Моцарт в Праге. Том 2. Перевод Лидии Гончаровой - Карел Коваль

Не дам переписывать её какому-нибудь захолустному театрику, это должна быть достойная сцена, carissime, с первыми виртуозами-певцами и оркестром, ведь так?»

Гвардасони выдержал театральную паузу и поднял указательный палец:

«Оркестр должен быть не хуже пражского, кажется, кто-то сказал: „Мой оркестр здесь, в Праге“, не так ли?»

Моцарт улыбается, молча теребит золотую пуговицу, сверкающую под фиалками, он поклонился Гвардасони в знак благодарности за его старания. И вот для театрального директора наступил его момент.

– 6 —

Он положил руку на Моцартово плечо и потихоньку замурлыкал ему в самое ушко:

«Эти две уже заняли своё место. «Фигаро» – значительная пауза – «Дон Жуан» – пауза ещё длиннее – «А как будет называться третья опера, которую мы оба создадим сообща?»

Моцарт выдержал долгий испытующий взгляд, достойно ответил подобающей паузой и, понизив голос, чётко и ясно произнёс:

«Эту тему стоит обсудить».

Гвардасони придвинул кресло поближе:

«Я надеюсь, Моцарт, вы видите, как мы вас почитаем, как высоко ценим каждое ваше произведение. Я хочу сделать предложение, которое вам понравится. Обычно я плачу за оперу сто дукатов. Но я дам вам двести и прибавлю ещё пятьдесят на дорожные расходы».

Гвардасони протянул Моцарту руку, ожидая, что тот вложит в неё свою, но ему пришлось немного подождать. Маэстро был взволнован, мысли метались между Веной, Констанцией, приятелями и неприятелями, он размышлял. В это время двери распахнулись, и перед ними объявился Ян Кухарж.

Моцарт уклонился от ответа, бросился к другу, но Гвардасони не отступал:

«Двести дукатов даю вам за новую оперу, слышите?», – теперь и он заметил вошедшего Кухаржа и объяснил ему, что они говорят о новой опере для Праги, он за неё предлагает Моцарту вдвое больше обычного, осталось лишь ударить по рукам.

После дружеских объятий разговор об опере возобновился. Гвардасони был доволен присутствием свидетеля, обещал выполнить все пожелания автора. Большой хор, любой расширенный оркестр, новые роскошные декорации, короче говоря, все, что маэстро закажет, будет исполнено до последнего пункта.

И тут Моцарт, наконец, вложил в его руку, неоднократно подаваемую, свою: («видно, хорошо он на мне заработал», – подумал маэстро, заметив, что Кухарж подмигивает ему). Импресарио уселся за стол и торопливо, по горячим следам, начал писать контракт, по которому Моцарт должен будет предоставить новую оперу к следующему сезону в Праге.

Кухарж тем временем тихо беседовал с другом. Он узнал о его приезде от Душка и не выдержал, захотел пожать ему руку, хотя вечером надеется увидеться с ним на ужине у приятеля.

Напоминание это разбудило Моцарта, он посмотрел на часы. Половина пятого.

Вот Гвардасони подзывает его подписывать контракт. Моцарт подписал стоя, Гвардасони посыпает свежие буквы разноцветным порошком. Словно радуга засияла на куске пергамента, где несколько простых слов вскоре должны превратиться в новую прекрасную музыку.

Прага снова будет танцевать, у «Фигаро» и «Дон Жуана» появится новый победоносный друг. Гвардасони приглашает:

«Давайте, зайдём на минутку в трактир „У грозди“, отпразднуем контракт королевским застольем. Заведение хоть и порядком затёртое, но модное в среде театралов. Я бы предложил вам чашку кофе дома, но здесь я один, а там друзья. Пойдёмте, маэстро, певцы будут вам рады».

«Но только на минуту, я спешу. В шесть меня ждёт князь Лихновский, мы ужинаем у Душка и в девять уезжаем в Драждьяны».

«Туда вчера отправилась пани Душкова, как я слышал, – огласил Гвардасони, – там и встретитесь, и вместе в концерте выступите, не так ли?», – говорил, уже надевая шляпу, голос сладкий, поклонился, пропуская дорогого гостя в двери салона.

Моцарт с Кухаржем что-то отвечали очень довольному собой импресарио, его повышенный тон сменялся мурлыканьем себе под нос. Благо, что до трактира всего каких-нибудь сто шагов. Ну не мог Гвардасони не появиться с Моцартом в «Грозди»! Знал, уже к вечеру вся Прага будет говорить о приезде маэстро, о том, что он будет писать новую оперу!

