Кузнецкий мост - Савва Дангулов

— Наверно, не простой труд — принять германское имущество за рубежом, в том числе посольское… — Бекетов все еще не отрывал глаз от документа, который вручил ему Тарасов. — Как ни многообразно имущество, есть некое однообразие в характере операций: расход, приход… Иное дело железные комнаты договорного отдела МИДа, соглашения и конвенции, которые накапливались здесь десятилетиями…

Бекетов сказал «железные комнаты», а сам подумал: так это же лес темный. Наверно, проще всего поступить с этим как с германской недвижимостью: списать по акту и завести новый реестр. Но то, что очень просто, не всегда верно. В мире текстов, которые хранят сейфы министерства, есть такие, которые следует аннулировать, но есть и такие, которые, наоборот, необходимо ввести в силу или продлить.

— Тут нужен опыт ума исследовательского, — сказал Бекетов и, посмотрев на Тарасова, приметил, как весело лукавая улыбка тронула его губы.

— Именно, — подхватил Тарасов, как могло показаться, с воодушевлением. — Однако вот вам два дня до понедельника… — заключил он неожиданно и, встав, пошел в комнату секретариата. — Как моя стенограмма?

— В понедельник Ланкастер-хауз? — спросил Бекетов, когда посол вернулся к столу со стопкой машинописных страничек.

— Да, и я хотел бы, чтобы вы были со мной… — произнес Тарасов со значительной неторопливостью: можно было подумать, что смысл вечерней встречи с Бекетовым, как ее задумал Тарасов, был именно в этом его намерении — Ланкастер-хауз.

Если своеобразный генштаб, руководящий военными усилиями союзников, представить в виде здания, то у него должно быть три этажа. Первый этаж — лондонский совет послов, происходивший в Ланкастер-хауз, в который имел честь входить и Тарасов. Второй — совет министров, сопутствующий встрече трех, а иногда собиравшийся независимо от нее. Третий этаж — собственно совет трех, собиравшийся за время войны уже дважды: Тегеран и Ялта. Не очень благозвучное ЕКК, что значит Европейская консультативная комиссия, в британской столице предпочитали называть привычным для уха лондонца Ланкастер-хауз. Массивный особняк, носящий имя Ланкастер-хауз, выражал довольство и даже самодовольство викторианской эпохи и был, в сущности, особняком казенным, многие из дипломатических действ и зрелищ в британской столице происходили здесь. Особняк не был и не мог быть синонимом постоянства — на разных этапах Ланкастер-хауз отождествлялся с событиями разными. Было время, когда в Ланкастер-хауз собирались европейские коллеги Сити, и тогда лондонцы, значительно воздев большой палец, произносили: «Хорошо, как в Ланкастер-хауз». Но в годы войны в знаменитом особняке собрались эмигрантские правительства, в частности польское и чехословацкое, и тогда знаменитая фраза приобрела иной смысл: «Темно, как в Ланкастер-хауз». С тех пор как знаменитый особняк стал резиденцией ЕКК, Ланкастер-хауз приобрел значение своеобразной обсерватории, замеряющей показатели европейской политической погоды. «Однако что скажет на завтра Ланкастер-хауз?»

Двумя днями позже Тарасов отправился в Ланкастер-хауз.

Очевидно, кворум собирался в Ланкастер-хауз не столь редко, но каждый раз, когда порядок дня был особенно ответствен.

Бекетов поехал.

Бледно-сиреневый зал, украшенный золоченым деревом, был подготовлен к заседанию. Вещи точно встали по команде «смирно», чтобы принять людей: кресла, обитые цветным шелком, папки в тисненой коже, отмечающие места, где надлежит пребывать делегатам, цветные графины, наполненные с такой щедростью, точно организаторы действа единственно опасались, чтобы у делегатов не пересохло горло, и, конечно, дежурная колодка посреди стола с флажками четырех держав.

Делегаты являлись с правильными интервалами.

Устало улыбаясь, вошел Вайнант и занял свое место у окна. Несмотря на облачный день, свет был полуденным, ярким, высветлив четкий профиль американца. Вайнант щурился, и его обращенные к свету глаза, как можно было рассмотреть, серо-зеленые, в густых ресницах, пожалуй, необычные для его возраста, были строги и внимательны.

Явился сэр Вильям Стрэнг. Его портфель, тщательно линованный грубым тиснением, был туго набит. Видно, англичанин забыл переложить портфель из одной руки в другую, и нелегкая ноша заметно оттянула плечо и исказила лицо гримасой усталости. Он упер глаза в американца и улыбнулся, попытался улыбнуться, но это было уже сверх его сил — улыбка не сняла усталости.

Не вошел, а вкатил свою округлую особу Ренэ Массигли и, еще издали приметив кресло, нацелился, набрал скорость и не попал в кресло. Пришлось катить обратно и вновь брать на мушку кресло, обитое цветным шелком. Он это сделал изящно весьма и, поместившись в кресле, извлек платок и, не без удовольствия сминая его в мягкой пригоршне, промокнул глаза и раскланялся — только сейчас он увидел сидящих за столом.

— Итак, господа, в преддверии событий, которые нас ожидают, нам предстоит обсудить текст соглашения о дополнительных требованиях… — произнес Тарасов многократно повторявшуюся здесь фразу — ее строй, как, очевидно, и интонация были нерушимы…

Тарасов говорил, как обычно, негромким голосом и в такой мере ровным, что, казалось, надо было чуть-чуть усилить голос в своем сознании, чтобы явились напряжение и страсть. Быть может, речь Тарасова точно определяла его характер. Наверно, Тарасов был в чем-то и неудержимо горяч, и нетерпелив, и суров, и бесшабашно весел, и даже раздражителен, но это не выплескивалось наружу. Видно, природа наделила Тарасова могучим фильтром, который обладал способностью пропустить через себя стихию настроений, явив людям далеко не все, что владеет человеком. Как ни совершенен был этот инструмент, данный природой человеку, сам процесс этот стоил сил немалых. Чтобы гнев переплавить в печальное внимание, надо было сжечь пуд крови. У Тарасова и это получалось не очень явно — в характере человека, возможно, было нечто общее с характером реки на его отчей земле псковской: река была нерушимо спокойной и устойчиво полноводной во все времена года. Это качество редко кому противопоказано, тем более оно не противостоит человеку, который определен к штурвалу многопалубного посольского корабля. Одним словом, как установил Сергей Петрович, не очень улыбчивая натура Тарасова таила в себе нечто такое, что располагало к ней людей.

Сэр Вильям Стрэнг оглянулся и, убедившись, что британская делегация на месте и, таким образом, тыл почтенного делегата бронирован, взял слово.

— Я благодарен уважаемому собранию, что оно со вниманием отнеслось к проектам, предложенным делегацией Великобритании, в частности, к проекту о зонах оккупации… — произнес Стрэнг фразу, которая имела косвенное отношение к обсуждаемому вопросу, однако возникала в устах англичанина с железной необоримостью — справедливости ради надо сказать, что авторами проекта о зонах оккупации действительно были дипломаты его величества. — Не скрою, что мою делегацию беспокоит сложность проблем, которыми мы себя обременим, реализуя параграф третий, я имею в виду внешние дела рейха…