Глядя в глаза Ладоге - Глеб Горышин

Озеро помалкивает. Озеро шебаршит о камень. Синева озера насыщеннее, ярче размытой синевы небесной.

Бараньи лбы серы, белесоваты, розовы, в зелени мхов. Западный легкий ветер срывает с берез желтые листья, уносит их в озеро…

Вчера ездили в госплемзавод «Петровский». Среди карельских боров, с тонкоствольными — на каменной подошве — соснами, с белыми мхами вдруг раскрывались тучно–зеленые поляны (где поляна, там и озерко — осколок Ладоги). Черно–пестрые коровы здешней породы, окруженные тонкой проволочиной электропастуха, обращали к нам свои добрые коровьи морды. В одном стаде были нетели, в другом первотелки. После искусственного осеменения и всего последующего надлежало каждой из них отдавать не менее 6000 литров молока в год — такова контрольная цифра в «Петровском». Которая из коров не выполнит назначенную норму, ту продадут. Цена такой корове — 3000 рублей. В другом хозяйстве она подаст пример высоких надоев, а в «Петровском», будь ласкова, дай 6000 литров. То есть взяли обязательство надоить по 7000, но нынче сильно мокрое лето, а это не полезно.

За здешнего быка на аукционе, на ВДНХ, дали 7000 рублей. Может, кто и еще бы надбавил, но установили потолок: 7000.

Чего только нет на Ладоге, на ее берегах, островах. Помните? Приладожье превосходит по площади Великобританию. Но та вся расчерчена дорогами, а здесь… На северном берегу, в шхерном краю, в Сортавале нам рассказали историю — из уже полузабытых, но чем–то трогающих душу времен. В воскресенье компания погрузилась в «казанку», отправилась на один из островов повеселиться. Недовеселились… А тогда можно было сгонять в торговую точку, добавить. Одни остались на острове, другие вихрем умчались (на «казанке» два мотора «вихря»). Вмиг слетали, причалили к острову, а остров оказался не тот. К другому причалили, — и там компания другая. Множество островов обежали — без проку. Так ни с чем и домой вернулись, а те, что остались, еще сколько–то куковали на острове: оттуда не докричишься. Вот сколько островов на Ладоге, в шхерном краю!

Когда из Сортавалы плывешь на Валаам, на рейсовом теплоходе, — долго–долго плыть до открытого озера. Открываются взору виденья, как миражи: серокаменные стены, гранитные глыбы — каждая из них сгодилась бы в постамент памятника Петру на Сенатской площади (ежели бы не нашли в свое время глыбу поближе); какая–то особенно сочная — Ладогой напоенная — зелень хвои на берегах; белые свечи березняков; первые мазки охры; малоподвижная, будто в колодцах настоявшаяся, потемневшая в непогожий день и все равно с голубизною вода. При выходе из бухты — три зубца, три клыка выставились из воды. Как «Три брата» у ворот Авачинской губы на Камчатке. Вплываешь в бухту на обратном пути с Валаама (в летнее время с ночлегом на острове туго) — все видимое вокруг опояшется ало–лиловой каймою зари; вода засветится каким–то глубинным светом, будто на дне факельное шествие; леса и скалы станут ультрамариновыми… Здесь жил в молодости Николай Рерих, отсюда увез в Гималаи первотона своих красок…

В Лахденпохье запомнилось удивительное сожительство — симбиоз сосен с розовеющими, в блестках слюды, гранитами; корни деревьев, как тысячепалые руки, оплели, вцепились в прямоугольные скалы, ища в расселинах почву — гумус. Так же и люди приникли к озеру…

А в Ляскеле… На мосту через реку Янис–йоки так жутко было смотреть на пенный, вонючий поток с «токсикантами»: фенолом, лигнином, черт знает с чем — с Ляскельского целлюлозного завода. По берегу реки проложен цинковый водовод; по нему доставляют воду с верховья реки: ее пить можно, а ту, что ниже завода, нельзя.

В Импилахти…

Восемь часов утра. Пролетели строем чайки, по виду сытые, озерные, ладожские, шхерные. Скворцы обсели вершину лиственницы, вдруг, с упругим фырканьем крылышек, снялись.

Ночью текло тепло от истопленной хорошими дровами печки. На дворе шуршал дождь. Сон получился тоже теплый, без сновидений…

В Импилахти — база Института озероведения Академии наук. Долгие разговоры под шелест дождя, потрескивание горящих поленьев в печи — с научным руководителем экспедиции Ниной Анатольевной Петровой, гидрологом Александром Михайловичем Крючковым. Все о том же, о Ладоге… Если бы у озероведов был хотя бы один корабль науки, какие есть у финнов (не говоря о шведах), чтобы все накопленные об озере данные ввести бы в машину, получить общий итог, вывести закономерности, высчитать математически точный прогноз. И еще многое другое, без чего исследования на Ладоге не так эффективны, как требует ладожская ситуация. Такого корабля нет ни одного на озере. Не курьез ли? Озероведы работают на уровне ведра и пробирки, как в дедовские времена. Исследования озера разобщены, розданы по институтам, ведомственным службам. Публикация данных исследований крайне затруднена. Мы все еще боимся сказать правду о Ладоге, даже самим себе.

Рекомендации ученых тем, от кого зависит здоровье озера — строителям, агропрому, бумажникам–целлюлозникам, объединению «Ленлес», пароходству и прочая и прочая, — мягко говоря, не обязательны для исполнения.

Конечно, постановление ЦК КПСС по Ладоге возымело свое действие: в Институте озероведения разработана программа «Ладога». В ней, кажется, все учтено, дабы привести антропогенный фактор в соответствие с жизненным ресурсом озера. Но это — на будущее, а нынче, в конкретном случае, даже в простейшем деле — что изменилось? Наша беседа с учеными–озероведами в Импилахти проходила в минорном тоне.

Суденышки Института озероведения, как правило, переоборудованные из сейнеров, сетеподъемников, мечутся по озеру из потребности сдать… «бытовые отходы». Таковые принимаются в Сортавале, и то не всегда. Пересечь озеро в штормовую погоду — знаете, что это такое? А другие суда — рыбацкие, транспортные, пассажирские, они–то куда сдают свое «добро»? Ведь не у всех же «замкнутый цикл»… Вот вам и еще курьез. Движение по ладожским фарватерам нынче чуть ли не как по Невскому проспекту. Вода в истоке Невы подернута нефтяною пленкой, так и втекает в город. По данным Института озероведения, суда всех видов ежегодно сбрасывают в Ладогу 12 000 тонн нефтепродуктов. Летом 1987 года воду в Неве, в районе Петрокрепости, Новосаратовки, при исследовании отнесли к пятому классу (пятый класс: все виды водопользования, кроме судоходства, запрещены). А мы эту воду пьем…

Сколько обаяния, единственной в своем роде поэзии запечатлели в себе Ладожские каналы — старый петровский и «новый», доселе судоходный, однако обрушенный, пришедший в ветхость. Из прохудившихся берегов канальных, как ребра скелетов, выпростались будылья свай, лозы фашинника — как бы послание нам от наших предков, напоминание о благодетельных их трудах, еще и нам послуживших… Вспомним, что рытьем первого канала при Петре ведал Ганнибал, пращур Пушкина… Каналы дали жизнь, сообщили совершенно особенный колорит таким типично ладожским поселениям, как Новая Ладога, Свирица, Загубье, Кобона; Шлиссельбург — Петрокрепость невозможно представить себе без каналов; здесь, собственно, начинался путь из Невы округ Ладоги. Редкий пароходчик решался совать свой нос в штормовую Ладогу. Барочник и подавно.