Едва переступили порог трактира, со всех сторон понеслись радостные приветствия Моцарту. Луиджи Басси поднял чашку с кофе и запел «Арию с шампанским» в честь автора, при этом смотрел как на призрака, не веря своим глазам. Баглиони, дон Оттавио, скрестил на груди руки и низко поклонился, как театральный кавалер перед королём.

Фигаро, он же Лепорелло, он же Понзиани отдавал честь кием у зелёного биллиардного стола, а Сапоритиова с Мицеллёвой бросились навстречу с ручками, протянутыми для поцелуя, абсолютно уверенные, что это только ради них уверенной походкой появился здесь пражский любимец с таким победно-геройским видом. Весь трактир приветствует Моцарта.

Как раз то, чего так хотел Гвардасони. Когда вокруг немного утихло, он объявил, что десять минут назад они с маэстро подписали контракт на новую оперу к следующему сезону. Ведь, правда? Моцарт, улыбаясь, подтвердил, и Гвардасони продолжал докладывать о том, что маэстро приступает к работе немедленно, как только вернётся из Берлина, куда приглашён королём Берджихом Вильямом.

Он едет туда с князем Карлом Лихновским, не правда ли, пан Моцарт? Всё было высказано в темпе речитатива-secco, очень музыкально, по-итальянски распевно, со сверкающей табакеркой в руке. При этом Гвардасони успевал поглядывать по сторонам, сам сиял от удовольствия: такая новость объявлена в нужном месте и как раз вовремя.

Пили кофе, Моцарт не успевал отвечать на вопросы. С одной стороны сидел Басси, с другой и напротив Сапоритиова с Мицеллёвой. Все заглядывают в глаза и просят для себя большую красивую арию в новой опере.

Каждый уверяет, что очень любит петь в «Дон Жуане», а Басси кокетливо покачивает головой, говорит, что его теперь только так и называют, дон Жуаном, и что у него сплошные проблемы и мучения с дамами, которые ни на минуту не оставляют его в покое.

Моцарт наслаждался весёлым обществом пражских певцов, казалось, ничто не изменилось за эти почти два года, словно вчера он корректировал с ними партии, с волнением ожидая премьеры великой оперы, написанной голосом сердца.

Сейчас же подхватил шутливый тон и стал поддразнивать Луиджи Басси, обещая написать ему такую партию, что он будет петь всю оперу, не уходя со сцены от начала и до конца.

Дамам также сделал красивые комплименты. Они заметили фиалки у него на груди, многозначительно переглянулись и напомнили Моцарту январские академии в Ностицовом театре, заглядывая ему прямо в глаза. Он, правда, ничего не понял, но сказал, что ему очень мило воспоминание о фиалке той зимы 1787 года, что расцвела во время спектакля от прекрасного голоса синьоры Сапоритиовой.

Потом задумался над ещё одним комплиментом, но тут его взгляд упал на часы, и он живо вскочил:

«Ах, мне пора идти!»

Гвардасони учтиво склонил голову, произнёс:

«Не беспокойтесь, маэстро, не зачем спешить, я вызвал дрожки, уже стоят перед «Гроздью».

Мы все обязаны чрезвычайно следить за вами и оберегать, чтобы вы здесь у нас не утомились, чтобы в полной силе доехали до Берлина, а затем вернулись к нам в Прагу, где уж будем ожидать вас с открытыми объятьями. Видите, как все здесь вам рады, и ждём новой музыки».

Гвардасони и вся его свита проводили Моцарта к экипажу. Каролинская площадь заполняется яркими оперными голосами, Моцарт сердечно жмёт всем руки, а кое-кого и с удовольствием целует, обещает помнить про все пожелания к новой опере и одарить каждого, как они того заслуживают.

– 7 —

В радостном расположении духа Амадей проехал по Железной улице через Старомнестский рынок, далее через Каменный мост, наслаждался чистым весенним воздухом, красивыми видами. Вот башни пражских храмов, среди которых зеленеет шапка св. Микулаша, возвышается верхушка храма св. Вита, вон стены, покрытые весенней благоухающей зеленью.

Всё это Моцарт видел много раз, но сегодня чего-то не хватает. Обычно этот пейзаж вызывал у него воспоминания о родном Зальцбурге, который, чем дальше, тем становился более дорогим, особенно после смерти отца.

«Чего же не хватает мне сегодня в этой вечерней Праге? Звоны! Ну да, звучания колоколов мне не достаёт. Ведь сегодня Великая пятница, потому не звонят, и такая особая тишина.

Ах, эти колокола от ста башен, их разговор волнует душу. Их перезвонов не хватает к моей радости, они были бы кстати для сердечного счастья. Я буду писать новую оперу! Оперу для города, где меня понимают! Надо поскорее сообщить Констанции, отправить письмо, прежде чем я уеду из Праги».