Имперский рубеж - Андрей Ерпылев

. — Да я в танцах дрессированный медведь, не более. Видели бы вы моего друга, князя Бекбулатова…

— А я вот вижу, что мсье Делавриер, наш старый добрый учитель танцев, по-прежнему недаром ест казенный хлеб с маслом, — перебил его князь, сам только что показывавший недурное знание хореографии, разве что с более зрелыми партнершами. — И первый выпускник нашей альма-матер — первый во всем.

За этим разговором офицеры, как и большинство собравшихся, тоже отдали честь пикантной снеди и тонким напиткам, в изобилии украшавшим столики покойной части зала, с самого начала оккупированной мужчинами в годах и высоких чинах, считавших «невместным» скакать и кружиться наравне с молодежью. Зрелые мужи, отечески поглядывая на резвящихся юнцов, предпочитали проводить время в степенной беседе, потягивать коньячок и беленькую, отлучаясь время от времени в курительную комнату, тогда как их спутницы организовали собственный кружок у столиков с пирожными, делясь друг с другом одновременно рецептами вкусной кухни и радикального похудения.

По молодости лет Саша был почти равнодушен к спиртному, предпочитая выпивке «цивильные» деликатесы под легкое крымское вино, от которых порядком отвык в училище и полку, где кормили сытно, но без особенных изысков. Дмитрий же, напротив, по природной склонности к полноте (о чем все знали исключительно с его слов), деликатной снеди избегал, отдавая дань «Шустовскому», хотя, разумеется, в меру. Все же это был не дружеский «междусобойчик», где можно было расслабиться в полной мере.

— Я вижу, друг мой, — Вельяминов кивнул бесшумному слуге, «обновившему» графинчик с коньяком, и звякнул рюмкой о бокал Александра, — за весь вечер вы не остановили свой выбор ни на одной из осчастлививших вас своим вниманием дам. В том смысле, что в каждом танце у вас была другая партнерша. Это случайность или?…

— Увы, Митя, — вздохнул корнет. — Или… Я влюблен.

— Серьезно? — поднял брови Дмитрий. — Вы, поклонник Сципиона Африканского и Густава-Адольфа, влюблены? Полноте! От вас ли я это слышу! А как же маршальский жезл под кроватью?

— Вы смеетесь, князь. — Александр покраснел и досадливо отставил чуть тронутый бокал. — А между тем я говорю серьезно.

— Простите меня! — прижал ладонь к сердцу поручик. — Право, я не хотел вас обидеть. И кто же та Брюнхильда, та Ника Самофракийская, что пленила гордого воителя? Ну, смелее же, мой идальго, поведайте своему верному оруженосцу сердечную тайну!

В другой момент Саша, конечно бы, засмущался и промолчал, но рядом был друг, кровь бурлила от доброй порции гормонов, впрыснутых в нее во время танцев, да и коварное произведение ливадийских виноградарей не осталось в стороне…

— Ее зовут Настя…

— Чудесное имя! И, что самое главное, редкое! Вы знаете, сударь, что в церковные книги Российской империи, наряду со всякими Еленами, Феклами, Генриеттами и обладательницами сотен других прекрасных имен, вписано не менее полумиллиона Анастасий. Это я вам говорю вполне обоснованно. Рискну ошибиться, но имя вашей возлюбленной входит в десятку наиболее распространенных на нашей одной пятой суши. Что не мешает ему, конечно, быть самым дорогим и единственным на свете для вас, Александр. Короче говоря, я требую конкретики.

— Анастасия Александровна…

— А еще точнее?

— Головнина…

— Дочка Александра Михайловича? Товарища министра путей сообщения? У вас отличный вкус, Саша. Поздравляю.

— Вы ее знаете?

— Кто же не слышал о Настеньке Головниной! Вы в курсе, — нагнул голову к Саше Вельяминов и заговорщически понизил голос, — что их имение, Богородское, расположено в десяти верстах отсюда? А мои родовые пенаты — в восемнадцати.

— Не может быть! И вы с ней знакомы?

— Ха! Да я, будучи недорослем, бывало, таскал ее за соломенные косички. За что, разумеется совершенно справедливо, неоднократно был дран ее папашей. Соответственно, за уши.

— Я не верю…

— Поскольку папенька ее, Александр Михайлович, — хладнокровно закончил поручик, — приходится двоюродным братом моей маменьки, Ксении Георгиевны, в девичестве Головниной. А Настя мне вследствие этого — кузиной.

— Послушайте! — горячо воскликнул юноша, вцепляясь в рукав друга. — В таком случае вы, князь, просто обязаны устроить нам встречу! Как друга я…

— Нет ничего проще, граф, — улыбнулся Дмитрий. — Потому что в данный момент ваша пассия стоит за вашей спиной и нервно теребит платочек, не решаясь помешать нашей беседе.

