Призрачная - Катерина Шишканова

Когда я пошла на поправку и начала интересоваться окружающим миром, из меня тут же клещами стали вытягивать моё прошлое. Я призналась, что уже семнадцать лет меня зовут Марыля, полное имя Марыля-Сильтер Сиэльтелер, что я круглая сирота, что живу, то есть жила, с той стороны леса в пограничной зоне, что дом мой сгорел и вообще мне некуда податься. На вопрос, как же я оказалась в лесу, соврала, что меня понёс конь и я заблудилась. Несколько дней блуждала по лесу, пока не встретила теней, которые мою лошадь и оприходовали, после чего я столь удачно наткнулась на… Я так и не запомнила имя моего спасителя — Вета назвала его однажды, но быстро и проглотив окончание, потому что сама не была уверена в правильности этого варианта. У графа он числился дворским — управляющим его хозяйством, сбором налогов и исполнением судебных приговоров. В начале зимы он обычно отсутствовал, отправляясь пополнять казну графа и вершить справедливый суд. С дрожью в коленках и благоговением в голосе она поведала, что его тут все побаиваются. Все, кроме господина, разумеется. С ним они лучшие друзья.

— Хоть и была у них какая-то тёмная история почти двадцать лет назад, — неожиданно брякнула она.

— Какая? — вяло поинтересовалась я, раздумывая тем временем, куда бы вылить осточертевший куриный бульон. Из-под кровати кто-то осторожно ткнулся мне в ладонь мокрым носом и пощекотал дыханием — Альбинка под прикрытием длинных одеял решила помочь мне в борьбе за правду.

— А что-то произошло у них с женой графа. Но всё это слухи и вообще ничего не подтвердилось.

— У графа есть жена?

— Была семнадцать лет назад, — глазки Веты заблестели — она просто обожала всё неизвестное и покрытое слоем пыли и времени. — Они с графом прожили вместе что-то около месяца, а потом однажды ночью она просто исчезла. Из нынешних слуг её почти никто не помнит, но если захочешь узнать, как выглядела — у нас в гостиной висит её поясной портрет. Господину он чем-то дорог: бывает, вылакает за раз бутылку креплёного зелёного вина, притащится в гостиную к потухшему камину и сидит, часами любуется на жёнушку.

— Кажется, она тебе не сильно нравится, — заметила я.

Вета зевнула, попутно смахнув со стоящего рядом стола тарелку. Жалобно тренькнул дорогой фарфор, встретившись с полом. Девушки поспешно зашуршала веником, сметая в угол бренные останки.

— Сказывают, она не просто так сбежала: любовника имела, вот он её и подговорил.

Я усмехнулась:

— Да у вас здесь жизнь просто кипит!

— Кипела когда-то, — сурово оборвала наши посиделки вошедшая Вела. Заметив подозрительно чопорную сестричку, торопливо принимающую достойную позу на скамейке, она подозрительно сощурилась, но смолчала. Кинула косой взгляд на стоящую на полу вылизанную до блеска миску, привычно нахмурилась. Альбинка ощутимо завозилась под кроватью, чуя хозяйский гнев. — Я смотрю, ты уже убираешь за собой, Марыля, — недобро прищурилась она.

Я нахально подтвердила. Поджав губы, Авелия кряхтя подняла миску, взмахом ладони предубеждая попытку сестры ей помочь, и выкатилась из комнаты. Маревый знак бледно-вишнёвого цвета проследовал за ней. Я задумчиво смотрела ей вслед, не зная, как помочь, но сидеть и ничего не делать не могла.

— Скоро твоей сестре рожать? — неожиданно для себя самой поинтересовалась я.

— В конце зимы, а что? — Вета задумчиво уставилась в дверь, следуя моему примеру.

— Она может… очень тяжело рожать, — я выругала саму себя за трусость, но ничего не могла с этим поделать: слишком свежими в памяти были воспоминания моей прошлой попытки вмешаться и открыть людям правду.

Вета недоумённо посмотрела на меня.

— С чего ты взяла?

— Ну…

— А вообще-то ты права. И старый Климент всё бубнит, что Веле нужно отдохнуть и вылежаться. Ему форма её пуза не нравится и положение ребёнка. И вообще она слишком много работает, всё старается сделать сама, показать, что сильная и со всем сможет справиться — только непонятно, кому она это всё доказывает. Я и так это всегда знала. И Лев знает, и Антоний, и даже граф…

Дверь скрипнула, в узенькую щель просочилась Дева, воровато оглядываясь по сторонам. Мы вперились в неё нетерпеливыми взглядами двух гадюк, поджидающих на тропинке нерасторопного путника. Девчонка смущённо замялась на пороге.

— Ну, принесла? — нетерпеливо начала Вета.

Дева утвердительно кивнула, от чего моё сердце подпрыгнула до потолка и сделало сальто. Замечательно! — хоть раз по-божески поем. Большой ломоть ржаного хлеба перекочевал из рукава немой и прямиком отправился ко мне в трясущиеся ручонки. Тут же Велета из-за пазухи достала кусок кровянки и пришлёпнула хлеб сверху. Мы разработали этот коварный план час назад, когда я с изумлением отметила, что мой желудок недовольно урчит при мысли о бульоне. Мои органы пищеварения требовали чего-нибудь серьёзней водички с запахом курятины и Вета, сжалившись, решила раздобыть мне колбасы. На глаза нам попалась Дева, изъявившая готовность помочь, чем мы бессовестно и воспользовались, заставив уворовать мне хлеб (очень сложная миссия, если учесть, что хлеб всегда находился перед носом разгневанной сегодня бабы Хвени).

— Жуй, только не вдавись, — милостиво разрешила Велета, с умилением наблюдающая за процессом поглощения бутерброда.

… Прошло три месяца с тех пор, как умер старик. Он так и не сумел вдолбить в свою подопечную главного: толпа — опасный зверь и никогда не стоит идти против неё, ибо нет силы, которая бы не согнулась пред ней и нет человека, которого бы она не сломала. Полоумный отшельник, под конец решивший всё-таки вернуться к нормальной жизни, так этого и не смог: он и его девчонка заняли пустующую лачугу на краю села, завели хозяйство, вскопали огород, но местные всё равно их чурались. Было что-то непривычное в этих людях — святом старце и байстрючке, десять с лишним лет живущих вместе. Его боялись. За непонятные слова, которые он обычно бормотал себе под нос, за вспышки пророчеств, иногда вылетавших с уст помимо его воли, за те годы, что он прожил вдали от людских поселений в полудиком, в полубесноватом состоянии. Говорят, такие люди познают не только волю Господа, но и бездну Ада…

Её презирали. За развратную мать, нагулявшую когда-то дочку, за вечно напуганный настороженный взгляд, за красоту, за недоступность… За тот год, что они с отшельником прожили в Приграничье, мало кто мог похвастаться тем, что хоть слышал звук её голоса. Хромоногая девчонка была диким зверьком, однажды исцарапавшим паренька, в шутку предложившего уединиться в придорожных кустах. Её обходили стороной, а некоторые особо впечатлительные старались скрутить в кармане кукиш, подозревая в ней ведьму.