Эволюция бога: Бог глазами Библии, Корана и науки - Райт Роберт

Известно также, что преемники Иосии, несколько царей, правивших в период между его смертью и изгнанием, по-видимому, не разделяли его преданности Яхве. Если неверие назревало и на высшем, и на низшем уровнях, неудивительно, что Яхве не спешил встать на защиту Израиля!

Разумеется, ни одно из этих проявлений отступничества в период после правления Иосии не объясняет преждевременную смерть самого Иосии. Но в этом случае полезной оказывается идея отсроченного правосудия. Иосии предшествовали цари-политеисты, среди которых примечателен нечестивый и могущественный Манассия. Полвека теологического промискуитета Манассии завершились лишь за два года до начала правления Иосии и оставили слишком глубокий отпечаток зла, стереть который было не под силу даже Иосии. 4 Цар объясняет нам, что Иосия «обратился к Господу всем сердцем своим, и всею душею своею, и всеми силами своими», но «Господь не отложил великой ярости гнева Своего, какою воспылал гнев Его на Иуду за все оскорбления, какими прогневал его Манассия»[527].

Пока что все логично. Эти грехи, эпическое неверие до Иосии плюс продолжающееся неверие после Иосии теоретически могли объяснить, почему Яхве допустил покорение своего народа. И действительно, таким было официальное объяснение во Второзаконнической истории, которая заканчивается рассказом о вавилонском пленении (изгнании) в 4 Цар.

Два порядка возрастания масштаба

В приписывании геополитических бедствий гневу национального божества не было ничего нового ни для Израиля, ни, если уж на то пошло, для всего Ближнего Востока[528]. Именно так моавитяне в IX веке до н. э. объясняли причины, по которым их местный бог Хамос (Кемош) оставался в стороне, пока израильтяне порабощали их. Как оправдывался моавитский царь Меса (Меша) в надписи на Моавитском камне, Израиль «угнетал Моав много дней, ибо Хамос гневался на свою землю»[529]. Однако моавитяне не дошли до заключения, что Хамос — единственное существующее божество. Израильтяне также не дошли до такой крайности в предшествующих попытках объяснить неудачи божественным гневом. Что заставило их иначе воспринять вавилонское бедствие? Его масштабы, по крайней мере, в двух смыслах этого слова.

Во-первых, вавилонское завоевание было отнюдь не мелкой и проходящей сварой с каким-нибудь крошечным государством. Все происходило не так, как в те времена, когда, согласно Библии, Яхве разгневался на израильтян и «предал их в руки Хусарсафема, царя Месопотамского, и служили сыны Израилевы Хусарсафему восемь лет». И не так, как в те времена, когда Яхве «укрепил Еглона, царя Моавитского, против Израильтян», обрекая Израиль на восемнадцатилетнее служение[530]. На этот раз речь шла не о вассальной зависимости, а о пленении, и не от рук какого-нибудь ханаанского племени, а по вине величайшей из империй, существовавших в мире, известном Израилю.

Эти масштабы не привели плененных мыслителей Израиля к неизбежной идее единственного всемогущего божества, но легко представить себе, как некоторых из них подталкивают в этом направлении. Ведь любой бог, который пользуется целой империей как орудием наказания, должен быть весьма могущественным. Эта парадоксальная логика — чем страшнее угроза твоему народу, тем могущественнее должен быть твой бог, — вновь всплыла в VIII веке, когда великая Ассирийская империя изводила весь Израиль и опустошала его часть. Когда Исайя мимоходом ссылается на слова Яхве «о, Ассур, жезл гнева Моего», он изображает вовсе не заурядное божество[531]. Этот бог предположительно держал в кулаке самого Ассура, грозного бога ассирийской империи.

