Рассказы - Ирина Волчок

— Сколько же у вас людей работает? — удивился Виктор.

— Четверо, — невозмутимо ответил увалень Валера. — Ну, если считать Аньку, то пятеро. А если считать еще и меня — тогда шесть. Но меня можно не считать, я тут не работаю, а так, развлекаюсь. А эта толпа — посетители. Гости. Внештатники. Потерпевшие. И так, случайные… А вы правда потерпевший?

— Я вообще-то к вам в командировку, — сказал Виктор, не совсем понимая, что этот Валера имеет в виду.

— Это хорошо, — искренне обрадовался Валера. — Витьке сейчас лишние нагрузки ни к чему. Сами понимаете: первый день после отпуска — и сразу такой сумасшедший дом. А вечером еще и на телефоне сидеть, представляете?

Виктор совершенно не представлял, но спросить ни о чем не успел — Валера уже вводил его в комнату 26, которая оказалась небольшой, темноватой, да еще и перегороженной фанерными листами.

Валера приоткрыл дверь в фанерной перегородке, заглянул в нее, опять тихо прикрыл и обернулся к Виктору:

— Вы пару минут подождите, ладно? Витька по телефону говорит. Вот в этом кресле посидите пока.

Валера исчез прежде, чем Виктор успел спросить что-нибудь о редакторе. Зам главного вроде говорил, что у них редактором женщина. Впрочем, не важно. С мужиками договориться всегда легче, а тут еще и тезка… Он сел в кресло и закрыл глаза.

— Ты к обеду приезжай, — произнес низкий, бархатный, необыкновенный голос. — Нормально поговорим. А то я сегодня уже…

Глюки. Дожил. Вот что значит не спать по ночам. Теперь, надо думать, ее голос будет преследовать его и средь бела дня.

Виктор не заметил, когда и как он очутился уже по ту сторону перегородки, в ее крошечном кабинетике, прямо перед ее письменным столом. Он зачарованно смотрел, как неземное создание сказочной, нереальной, невыносимой красоты договаривает в трубку последние слова своим необыкновенным голосом, как кладет эту трубку на рычаги и не снимает с аппарата руки — прекрасной руки, совершенной руки, каждый палец которой — уже произведение искусства… И как она запускает пальцы другой руки в пышную гриву темно-русых волос, и как поднимает на него очень яркие светло-карие глаза, и чуть-чуть улыбается, а на левой щеке у нее — ямочка. Это, конечно, сон. Наяву такое просто невозможно.

— Вы ко мне, — сказала Виктория без вопросительной интонации. — Садитесь… Ой, забыла, там стула нет. Он за шкафом, я сейчас достану…

Она поднялась, вышла из-за стола и остановилась перед Виктором, с удовольствием его разглядывая. По телефону он похвастался своим ростом. В общем, имел право: два метра — это не так уж и мало. Виктория была ниже сантиметров на пять. Он никогда не видел таких высоких женщин с такой божественной фигурой.

— Вы большой и красивый, — сказала она спокойно, слегка улыбаясь. — Это хорошо.

— Почему? — растерянно спросил он чужим голосом.

— Отдохнуть можно, — объяснила она. — Ну, как бы это сказать… Не стараться. Не делать вид, что я с собеседником на равных. Понимаете? Не давить в себе чувство превосходства. С вами-то действительно можно на равных.

Она засмеялась, глядя в его лицо, и это было последней каплей.

— Виктория, — сказал он и положил ладони на ее плечи. — Виктория. Я же говорил тебе, что это судьба. А ты: ошибся номером, ошибся номером… Разве такие ошибки бывают?

В ее глазах мелькнуло удивление, потом — понимание. Потом — радость, и тогда он обнял ее крепче, притянул к себе и озабоченно спросил:

— Я одного не понимаю: почему ты не послала меня к черту, когда я ошибся номером? Признавайся, я тебя заинтересовал?

Она не успела ответить, потому что он ее поцеловал. Впрочем, что бы она ответила? Что он тут ни при чем? Просто двухлетняя работа на телефоне доверия приучила ее никогда никого ни при каких обстоятельствах не посылать к черту. Даже если кто-то просто ошибается номером.

Два идеала — пара

Они познакомились в доме отдыха, в последний день пребывания. И даже в последние минуты пребывания, буквально за пятнадцать минут до отхода автобуса, который должен был увезти ее домой. Так что, можно сказать, знакомы они были всего пятнадцать минут, просто поговорили ни о чем, поулыбались друг другу и простились.

И потом думали друг о друге всю жизнь.

«Какая она красавица! — думал он. — Какая у нее улыбка! И какой милый этот зубик с крошечной щербинкой, И ямочки на щечках… И челочка такая пушистая… Волосы наверняка натурального цвета, она их не красит, она вообще не красится. И к тому же такая умница! Идеал. Что я рядом с ней? Недосушенный гербарий. Я ее не достоин».

И он занялся спортом, не бросая учебу, причем мастером спорта стал как раз тогда, когда закончил аспирантуру.

