Ultima Forsan - Борис Сапожников

Дважды в неделю меня отправляют мыться. Всегда так, чтобы мой визит в купальню не совпал, не приведи Господь, ещё с чьим-либо. Я удивляюсь, как монахи ещё не сжигают её всякий раз после того, как я там помоюсь, чтобы отстроить заново для чистых. Всякий раз во время моего омовения в купальне пахнет ладаном, наверное, её тщательно окуривают, прежде чем пустить меня, да и после – тоже. И молитв читают столько, что на несколько служб хватит. Я не виню аббата в таких мерах предосторожности. Даже не знаю, как сам поступил бы, окажись на его месте.

Я гляжу на свои руки и грудь, когда моюсь. Они расписаны синими татуировками, так что кожи под узорами и молитвенными письменами почти не видно. Многие моряки позавидовали бы такому шикарному набору, пускай и весьма нестандартному. Смотреться в гладкую поверхность воды в тазу меня совсем не тянет. Без этого знаю, что Романо отлично сделал свою работу, и зло, живущее во мне, запечатано прочно.

Я знаю, что мог бы теперь покинуть монастырь, что я уже не опасен для обывателей. Да только кто же выпустит меня. Даже запертое зло остаётся злом, а всякий запор можно взломать. Снаружи или изнутри. Кто же поверит бывшему главарю рейдеров, что он не попытается воспользоваться заключённой в его теле силой? Рейдерам, иудеям и цыганам верить как-то не приято.

Да и говоря по чести, я не хочу никуда уходить. Мне достаточно комфортно здесь, за стенами аббатства Святого Михаила Архангела. У меня есть всё, что нужно для жизни, и даже немного сверх того. Ведь я не монах и не послушник, а потому кое-какие маленькие радости мне всё же дозволены. Аббат закрывает на них глаза. Он человек сурового нрава, но достаточно умён, чтобы понимать – аскеза не для всех, и того, кто не принял её добровольно всею душой, принуждать не стоит.

Раз в месяц, примерно, он приглашает меня для беседы. Не вызывает к себе, а именно приглашает. Я знаю, что могу отказаться, но никогда не делаю этого. Наши беседы за игрой в шахматы хоть как-то разнообразят мою жизнь в монастыре. Я не жалуюсь, нет, но от одиночества в компании одних только книг всё же устаёшь.

В тот день, ранней, но очень тёплой весной, меня пригласил к себе аббат. Монах, пришедший за мной, не принёс ни книг, ни еды, но я не обратил на это внимания. Меня куда больше интересовала предстоящая беседа и продолжение шахматной партии, начатой месяц назад. Она будет в каком-то смысле решающей для нашего с аббатом противостояния на клетчатой доске. У каждого в активе было равное количество побед и поражений. Хотя аббат и мог свести эту партию вничью, но я всеми силами старался не дать ему сделать этого. И свои шансы на победу я расценивал как весьма неплохие.

Однако войдя в кабинет аббата, я сразу понял, что нашей игре пришёл конец. Нам обоим поставили шах и мат. Хозяин кабинета стоял лицом к большому окну, разглядывая внутренний двор монастыря, как будто видел его впервые. Он обернулся ко мне и кивнул, приветствуя, но говорить ничего не стал. Говорить сегодня будет сидящий в деревянном кресле аббата за его столом инквизитор Тосканы прелат Лафрамбуаз.

Я знал его лично, и не могу назвать наше знакомство приятным. И, конечно же, не ждал от этой встречи ничего хорошего.

- Вы ничуть не изменились, Рейнар, - произнёс он. – Так и не стали походить на нечистого.

- Видимо, это святое место как-то влияет на мой облик, - пожал плечами я. – Здешние монахи весьма сведущи в искусстве врачевания ран, - позволил я себе довольно опасную реплику.

Особенно опасна она была в разговоре с таким человеком как Лафрамбуаз. Ведь этот человек одним мановением руки может отправить меня на костёр. Без суда и следствия. Ведь я – нечистый, а потому виновен в глазах Господа, и должен умереть. Однако у инквизитора на меня свои планы. Недаром же меня, едва живого после допросов в заново отстроенном в Авиньоне замке Святого Ангела, привезли сюда, а не отправили на костёр. Поэтому до поры я могу даже дерзить инквизитору Тосканы, мне всё простится. И этим я был намерен воспользоваться в полной мере.

- Душу твою, Рейнар, даже тут исцелить не удалось, - покачал головой в явно притворной печали прелат. – Всё тех же бесов зрю я, что и прежде.

- Тьма и зло в моей души надёжно запечатаны, - ответил я, - а если вы о бесах дурного характера, то родители не зря выбрали мне такое имя[7].

- Смирение, - не оборачиваясь, бросил через плечо аббат, - вот чему я старался научить тебя, вот к чему призывал в наших беседах. Однако тщетно. Ты всякий раз оставался глух.

Не припомню ничего похожего в наших беседах, но ясное дело аббат старается показать Лафрамбуазу, что и сам тоже пытался изменить меня к лучшему. Его можно понять, визит инквизитора никому не сулит ничего хорошего. Будь ты хоть нечистый, хоть аббат.

- Смирению учат не беседами, - также, не поворачивая головы в сторону того, к кому обращается, бросил прелат. – Однако в отношении тебя, Рейнар, уверен, даже наиболее действенные из методов не возымеют эффекта.

Я не горел желанием проверять его слова, а потому предпочёл промолчать.

- Именно потому, во многом, выбор мой пал на тебя, - продолжил Лафрамбуаз. – Мне известно, что тьма и зло заперты в твоей душе достаточно надёжно, а потому пришла пора тебе приниматься за то дело, что я приуготовил тебе.

Ну вот, пришло моё время. Так и знал, что долго сидеть в монастыре мне не дадут, однако не думал, что всё произойдёт настолько скоро. Ведь и полугода не прошло с тех пор, как меня доставили сюда.

- Аббат сообщил мне, что ты не бросаешь тренировок и поддерживаешь своё тело в достаточно хорошей форме. Меня радует, что ты делаешь это, потому что боевые навыки тебе очень пригодятся.

Конечно, не обратить внимания на то, чем я занимаюсь во время коротких прогулок, позволенных мне в середине дня, достаточно сложно. Вряд ли во внутреннем дворе, куда меня выводили под бдительным оком двух экзорцистов[8], кто-либо ещё выдавал такие замысловатые коленца. Мне сложно было тренироваться без оружия, но так всё же лучше, чем совсем никак. Я отлично понимал, что когда-нибудь мне придётся покинуть пределы аббатства, и совсем терять навыки нельзя.

- Тебе предстоит отправиться в Шварцвальд, представляешь себе где это?

- Довольно условно, - честно ответил я. – Слыхал в своё время, что это довольно дурное место со скверным народом, который плохо признаёт над собой чью-либо власть. Ещё вроде о нём упоминал кто-то из римских историков, он называл его Marciana Silva, пограничным лесом с какими-то германскими племенами.

- Второе не имеет значения, - отмахнулся Лафрамбуаз, - а вот насчёт первого очень верно подмечено. Это скверное место со скверным народом. Недавно там случилась новая вспышка чумы, однако мы не успели вовремя принять меры. Владетель Шварцвальда, вильдграф[9] Гильдерик, слишком поздно сообщил в ближайшее командорство Братства бездушных[10]. Хуже того, вспышка чумы привела к массовому восстанию черни, и теперь восставшие контролируют большую часть этого региона. Братством бездушных установлен карантин вокруг всего Шварцвальда, однако на большее сил у него пока недостаёт.