Империя - Гор Видал

— Кто построил арку? — Анна поспешила сменить опасную тему.

— Комитет, — сказал Блэз. — Национальное общество скульпторов.

— Стиль чисто американский. — Она улыбнулась, подставив лицо свету, огорчив Блэза отчетливыми морщинками; он нервничал. — А из чего сделана арка? Из мрамора? Камня?

— Из дешевого дерева и штукатурки, — сказал Шеф злорадно. — И масса белой краски.

— Но когда настанет зима…

— Она развалится, — мечтательно произнес Шеф.

— Объявлена подписка на воссоздание ее в мраморе. Это только модель. — Как новый молодой и к тому же состоятельный ньюйоркец, Блэз уже сделал пожертвование.

— Но арка вовсе не выглядит временной, — восхищенно сказала Анна.

— Это чисто по-американски, — сказал Шеф. Херст считал себя олицетворением Америки, да наверное он и был им, подумал Блэз. Все здесь было в равной степени новым, доморощенным, временным.

Государственный секретарь Хэй и военный министр Илайхью Рут сидели лицом друг к другу, разделенные письменным столом. Рут сменил Элджера в августе. Непревзойденный нью-йоркский адвокат и лукавый острослов, Рут один доставлял Хэю радость из всего довольно-таки унылого кабинета министров. Он был коротко стриженный, наподобие Юлия Цезаря, с темной челкой на лбу и скромными усиками. Черные глаза светились живостью и умом, молниеносная улыбка источала откровенность, но могла быть и убийственной.

— Если вам действительно нужны Филиппины, можете забирать их себе, — сказал Хэй. — У меня и без того забот полны руки.

— Да вовсе я их не хочу, мой дорогой друг. С меня одной Кубы довольно. — Рут закурил сигару. — Кстати, я сказал президенту, что все наши островные владения должны управляться государственным департаментом. Военное министерство не приспособлено управлять мирными колониальными правительствами. Куба, конечно, на самом деле не является колонией. — Рут нахмурился. — Хорошо бы нам придумать лучшее слово, нежели «владения», для наших…

— Владений? — Хэй улыбнулся, боли в спине отступили. Лето, проведенное в Нью-Гэмпшире, оздоровило если не израненную душу, то хотя бы позвоночник. — Придется признать их тем, чем они являются на самом деле.

— Я только что разделил Кубу на четыре военных округа, примерно так, как мы поступили на Юге в тысяча восемьсот шестьдесят пятом. В должное время мы оттуда уйдем, но что тогда будет с Кубой?

— Вы имеете в виду Германию? — В последнее время «германская угроза» многократно обсуждалась в кабинете министров; общее мнение сводилось к тому, что германский флот слишком уж вольготно чувствует себя и в Карибском море, и на Тихом океане, и все, или почти все, согласились на том, что если немцы получат хотя бы один порт в Карибском море, война станет неизбежной.

Недавнее открытие Майором доктрины Монро внушало оптимизм. Однако, как всегда говорил Генри Адамс, его семейный шедевр обычно с раздражением вспоминают лишь один раз в жизни целого поколения. Сейчас вынашиваются планы купить у Дании Виргинские острова; к сожалению, датчане, уверенные в том, что правительство Соединенных Штатов насквозь продажно, прониклись мыслью, что им придется заплатить соответствующим чиновникам. С грубым предложением подступались и к самому Хэю; он жестко ответил датчанину: «Вам придется сначала заплатить сенатору Лоджу. Это ключевая фигура и дорогая к тому же; он из Массачусетса, а сенаторы от этого штата до сих пор боготворят и копируют Дэниела Уэбстера[93], который был на содержании у всех без исключения». Кэбота эта шутка отнюдь не привела в восторг. Адамс же целый день хохотал до упаду.

— Не думаю, что немцы добьются многого на этом берегу Атлантики. — Рут обвел указательным пальцем покрытый пылью портрет принца Уэльского в серебряной рамке. — Бедняга. Он никогда не будет королем.

— Не может же королева Виктория жить вечно. Она была королевой всю мою жизнь, да и вашу тоже. Она подливает себе виски в вино.

— Этим и объясняется ее живучесть. На Кубу будет назначен Леонард Вуд.

— Генерал-губернатором?

— Какой бы титул ему ни присвоили, — кивнул Рут. — Он собирается устроить на Кубе генеральную уборку. В буквальном смысле собрать мусор. Отправить детей в школы. Дать им конституцию, в соответствии с которой голосовать будут только собственники.

Хэй втянул в себя дым сигары Рута: кубинская, определил он, высшего качества.

— Никто не сможет нас обвинить в экспорте демократии. Бедняга Джефферсон думал, что он победил, но мы все теперь гамильтоновцы[94].

— Из-за Гражданской войны.

