Маятник судьбы - Денис Чекалов

Толстоватые пальцы Соверина почти коснулись украшенной рукояти, но я счел, что руководитель общины еще не успел оправдать своего появления на свет и потому не готов к смерти.

Я отстранил его, и Бернс передал мне оружие.

– Он хорошо бы смотрелся в парадной библиотеке, – сказал я, пытаясь поймать лезвием солнечный лучик, как только что случайно вышло у Бернса.

Я не имел ни малейшего представления, есть ли в общине библиотека, а тем более парадная.

– Мы должны поговорить, – произнес Риети, уже не стараясь выглядеть мягким.

Бернс с широкой улыбкой смотрел на нас. Нет ничего более искреннего, чем радость простака, возомнившего, что он разгадал сложную интригу.

– Нельзя показывать обычным людям реликвии Конклава, – задыхаясь, проговорил Соверин.

Его кадык дергался, как у человека, готового забиться в припадке.

– Как можно?

– Обычным людям? – презрительно переспросила Фран­суаз, которая не выносит, когда кто-то пытается сделать ей замечание. – Поглядите на себя в зеркало, Соверин.

Риети провел по щекам рукой, видимо решив, что на него нагадила птица.

– Франсуаз имеет в виду другое, – пояснил я. – Вас как личность.

– Вы воображаете себя великим человеком, – произнесла Франсуаз, – только потому, что вам позволили заглянуть в две-три древние книги. Но на самом деле вы – не более чем жалкий начетчик и компилятор, Соверин. Вы даже не способны управлять общиной без своих двух помощников.

Я отвел глаза, но не потому, что боялся обидеть Соверина, на мнение которого не обращал внимания. Иное дело Фран­суаз.

Бернс поймал мой взгляд, и я подумал, что было бы неплохо увидеть его хоть раз без улыбки.

Щеки Соверина втянулись, как будто он собирался прогрызть их изнутри.

– Конклаву будет доложено о вашем поведении. Сэр Томас допустил большую ошибку, назначив вас верховным палачом. А что касается вас, – тут его взгляд мокрой тряпкой прошелся по Франсуаз, – то вы даже не человек, а всего лишь жалкий суккуб, паразит, питающийся за счет людей. Я не стану обращать внимания на ваши слова.

Франсуаз вдохнула так глубоко, что было удивительно, как на ней не лопнула одежда.

Я ожидал, что девушка ударит Соверина или отбросит его, как только что проделала с Айвеном, но она только полураскрыла чувственные губы и сощурила серые злые глаза.

Затем круто развернулась и небрежным шагом направилась к помощнику шерифа.

– Отныне вся ваша жизнь, – произнес я, подходя к Сове-рину вплотную, – будет делиться на два этапа. До того, как вы это сказали, и после. И могу вас заверить, приятель, вы будете жалеть о том, что не умерли прямо сейчас.

– Пойдемте, Лемюэль, – говорила Франсуаз, подталкивая вперед Бернса. – Мистер Риети был так любезен, что согласился впустить вас, не дожидаясь ордера.

Соверин открыл рот, но захлопнул его прежде, чем какая-нибудь муха успела бы влететь туда.

– Таковы мои полномочия, – тихо сказал я.

– Конклаву будет доложено, – пробурчал он и пошел рядом с нами.

Не будь на нем головного убора, его наэлектризованные волосы торчали бы в разные стороны, как пучки соломы.

Я заметил, что Бернс несет саквояж.

– Не хочу впутывать вас в неприятности, – произнес помощник шерифа, – я бы все равно вошел.

– Но вы предпочли бы сделать это сейчас? – спросил я.

– Да.

– Тогда идем.

– Комната брата Иеремии находится в правом крыле. – Голос Соверина был настолько сух, что я чуть не посоветовал ему запивать слова. – Мое приглашение, шериф, не распространяется на остальные помещения.

– О нет, – возразила Франсуаз, ласково кладя руку на плечо Риети. – На все здания тоже.

Соверина сотрясло от вспышки ярости – или, может, Франсуаз надавила на болевую точку у него на плече.

– Вы все равно ничего не найдете, – произнес Соверин, и Бернс приостановился, по-новому глядя на нас. Он понял, что Риети обращается и к нам тоже.

– Вон там, – продолжал глава общины, поднимаясь по деревянной лестнице.

– Ты умеешь находить себе врагов, – заметил я Франсуаз, глядя им вслед.

– Мои тетушки так всегда говорили. Ты хочешь к ним присоединиться?

– Твои тетушки – святые женщины, раз терпели тебя.

7

Келья брата Иеремии – человека, начавшего постигать философию Зла и переставшего быть человеком.

Соверин Риети остановился, немного не доходя до узкого, забранного решеткой окна. Не знаю, сделал ли он это намеренно. Комната маленькая, и огромный стол, на котором разложены книги, занимает ее почти целиком.

Тем, кто вошел после Соверина, неудобно и почти некуда встать.

