Пожарский - Дмитрий Володихин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще бы горделивое панство не согласилось подождать! Каким оно располагало выбором? Уйти ему не дали бы. А сдаться означало потерять всё награбленное в Москве. Более того, еще неизвестно, как поступили бы победители с гарнизоном, вытворявшим на земле русской столицы дикие художества! Ведь это польское «рыцарство» вместе с русскими сторонниками иноземной власти выжгло город в 1611 году! Ведь это благородное шляхетство развлекалось, насилуя и ставя на кон в азартных играх знатных русских девушек![196] Ведь суровые воители чужеземные очищали московские купеческие лавки от товаров, растаскивали царскую казну, поголовно вырезали китайгородский посад![197] Какого отношения могли они ждать от торжествующих победителей? Ласки и нежности? Вот уж вряд ли. С тревогой вглядывались поляки в море людское, окружившее Кремль и Китай-город. Ничего доброго не предвещало для них поражение Ходкевича. Холодная, гибельная судьба отвечала им взглядом с пожарищ и руин московских. Бездна ненавидящих глаз мерещилась польским дозорным, притаившимся у кремлевских зубцов.
Когда Ходкевич отступил к Воробьевым горам, в стане ополченцев могли вздохнуть спокойно: покалеченный зверь не вернется! Убрел — зализывать раны да искать прокормления.
В армии Пожарского принялись совершать молебны, благодарить в молитвах Пречистую Богородицу, московских чудотворцев и преподобного Сергия. Звонили колокола в уцелевших среди всеобщего разорения храмах. Священники отпевали павших. Тысячи тел нашли вечное упокоение в могилах. Велика была жертва, принесенная нашим народом. Ею куплены были свобода и чистота веры. Но более того — возможность продолжить путь из бездны шатости и скверны, куда погрузилась Московская держава.
По словам Р. Г. Скрынникова, «разгром полевой армии Речи Посполитой в Москве стал поворотным пунктом в освободительной борьбе русского народа. Отступление Ходкевича обрекло на гибель гарнизон, оккупировавший русскую столицу».[198]
Верные слова. На протяжении нескольких лет громадный русский корабль шел от бури к буре, от крушения к новому крушению. С 1610 года, когда русская знать своими руками отдала иноплеменникам русского царя, в корабельном днище России появлялась одна пробоина за другой. Вот правительство наше запросило себе польского королевича в государи. Вот поляки вошли в Москву. Вот шведы заняли Новгород. Восстала Москва — и сломили враги восставших, спалили Великий город. Собралось земское ополчение к стенам столицы — огромное дело! — но, бившись, распалось, рассорилось в своей среде. Остатки его чудом продержались столь долго на столичном посаде. Казалось, русский корабль безнадежно сел на рифы, и нет больше сил латать его, стягивать на чистую воду… Самое скверное — нравственный стержень надломлен. Повсюду развращение, предательство и кривизна. Кто ж теперь станет бескорыстно заботиться о едином общем корабле? Где ж ему не развалиться на куски! Но вот приходят последние умельцы, и стучат их топоры, и пропадают дыры в днище, и вновь откуда-то берется крепость на месте слабости, вновь возникает прямота на месте кривизны.
В стук топоров этих плотников корабельных вслушивается вся Россия. Ужели есть силы вырваться из ямищи нравственного распада?! Остались еще настоящие люди, и Бог к ним милостив — дает победу в руки. Стало быть, еще возможно для Московской державы сойти с рифов и пуститься в свободное плавание. Страна застыла, ожидая добрых вестей, которых давно уже не чаяла ниоткуда.
Победа в борьбе за Москву — общее земское достижение. В этом общем деле князь Дмитрий Михайлович Пожарский сыграл особую роль. Она отнюдь не сводится к приказам, отданным во время битвы с поляками. Она связана не только и даже не столько с проявлениями полководческого таланта, сколько с особыми душевными качествами князя. Да, тактический дар Пожарского отрицать невозможно. Благодаря командирскому предвидению князя ополчение как следует укрепилось, не уповая на сшибку в открытом поле. Благодаря его умению быстро менять тактический рисунок боя наша армия скоро научилась встречать польскую кавалерию в пешем строю, заставлять ее, в свою очередь, спешиваться, уничтожая тем самым страшную мощь ее таранного удара. Всё так! Но разве одно только воеводское искусство обеспечило русским полкам преобладание над неприятелем? Разве одни только уловки тактические, разве хитрая, замысловатая игра, разве многоходовые комбинации дали Пожарскому перевес над великим игроком Ходкевичем? Нет, нет. Уловок-то как раз было совсем немного. Чаще ни Пожарский, ни Ходкевич не могли вести изощренную маневренную борьбу. Чаще оба военачальника сталкивались с обстоятельствами, в которых им оставалось только гадать, каким будет исход боя. Успех страшного противоборства за русскую столицу заключался в другом. Сражение длилось столь долго, шло с таким упорством, принесло такие потери как русским, так и полякам, что самым полезным свойством вождей, вставших во главе двух армий, стало умение сохранить в своих людях стойкость. Воины Пожарского и Ходкевича готовы были идти лоб в лоб, они на протяжении двух дней отважно сталкивались в многочасовой рубке. Они подолгу вели бой, то колеблясь, то наращивая наступательный порыв. В одной русской воинской повести очень точно передана атмосфера, царившая в те дни на развалинах Белокаменной: «В долгой сече полки обеих сторон истомились, и продолжали биться, за руки друг друга хватая…» Полководцу, ведущему такое сражение, не столько нужны тактические ухищрения, сколько вера в Бога, в правоту своего дела и в мужество своих людей. Когда приходит конец силам человеческим, когда всё бежит, когда ратники ни о чем уже не способны думать, кроме спасения, тогда военачальник находит новые резервы, тогда он просит, настаивает, угрожает, подкупает тех, кого еще можно бросить в пламя сражения, и продолжает борьбу. Если требуется — посылает красноречивых ораторов ради воодушевления воинов. Если надо — сам встает в боевой строй. Здоров ли он, ранен ли, много ли у него шансов, мало ли, а он должен надеяться на победу и поддерживать такую же надежду в своей армии.
Земское ополчение истекло кровью, уступило противнику поле — раз, другой, третий… А в итоге победило. Сколько раз на протяжении Смуты наши воеводы покидали войска при куда менее «аварийных» условиях! Но Пожарский хранил в своей душе искру надежды на лучший исход дела и видел в своих людях такую же искру. Он шел на святое дело. И ополченцы его шли на святое дело. Все знали, со сколь грозным противником предстоит столкнуться, каждый мог бы и остаться в стороне, никто не принуждал вступать в земское войско. Но — вступали, воодушевляясь, уповая на Божью помощь. Ввязавшись в такое, нельзя бежать. И Пожарский не допустил бегства. Любыми средствами он сохранял боеспособность.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});