Эйди приоткрыл дверь и просунул в кабинет свою элегантную голову.

— Они идут, мистер Хэй, — тихо сказал он.

— О ком это вы? — спросил Хэй.

Высокий скрипучий фальцет возгласа «Здорово!» немедленно установил одного из них.

— Мне следовало вас предупредить, — сказал Рут, обнажая зубы в предвкушении удовольствия.

— Приближается Теодор… — Хэй потянулся к бюро и, точно задраивая люк, если пользоваться морским термином, закрыл крышку.

— Со своим открытием…

Дверь распахнулась и в ее проеме возникла внушительная фигура молодого губернатора штата Нью-Йорк и осанистая фигура старого адмирала Дьюи.

— Вы оба здесь! Мы были у министра Лонга. Это так удобно, что вы все трое в одном здании. Вы выглядите потрясающе, Хэй.

— Я и чувствую себя… здорово, Теодор. — Захлопнув крышку бюро, Хэй не без труда поднялся. Он намеревался пожать правую руку адмирала, но ему протянули левую.

— От рукопожатий в Нью-Йорке у меня отнялась рука, — сказал адмирал. Он был невысок ростом, загорелый и с белоснежными волосами и усами.

— Герой дня, — сказал Рут почтительно.

— Дня? Столетия! — выкрикнул Рузвельт.

— Которое заканчивается менее чем через два месяца. — Хэй был рад поставить Теодора на место. — А затем все мы погрузимся в пугающую неизвестность двадцатого века.

— Который начнется не через два месяца, а через год и два месяца, — уточнил Рут. — Первого января тысяча девятьсот первого года.

— Вы наверное правы, — начал Хэй, но его перебил Рузвельт.

— Почему пугающую? — Губернатор снял очки и принялся их протирать шелковым носовым платком. — В двадцатом столетии, когда бы оно ни наступило, мы будем в зените нашего могущества. Вы согласны со мной, адмирал?

Дьюи смотрел в окно на Белый дом.

— Я не думаю, что быть президентом так уж трудно, — сказал он.

Все трое были слишком изумлены, чтобы откликнуться в своем или каком-нибудь еще духе.

— Это точно как на флоте, я хотел сказать. Вам приказывают, и вы выполняете приказы.

— Кто же, по вашему, будет вам приказывать, президент Дьюи? — Рут пришел в себя первым.

— О, конгресс. — Адмирал засмеялся. — Конечно, я моряк, и у меня нет политических убеждений. Но кое-что об этом мне известно. Моя жена, она завтра станет моей женой, в восторге от этой идеи. А также ее брат Джон Р. Маклин. Как вы знаете, он глубоко погружен в политику. В штате Огайо.

Во время этого поразительного заявления — точнее говоря, размышления вслух — Хэй наблюдал за Рузвельтом. На этот раз зубы Теодора прятались за губами и усами. В голубых глазах застыло изумление, пенсне съехало на нос.

— Дом, конечно, очень соблазнительный. — Адмиральским взмахом руки Дьюи показал на Белый дом. — Но теперь у меня есть свой дом — 1747 на Род-Айленд авеню. Дар народа, который я только что перевел на имя моей будущей жены.

Хэй лишился дара речи. Впервые в американской истории была проведена подписка с целью вознаградить домом американского героя. Когда в бедности умер генерал Грант, в редакционных статьях писали о Бленхеймском дворце и Эпсли-хаусе, которыми благодарная Британия одарила своих победоносных военачальников. Разве не обязаны Соединенные Штаты сделать то же самое для своих героев? Вскоре после возвращения адмирала Дьюи ему был подарен дом в столице, отвечающий его достаточно скромным требованиям: в столовой должно помещаться не менее четырнадцати человек — то было адмиральское представление об оптимальном количестве гостей. И вот теперь он беспечно расстался с народным подарком.

— Мудро ли это? — спросил Хэй. — Народ подарил этот дом вам.

— Вы совершенно правы. И это означает, что я могу поступать с ним, как я пожелаю, а я хочу, чтобы им владела миссис Хейзен, которая завтра станет миссис Дьюи. А вообще, — продолжал адмирал без малейшей паузы, — я думаю, что нужно ждать, когда народ скажет, что он хочет видеть вас президентом, прежде чем самому что-либо говорить и делать. Вы согласны со мной, губернатор?

Крик Рузвельта показался Хэю сродни визгу курицы при виде повара с ножом в руке.

Первым как всегда пришел в себя Рут.

— Я убежден, — произнес он невинным тоном, — что мысль о себе в роли президента даже не приходила в голову полковнику Рузвельту, которого интересует не должность как таковая со всеми ее атрибутами или помещение, к нему прилагаемое. Конечно нет. Для губернатора главное — это сама служба. Разве я не прав, полковник?