Стихотворения и поэмы - Дмитрий Щедровицкий

«Я был знаком с высоким стариком…»

Я был знаком с высоким стариком.Он говорил: «Встречаешься со всеми –И ничего не знаешь ни о ком:Одни сошли с ума, другие немы.

И только раз, очнувшись ото сна,Я удержал далёкие раскатыДней, проведённых с нею… Ведь онаБыла подруга осени покатой –

Моих недавних лучезарных дней,От нош ночных ещё не одряхлевших.Мы собирали травы вместе с ней,В кустах и в людях узнавая леших.

Она учила, как варить настой,Чтоб шёл январь, а кровь не замерзала,Она была морщинистой, простой,И о себе ни слова не сказала.

И вот она приснилась мне теперь,Кивала мне, и пела мне средь света,И открывала облачную дверь,И возвращалась в огненное лето.

В тот самый день она и умерла…А то с одним встречаюсь на бульваре,А у него из плеч – два топора,И толпы обезглавленных кивали –

Так снилось мне… Растишь и катишь комЗнакомств на этом ледяном обеде –И ничего не знаешь ни о ком.Не помнишь даже, как зовут соседей».

Рождение

Пребыть в Твоей целости,Духом вместившейСияющей смелостиКрик и затишье, –

Чтоб, мысленным волосомЗа тьму зацепившись,Меж смертью и голосомНе пасть, оступившись.

Прославляют Херувимы Его,В твёрдой воле духом нежась.Как легко нести НезримогоИ Родившего всю тяжесть!..

Дрожь пред Лицом, голубиный трепет,И на крыле уносит словаТот, Кто подвижные гнёзда лепит,Но умещается в них едва,Кто, словно сладостный воздух, выпит,Слился с душою в слезах, в крови…

«И если вырваны страницы…»

И если вырваны страницыИз древней красочной Псалтири,Вовек никто не усомнится,Что царь Давид играл на лире,

Вернее – на библейской арфе,Но лира – символ вдохновенья.Плетётся ветер в старом шарфе,Лиловом от ночного треньяИ ставшем гроздьями сирени.

Он кашляет, закутав горло,Едва ступает на прохладе,То рассыпается прогоркло,То снова собран, жизни ради,Как слёзы стынут на тетради.

Итак, никто не усомнится,Что лучшим в мире был художник,Хотя закапаны страницы,Заглавные заснули птицыИ надписей не стало должных.

И по оставшимся деревьямЯ очертанья рук живыеУгадываю, чтобы с левымНе путать правое, с припевом:«Так жили люди Ниневии…» –И чтобы дни сторожевыеПрошли, не опаляя гневом.

Иначе шаг ко мне направятСуду покорные микробы,И духи поднебесной злобыКлеймо непоправимой пробыНа серебре моём поставят.

«Их знает мой слух-птицелов…»

Их знает мой слух-птицелов –Не песни отдельных созданий,Но души пятнистых стволовИ музыку радуги дальней.

Приняв от незримых щедрот,Она, словно хлеб, разделилась, –И чистое множество нотПо кельям лесов расселилось.

Пытаюсь отдельно поймать,Для каждой силки расставляю,Но в небе сложились опять –И светятся, не опаляя.

«Смирись и прими, как олива с лозой…»

Смирись и прими, как олива с лозой,Замкнувшись, смиряются перед грозой.

Воздевшие руки, стоят дерева –Отчизны соцветий, громов торжества.

И сад уповает – и тысячью ртовСогласен цвести и увянуть готов.

Он знает. Твоё же призванье – молчатьИ в люльке сознанья секунды качать…

«И эту птицу к ветке жгучей…»

И эту птицу к ветке жгучейПритянет сад –Я понял это много лучше,Чем век назад.

Тогда от молний ложной вестиЯ принял гром,Что смысл – во всех растеньях вместе,А не в любом

Стволе, и корне, и соцветье.Но сны сошлись –И стал виновен я в наветеНа каждый лист,

И взором юного астрологаК стеблям приник,Когда услышал: «Стань надолгоОдним из них».

И я спускался. Было скользкоСреди червонных гнёзд –И их стада встречало войскоПодземных звёзд.

Я слышал: буква убивает…А вот –  онаИ под землёй растёт, живая,Любви полна.

