Кузнецкий мост - Савва Дангулов

— Нет, не внял, растолкуй…

— То, что для тебя урок истории, для него, может быть, звук пустой… — пояснил Иоанн с несвойственной ему терпимостью. — Трумэн!..

— К столу! — подала голос Ольга. — Поспешите, остывает! — пригрозила она — по опыту знала, что тут нужна вода холодная, иначе спорщиков не разольешь. — Я говорю, к столу…

Они перешли в соседнюю комнату и заняли места за столом, но молчание последовало за ними и прочно обосновалось рядом — разговор не вязался.

— Вы думаете, так легко забыть его тираду, воинственно антисоветскую, что он произнес в начале войны? — пальнул в гостей Иоанн — инициативой в разговоре владел он. — Нет, не только нам, но ему, ему!..

— Сейчас он, пожалуй, жалеет, что сказал это… — молвил Егор Иванович раздумчиво. — Небось трижды уже упрекнул себя в опрометчивости, эта фразочка вышла ему боком!

— Как сказать — «боком»! — отозвался с нескрываемой иронией Иоанн.

Опять затихли, тревожно глядя на Иоанна, он и в самом деле был сегодня непобедим.

— Ну, давайте выпьем за что-нибудь! — взмолилась Ольга. — Сергей Петрович, скажите тост, я люблю, когда вы говорите!

Бекетов посмотрел на Ольгу с радостным сочувствием — она стремилась охранить суверенность своего мира и его привилегию. На ней было крепдешиновое платье с открытой шеей, летнее, воздушное, в котором удивительным образом повторились Ольгины краски: пепельно-матовые, темно-бронзовые, серо-розовые, не броские, без вульгарной резкости. Видно, и она приняла сердцем беды этого дома. Она выглядела усталой, но была хороша.

— За вас, Ольга, за счастье этого дома, за то, чтобы нам всем наконец стало легче, — произнес Сергей Петрович и, взглянув на друга, осекся, слишком угнетенно-внимательным был взгляд Бардина. — Ну, чего ты так смотришь? — вопросил Бекетов. — За счастье этого дома!

— За счастье!.. — подхватили все, кто был за столом, и Иоанн громче всех — казалось, ради того тоста он готов был принести в жертву и американского президента.

Но оживление точно ветром сдуло — застучали вилки и стихли.

— Даже странно: Рузвельт и вдруг… Трумэн! — искренне изумился Яков.

— Это ведь принцип тактики, чудак человек!.. — пояснил Егор Иванович без тени иронии. — Есть две тактики ответа на критику. Первая: сберечь своих и не дать их в обиду, отстоять, чего бы это ни стоило. Или иной путь: создать впечатление равновесия и с этой целью заменить своих варягами, одного за другим заменить. Боюсь, что этому второму пути Рузвельт отдавал последнее время предпочтение. И вот итог, когда Рузвельт ушел и на корабле была отдана команда «Свистать всех наверх!», то оказалось, что это уже корабль не Рузвельта, а Трумэна…

— Погоди, легко сказать «корабль не Рузвельта, а Трумэна»… — иронически подхватил Иоанн. — А нам-то что делать при новом капитане, да еще в трех милях до порта назначения, а?

Ольга встала. Вот так всегда: сядут за стол, казалось, только поговорить о жизни, а они за свою бардинскую шарманку… В самом деле, неужели из всех насущных дел самое насущное… Трумэн? Ведь есть же что-то и понасущнее американского президента: и Сережка, которому надо помочь в его жестоко бедовом положении, и Иришка, у которой все так сплелось и скрестилось, что не передохнуть, и Мирон, которому пора перестать скитаться по свету и найти свой очаг и свою семью… Да неужели для Бардиных в их нынешнем положении нет ничего более важного, чем американский президент?

Ольга вышла, но те, кто сидел за столом, были так далеко от горестных дум женщины, что и бровью не повели.

— Ну, судьба тебе послала наконец Трумэна, что тут поделаешь? — засмеялся Егор Иванович. — Трумэн так Трумэн… Не скажешь же ты им, что он тебе не нравится?.. Надо думать об ином: какую тактику принять, если тебе противостоит Трумэн…

— Есть смысл обратиться к испытанному: твердость и еще раз твердость!.. — сказал Яков — его характер был замешен круто, и война не сделала его мягче.

— Ну, твердости у нашего премьера хоть отбавляй! — вырвалось у Бекетова против его воли, вырвалось так неожиданно, что он даже смутился.

— Нет, одной твердостью тут не возьмешь! — отозвался Иоанн, в глубине души он считал себя дипломатом и действовал осмотрительно. — Надо разнообразить: иногда твердостью, а иногда мягкостью… — устремил он огненные очи на Егора. — А ты что молчишь?

— Мне все-таки кажется, что сию минуту и Трумэн думает об этом же, а мы не очень думаем о том, что он об этом думает, — произнес Егор Иванович, и сочувственная улыбка пробежала по устам всех, кто был в комнате. Все-таки из тех, кто сидел за столом, включая и Бекетова, самым большим дипломатом был Егор Иванович, и он искал случая это доказать. — А нам надо это иметь в виду, иначе мы пойдем по ложному пути. Так о чем он все-таки думает? «В иное время, быть может, и был бы резон пойти с русскими на обострение, в иное время, но сейчас, когда мы все еще зависим от русских… Да есть ли в этом смысл?» Я себе элементарно представляю натуру нового президента; как он ни эмоционален, у него есть свой расчет. А расчет велит ему: сегодня с русскими так нельзя… — Он встретился взглядом с Бекетовым. — Как ты полагаешь, Сережа, не наговариваю я на Трумэна? — спросил он друга. Он готов был обнаружить превосходство над Иоанном и Яковом, но не над Бекетовым — он почитал друга, почитал и щадил его.

— Мне кажется, нет… — тот задумался. — К тому же Япония еще не повержена… а это не так мало.

Вторглась пауза, в ней была значительность, и все, не сговариваясь, посмотрели на Якова: на Дальний Восток ехал он, Яков встал, это его значительная тишина подняла.

— Если вы думаете, что я знаю, то могу сказать: я еще ничего не знаю, — отозвался он из сумеречного угла столовой, смиряя неистовый скрип хрома, видно, поездка на Дальний Восток была отмечена и новыми хромовыми сапогами. — Просто, как поется в песне, дан приказ, но только не на запад, а на восток…

— Ну конечно, они сегодня боятся нас больше, чем когда-либо, — пояснил Иоанн, отвергнув реплику Якова с такой категоричностью, будто бы бардинский генерал и не заикался насчет того, что он не посвящен в истинные причины поездки на Восток. — Но сила сухопутной армады у квантунцев, — он приковал свой взгляд к Якову, стремясь разглядеть в его неулыбчивой сосредоточенности такое, чего тот еще не сказал. — Все, чему они научились под Халхин-Голом, здесь…

— Ничего не могу сказать про Халхин-Гол, — пришел на помощь отцу Егор Иванович — без Якова этот разговор было продолжать удобнее. — Но сегодня они нас боятся больше, чем даже под Халхин-Голом… и это немало. Полагаю, что уже сейчас их бьет крупной дрожью…