«Какой он умный! — думала она. — Какой он талантливый! Какие у него блестящие перспективы! К тому же такой красивый! Идеал… Что я рядом с ним? Просто какая-то мышка-норушка безмозглая. Я его не достойна».

И она принялась грызть гранит науки, при этом не бросая гимнастики. Кандидатскую она защитила как раз тогда, когда стала мастером спорта.

«Интересно, — думал он, — понравился бы я ей теперь, когда даже соперники признают мои успехи? Хотя о моих успехах знает только узкий круг специалистов. Рядом с ней должен быть тот, кого знает весь мир. Или хотя бы вся страна».

И он запатентовал несколько крупных открытий, а заодно начал свой бизнес.

«Интересно, — думала она, — заметил бы он меня теперь, когда все бабы мне завидуют, а все мужики оглядываются, и даже мама не может найти во мне ни одного недостатка? Хотя не так уж много людей обо мне знают, а рядом с ним должна быть такая, которую знает весь мир. Или хотя бы вся страна».

И она начала свой бизнес, а заодно издала несколько своих бестселлеров.

В общем, каждый день вспоминая друг друга и думая о том, что бы еще такое сделать, чтобы понравиться другому, оба они достигли невиданного успеха и благосостояния. Он был почти уверен, что, встреться они сейчас, она сочла бы его гораздо более достойным себя. Чем раньше. Она была почти уверена, что, встреться они сейчас, он обратил бы на нее внимание.

И они встретились. Случайно. Она как раз выходила из телецентра, шла к своей машине, рылась в сумочке в поисках ключей и по сторонам не смотрела. Он как раз подъехал к телецентру, вышел из машины и пошел, роясь в кармане в поисках пропуска, и по сторонам не смотрел. Поэтому они столкнулись нос к носу прямо посреди стоянки, узнали друг друга, остановились и одновременно сказали:

— Это ты!

Потом он сказал:

— Как долго я тебя не видел.

А она сказала:

— Как долго я тебя не видела.

А он сказал:

— Я тебя всегда по телевизору вижу. Ты сейчас оттуда? Опять про тебя передачу будут делать?

А она сказала:

— Да, опять вот… Ты сейчас туда? У тебя опять будут интервью брать? Я всегда твои интервью по телевизору смотрю.

А он сказал:

— А я все твои книги прочел. Там, на обложке, ты на фотографии такая красивая!

А она сказала:

— А я в журнале «Наука Америки» твои статьи читала. А фотографии твои, по-моему, не очень удачные. В жизни ты гораздо лучше… Сколько лет прошло. Почти полжизни.

А он сказал:

— А ты совсем не изменилась.

А она сказала:

— А ты все тот же.

Потом они замолчали и уставились друг на друга.

«Как же так, — думал он, и сердце у него болело. — Я так старался, я столько достиг… А выходит — в ее глазах я все тот же недосушенный гербарий?»

«Как же так? — думала она, и ей очень хотелось заплакать. — Я совершенствовалась изо всех сил, я столько сумела сделать… А для него я прежняя серая мышка без признаков ума?»

И она сказала:

— Ты опоздаешь! Я тебя сильно задержала… Ну, пока. Рада была повидаться.

И он сказал:

— И я очень рад был… Ты, наверное, тоже спешишь? Ну, пока…

И они пошли каждый своей дорогой.

Нечто необыкновенное

Сергей Сергеевич в душе был нежным романтиком, поэтому в суровой реальности чувствовал себя неуютно, особенно перед Восьмым марта. Дело в том, что, как нежный романтик, он мечтал подарить своей любимой супруге Клавдии Васильевне нечто необыкновенное, что-нибудь до такой степени из ряда вон, чтобы она ахнула, заплакала от счастья и сказала: «Не может быть!» И чтобы и все соседи, и знакомые, и сослуживцы тоже ахнули и сказали: «Не может быть!» И чтобы все сразу поняли бы, какой Сергей Сергеевич нежный романтик в душе. Но все мечты Сергея Сергеевича каждый раз скукоживались и засыхали, стиснутые жесткими рамками суровой реальности: заначенной премии обычно только-только хватало на какой-нибудь пошлый утюг или еще более пошлую сковородку. Поэтому каждый раз перед Восьмым марта Сергей Сергеевич тихо грустил и мечтал о чуде. Ах, вот если бы, например, ему дали премию не убогие две сотни рублей, а, скажем, тысячу долларов! Или лучше две тысячи… Нет, лучше три. На три тысячи долларов можно было бы купить любимой супруге Клавдии Васильевне, например, новые сапоги — она еще год назад намекала, что у нее сапоги вот-вот развалятся, — норковую шубу, костюм какой-нибудь, что ли… Что еще можно купить на три тысячи долларов? Романтическое… Кольцо с бриллиантом? Вот уж действительно все ахнули бы! С другой стороны — зачем ей кольцо с бриллиантом? Не на ее артритных пальцах бриллианты носить. Да и шуба тоже… Куда ее надевать? По рынкам, что ли, в норковой шубе бегать? Если уж на то пошло, и сапоги старые еще вполне можно починить. Да и вообще, все это — вещи. По большому счету, тот же пошлый утюг, только дороже. Ну и где здесь романтика?