Сознание

Там, внутри, плодоягодный жар, и не глуше,Чем во внешнем саду, пробиваются дни.Только зренье, как нищий, ночует снаружи,И ему наливные стволы не видны.

Там раздумья, средь сумрака снов хорошея,Капли памяти пьют, чьи черны черенки.Кто же зренье, как странника, выгнал взашеи,Чтоб его вместо крыльев несли сквозняки?

Пламенея, всмотрись сквозь глухие ворота –И заметь управителя злого следы:Там, скрывая лицо, меж дорожками кто-тоТопчет сад, пилит сосны, срывает плоды.

Сколько летних недель он удерживал с визгомПересветы зениц на краю пустыря!Но синицы слетаются, если он изгнан,И в зрачки невечерняя глянет заря.

Сад

Каким он был,Когда судьбыПрекрасный ливеньЖивил и бил –И зимние отверз гробыИ почкам, и цветам счастливым!..Каким он стал,Когда устаИстаяли в сожжённых крикахВ чертогах яблонь ясноликих,И в тех местах,Необитаемых и диких,Где даже страхПолучит рану или вывих, –Он весь в улитках, как в живых уликах,У безвоздушных плах!..

«И снилось мне, что каждый строил дом…»

И снилось мне, что каждый строил дом –И, возведя, селился в нём навечно:В норе подземной делался кротом,Иль возносился, Путь построив Млечный,

Иль, вырыв русло, делался рекой, –Что начал, то заканчивал без риска.А я ушёл настолько далеко,Что стал бездомным, возвратившись близко.

«По лестнице-ели…»

По лестнице-ели,Минуя за ярусом ярус,То в вихре, то в теле,То в радость впадая, то в ярость, –

До облака-блика,До стога, до рога оления,До цели великой –До полного отождествления…

Вавилон

Жильцы бульвара, в летнем истощенье,Стенали – от корней и до вершин.Асфальт, в рекламном красном освещенье,Кишел, гудя, нарывами машин.

И размышленья, как елей на раны,Несомые целительным дождём,Являлись тихо, как воспоминаньяТого, кто на недвижность осуждён.

И по больному городскому телуОн к центру шёл, где фары в полутьмеСновали в страхе, потеряв пределы,Как мысли в обезумевшем уме.

Он шёл и думал: «Стоит ли стараться?Влюбляйся в город, бойся и спеши –Но после трёх тяжёлых операцийЛишишься лёгких, сердца и души.

Иль на попранье создан я и на смех,Иль только кожа – щит мой и броня,Чтоб скальпель пляской рассечений властныхЗа гранью дней ощупывал меня?

Нет, преданный некровным этим узам,Я тихий свет предвижу впереди, –Осмотрен всеми и никем не узнан,Я в лучший мир готовлюсь перейти…»

Был город жив – без слова и без жеста,Одним накалом бьющихся огней…«О Ты, навек оставивший блаженствоДля боли крестной! Снизойди ко мне.

Я по любви тоскую в веке тёмном,А Ты на смерть сошёл с крутых высот.Услышь того, кто в городе бездомном,Тебя не зная, лишь Тобой живёт!

В рогах драконьих, в камне гордых башен,Ряды окон – лукавые уста…Я не от мира: он мне чужд и страшен.Я в детстве слышал о любви Христа…»

И вдруг, среди сверкания и жути,Взбурлили воды в чаше восковой –И он узрел пути и перепутья,Увидел узел жизни вековой,

И, просиявши на заглохших тропах,Взыграла речь невиданных зарниц:Он слушал Свет – и тайны смертных сроковЧитал в раскрытых книгах встречных лиц.

В леса скорбей, в кустарник сердца дикийВошла любовь – и дымом вышел страх:Он слушал Свет – и пел хвалу ВладыкеНа незнакомых миру языках.

Живое

Светляки затерялись в потёмках,Но и ночь не погасит никакЭтих мыслей, зажжённых на тонкихИ жестоко живых фитильках.

Я их видел. До времени скрытоЗа печатью звезды от меня,Сквозь какое просеяны ситоЭти падшие дети огня:

Бьются волны, скалу прорывая,И в теснинах застывшей землиБьётся плазма, безумно-живая,Чтобы мы ещё плакать могли.

«Всё, что я вижу, есть Ты…»