Книга Исайи была написана в сравнительно комфортных условиях юга, в Иуде — царстве, которому ассирийцы досаждали, но не разоряли его, подобно северному Ефрему. И напротив, основополагающая теологическая реакция на подчинение вавилонянам исходила от людей, выдержавших основную тяжесть удара при завоевании, а затем в роли пленников в чужой земле, обдумывавших последствия этого завоевания. Вот еще в каком отношении израильский монотеизм стал следствием «масштабности» вавилонского завоевания: монотеистическую теологию сформировали люди, которые прочувствовали на себе всю серьезность последовавшей травмы. Они не просто увидели, как завоевали их землю: у них на глазах их земля исчезла, вдобавок после того, как они стали свидетелями разрушения самого материального из символов их государственности — храма официального бога их народа. После этого им пришлось жить среди людей, говорящих на ином языке, и поклоняться другим богам. Это был кризис не просто национальной безопасности, но и национального самосознания.

Эти два показателя масштабности — значительность геополитического поражения Израиля и глубина психологической травмы — предоставили на выбор два базовых варианта теологии и сделали один из них неприемлемым. Во-первых, израильтяне могли просто прийти к выводу, что их бог проиграл бой; Яхве приложил все старания, но был вынужден подчиниться могущественному Мардуку, государственному богу вавилонян. Однако идея поражения национального бога никогда не прельщала ни израильтян, ни моавитян, ни народы в целом, а в данном случае была почти невыносима. Ибо если Яхве проиграл эту битву, то самым унизительным образом. Его храм, его дом, был разрушен, его народ похищен. Представлять своего бога после столь унизительного проигрыша — почти что считать этого бога мертвым. А в те времена и в той части мира отношение к национальному божеству как к мертвецу означало, что мертва и его нация. Божественная, национальная и этническая принадлежность были, в сущности, неразделимы.

В итоге остался второй вариант: сделать вывод, что такой исход — воля самого Яхве. Но если так, значит, Яхве еще могущественнее, чем было очевидно ранее. Ведь вавилоняне покорили грозных ассирийцев. Если управление Ассирией как «жезлом гнева Моего» свидетельствовало о силе Яхве, какого же смысла был исполнен тот же его поступок по отношению к покорителям Ассирии? Яхве сам обращает на это внимание израильтян в то время, как ширится вавилонское наступление: «Посмотрите между народами и внимательно вглядитесь, и вы сильно изумитесь; ибо Я сделаю во дни ваши такое дело, которому вы не поверили бы, если бы вам рассказывали. Ибо вот, Я подниму Халдеев [вавилонян], народ жестокий и необузданный, который ходит по широтам земли, чтобы завладеть не принадлежащими ему селениями… И над царями он издевается, и князья служат ему посмешищем»[532]. Вообразите, каким могущественным надо быть, чтобы выставить на посмешище их — сделать так, чтобы они неосознанно наказали себя сами! Тогда их бог Мардук — марионетка!

В этом и заключается ирония возникновения монотеизма в Израиле. Как отмечал Марк Смит, «по своей политической силе Израиль стоит на нижней ступени, а свое божество, наоборот, возводит в ранг повелителя всей вселенной»[533]. Такая логика может показаться извращенной, тем не менее это логика. Бог, который управляет действиями величайшей империи из всех известных, — это бог, способный управлять самой историей.

ИЗРАИЛЬ СТОИТ НА НИЖНЕЙ СТУПЕНИ СРЕДИ ПРОЧИХ ГОСУДАРСТВ, А СВОЕ БОЖЕСТВО ВОЗВОДИТ В РАНГ ПОВЕЛИТЕЛЯ ВСЕЙ ВСЕЛЕННОЙ. В ЭТОМ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ ИРОНИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ МОНОТЕИЗМА В ИЗРАИЛЕ

Однако нейтральный характер слова «логика» вводит в заблуждение. Религия всегда представляла собой взаимосвязь мысли и чувства. Исследуя эмоциональную текстуру теологии пленения, ее логике можно придать утонченность. И кроме того, мы наконец можем ответить на вопрос, какого рода божеством был авраамический бог в тот момент, когда он стал единственным истинным богом — Богом с большой буквы.