– Вот здесь он жил, – произносит Соверин, и голос его звучит так, будто это мы стали причиной гибели Иеремии Клавенса.

Шериф Бернс – все здесь называют его шерифом, хотя он лишь его заместитель, – перелистывает книги. Это даже не книги, а фолианты – с толстой бумагой, крупными буквами, и почти все написаны от руки. На углу притулилась стопка брошюр, размноженных на копировальном аппарате.

– Что за человек был брат Иеремия? – спрашивает Бернс. Соверин немногословен и спокоен.

– Он был нашим братом.

– Это не ответ, – возражает Бернс. Соверину так не кажется.

– Здесь нет ни одной фотографии, Френки, – замечаю я.

– Тот, кто входит в нашу общину, отказывается от прошлого, – говорит Соверин. – Мы становимся его семьей. Те, с кем мы расстались, более не заботят нас; те же, с кем мы сейчас, не требуют снимков.

– Вижу, что мистер Клавенс много читал, – произносит Бернс.

Лицо Соверина Риети едва заметно морщится. Его коробит, когда братьев называют их мирскими именами.

– Брат Иеремия перестал быть мистером Клавенсом, когда вошел сюда, – сказал я, когда мы оказались за стенами кельи. – Когда же он вообще перестал быть человеком, Френки?

– Далеко продвинулись в своих розысках, шериф? – спрашивает Франсуаз, прикрывая лицо ладонью.

Сильный ветер набегает откуда-то издалека и приносит с собой кусочки серых, затвердевших листьев. Кажется, сама община Риети притягивает к себе эти частички праха.

– Не скажу чтобы очень. – Шериф Бернс осматривается и прищуривает глаза, хотя стоит спиной к ветру. – Но если человек добровольно приходит жить сюда, не стоит удивляться, если потом он бросится под грузовик.

Бернс идет к ограде, за которой его уже ждет машина.

– Спасибо, что помогли мне войти, – говорит он. – Мне бы хотелось поговорить с вами, но не здесь.

– Мы приедем в город ближе к вечеру. У вас есть какие-нибудь развлечения?

– Когда перестает дуть ветер, здесь это считают развле­чением.

– Я понял, шериф.

– А он честолюбив, – заметила Франсуаз, пока Бернс подходил к воротам.

Айвен не спешил их открывать – ему доставляло удовольствие заставить ждать помощника шерифа.

– И думает, отчего жизнь вынудила его занимать маленькую должность в маленьком городке… Ты не думала, почему он так ненавидит сектантов?

– Ненавидит?

– Вот именно.

Пока Бернс садился в открытый джип, его темные глаза пристально следили за постройками усадьбы – словно дома могли вдруг сорваться с места и наброситься на него.

– Он ненавидит их, ибо их жизнь, Френки, в точности соответствует тому, на что они годны.

– Думаешь, поэтому он мог убить Иеремию Клавенса? Франсуаз не любит размышлять попусту и стремится перейти прямо к делу.

– Пойдем осмотрим библиотеку.

Бревенчатые стены плотно зажимают ветер, и оттого он бьется еще сильнее.

8

– Мы не стали друзьями Соверина Риети после того, как помогли шерифу Бернсу, – произнес я, глядя на часы.

– Риети сам виноват, раз повел себя глупо.

– Вопрос не в том, моя медовая, кто виноват. Станет ли Соверин помогать нам после того, что произошло, – вот что главное.

– Ему придется.

Я кивнул, но по тому, как девушка скривила кончики губ, стало ясно: она не расценила мой кивок как знак согласия.

– Двенадцать часов, – сказал я, и ветер бросил к нашим ногам груду сухих листьев, словно подтверждая мои слова. – Братья по секте соберутся на общую медитацию. Так они постигают свое покрытое паутиной знание. Не спрашиваю тебя, хочешь ли ты присутствовать, – знаю, что нет.

Мне пришлось наклонить голову, входя в узкую дверь. Копоть покрывала низкий бревенчатый потолок, скрывая вырезанные на нем руны.

– Хорошо, что ты не сделала сегодня высокую прическу, Френки, – заметил я, пытаясь определить, насколько могу распрямиться. – Ты испачкала бы волосы.

– Тогда я снесла бы им крышу.

Люди сидели на длинных деревянных лавках, словно в соборе, но проход между сиденьями находился не прямо по центру, а у левой стены, и тем, кому предстояло сесть бозле правой, было необходимо проследовать длинным путем, наступая на ноги соседям.

Это было неудобно.

– Мы пришли рано, – брезгливо произнесла Франсуаз.

– Ты говоришь так, будто пришла на публичную казнь.

Люди и в самом деле занимались тем, что подсказывал каждому его недалекий разум. Одни разговаривали друг с другом – причем, как правило, сидя на разных лавках, очень далеко друг от друга, так что говорившему приходилось кричать, а слушавшему – поворачиваться к нему ухом с приставленной на манер совка ладонью. Таких пар было много, и оставалось только гадать, как они умудряются что-нибудь понимать в таком шуме.