют, не вышло.

А он так и приходил каждое утро. И каждое утро издевался, его плоть будто тешили только мучения. Если так – зачем вообще брал её? Уж лучше только ремнём по спине, чем… Чем – оно.

И вот – жизнь опять подпрыгнула и извернулась. Наверное, монахиней быть лучше. Посвятить себя Триликому – она правда готова на это. Молитвы – последняя опора её души. Без них Анна бы точно сломалась. И она бы даже решила, что Триликий наконец услышал её, что обогрел её Вторым Своим Ликом, но...

Но – почему именно возлюбленная сестра? Ведь это… Это то же самое!

На глаза опять навернулись слёзы, Анна быстро вытерла их и с трудом сдержала всхлипы. Нет уж, хватит! Тем более – не при мерзком стражнике.

Тут дверь борделя открылась – и наружу вышел Третий. Один. Он заходил, чтобы проверить остальных девушек – и, видимо, ни одна больше не сказала, что работает по принуждению. На самом деле, Анна даже обрадовалась – они все показались ей взбалмошными, высокомерными и ужасно порочными. И посмеивались над ней: «Недотрога. Посмотрим на тебя через полгода».

Теперь – не посмотрят.

Монах, взглянул на неё, надолго задержал взгляд на голых плечах. Анна вздрогнула, но на лице его не увидела никакого плотского интереса – и успокоилась. Третий смотрел на следы от ремня, и от его молчаливого внимания хотелось заплакать. Потому что – жалко себя. Потому что – так хочется, чтобы пожалели… Монах жалеть не стал, но расстегнул брошь, застёгивающую плащ – и, сняв его, накинул Анне на плечи. Она тут же завернулась, словно в одеяло, тихо сказала:

– Спасибо вам, брат Мартин.

– Не снимай, пока не скажу, – коротко ответил он Анне, кивнул стражнику. – Веди.

Тот повёл. Судя по направлению – или в таверну на центральной площади, или, скорее уж, к пастору. Брат Мартин ведь тоже служитель Триликого. И она – скоро станет, пусть и не верится до сих пор.

Анна всегда любила тиринскую церковь. Хотя, других-то она и не видела.

Приезжая с отцом в Тирин в ярмарочную пору, она всегда с восторгом рассматривала церковь: колонны на входе, покрытые лепниной стены, высокие узкие окна из разноцветных кусочков стекла, складывающиеся в рисунки и узоры… Только потом Анна узнала, что такие окна называют витражами.

Церковь будто тянулась кверху, стремилась в небеса своими высокими сводами и высоченной колокольной башней с Трипутьем на вершине – и поэтому очень ей нравилась. Уже в детстве Анне казалось, что вера в Триликого – это и есть стремление в небо. К чему-то чистому, прекрасному…

Сама Анна больше не была чистой. Стоя перед каменными ступенями – обесчещенная, в развратном платье, с непокрытой головой и бесстыдно размалёванным лицом, – она уже не чувствовала себя достойной оказаться внутри.

Разве можно ей – осквернённой – ступить под своды храма Триликого?

Третий явно решил, что можно. Он отпустил стражника, наказав ему напоследок пойти к сотнику и передать, что ночью город должен быть пуст, без патрулей. На возражения только покачал головой и повторил приказ. Стражник, стушевавшись, быстрым шагом ушёл. Брат Мартин же легонько толкнул Анну вперёд. Вздохнув про себя, она пошла.

***

Высокие – в два роста Анны – двери церкви были уже закрыты. Солнце село, последние его алые лучи таяли над западными стенами города. Пастор, наверное, уже собирался спать.

Третий ухватился за огромное бронзовое кольцо дверной ручки, несколько раз с силой постучал им по бронзовой же набойке. Молча стал ждать, всё такой же спокойный, похожий в полумраке на статую. Анна не могла похвастать тем же, от страха её уже тошнило.

Что скажет пастор, увидев её?

Одна из дверных створок со скрипом отворилась, выпустив наружу полоску мягкого оранжевого света.

– Кто? – послышалось изнутри молодой голос. Очень знакомый – но чей? Анна не смогла понять, только чувствовала, что очень странно, не правильно слышать его тут – в церкви.

– Брат Мартин, Третий, – отозвался монах. – Слава Триликому, брат мой.

– Так было, так есть, и так будет, – произнёс знакомый (чей же?) голос. Внутри снежным комом росло неясное беспокойство, руки задрожали. – Мы ждали тебя, брат.

Створка двери распахнулась, и Анна, не сдержавшись, вскрикнула, шагнула назад. Она не узнала голос сразу – не верила, что может столкнуться с этим человеком в храме Триликого. Никак, никогда.

Но столкнулась.

В дверном проёме, с подсвечником в руке, стоял он. Тот, кто обесчестил её, кто истязал её все эти дни. Высокий, худой, с