Саша резко обернулся и увидел ее…

— Мазурка, господа! — как будто ждал этого момента распорядитель, заставив общество прийти в движение.

— Смелее, сударь, — подтолкнул Александра в спину поручик. — Не упустите свое счастье…

— Вы оказались не правы, господин шляхтич, — протянул руку Чарушников. — Гоните проигранный рубль.

— Беру свои слова обратно, — вздохнул Пршевицкий-Ганевич, роясь в кармане фрака и косясь на счастливую пару, проносившуюся в вальсе как раз мимо неразлучной четверки: корнет не отпускал от себя даму уже четвертый танец подряд. — Рубль ваш, Евгений.

— Не грустите, Тадеуш, — хлопнул проигравшего по плечу Ремизов. — Я готов поставить империал против четвертака[5]

на то, что теперь нашему Дракону уже будет не до нас, грешных…

— Уже Дракону? — подмигнул Рейгель. — Не Держиморде? Не Дуболому? Не Церберу, наконец?

Старший унтер-офицер лишь махнул рукой и увлек приятелей к столу…

А на другом конце бального зала князь Вельяминов потягивал коньяк, с доброй улыбкой следя за своими «крестниками», не замечающими ничего и никого, кроме милого лица напротив.

И никто, кроме него, не знал о неком письме, лежащем сейчас в рабочем столе.

Начиналось письмо так:

«Душа моя, друг Вельяминов!

В прошлом письме проговорился ты мне о дружбе своей с неким поручиком Бежецким из новгородских дворян. А я поведал о том, из бесхитростной своей натуры, другому нашему приятелю Оресту. Ну, Ардабьеву, ты помнишь. Так вот, младший брат нашего Орестушки, Леонид…»

Выходит, что, вопреки старинной легенде, Амур, пронзивший стрелой два сердца, был вовсе и не слеп…

2

Все последующие месяцы, до возвращения в столицу «на зимние квартиры», Саша провел как во сне…

Нет, четверка его титулованных улан, конечно, ошиблась в расчетах — про службу юный офицер не забывал, не позволяя себе уйти в грезы с головой, но… Марш-броски стали почему-то менее выматывающими, строевые упражнения уже не походили на дрессировку, а стрельбище — на бой в кольце врага. И на прикроватном столике труды великих полководцев прежних эпох почему-то уступили место романам и толстым томикам стихов. А уж в субботние и воскресные дни, если не было дежурства по полку или каких-нибудь других неотложных служебных дел, корнет, когда на пару с Вельяминовым, а когда — и один, загадочным образом исчезал…

О, что это было за лето! Казалось, сама природа благоволила влюбленным. Сырое и ненастное вначале, оно будто спохватилось после того памятного бала и радовало теплом и ярким солнышком аж до самого яблочного Спаса, позволяя двум голубкам бродить по прозрачным березовым рощам, сидеть на бережку заросшего камышом и кувшинками пруда в потайном уголке имения, слушать кукушку перед мимолетной летней грозой… Как жаль, что такая идиллия обречена непреложными законами жизни на завершение.

И расставались Саша и Настя на излете лета, словно навек — столько слез было пролито девушкой. Да и суровый ее кавалер все больше поглядывал куда-то вверх, а глаза у него подозрительно блестели. И не верилось, что встреча ждет их уже совсем скоро — не успеет Нева подернуться льдом, а ее гранитные набережные — укрыться снежком…

Недели не прошло с расставания, а на почту, доселе почитаемую «новым Бонапартом» чем-то ненужным, Бежецкий зачастил с регулярностью метронома по три раза в день. Те депеши, что он относил туда — не доверять же любопытным полковым писарям, настолько виртуозно, по слухам, владеющим техникой перлюстрации, что и комар носа не подточит, — никто и никогда не видел. А вот ответные — сослуживцы несколько раз завозили ему с оказией. И потом клялись и божились в узком кругу, что письма те в изящных конвертиках, подписанных легкой, по всему видно, девичьей рукой, пахли фиалками.

— Даю голову на отсечение, — с треском загоняя шар в лузу, вещал князь Лордкипанидзе партнерам по игре и окружавшим бильярд зрителям, — что стоит нам вернуться в Петербург — и юный корнет тут же зашлет сватов в некий дом на Мойке.

— Ха! — Поручик Переславцев отложил мелок и вытер пальцы салфеткой. — Не отказался бы я попасть в их число!

— Он не отказался бы! — горячился пламенный грузин и, отклячив поджарый зад, обтянутый щегольски ушитыми форменными рейтузами (не дурак был сын гор покрасоваться своей атлетической фигурой), мастерски расправился со вторым шаром. — Я сам не отказался бы! Представляете…