Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт Уигглин

Вы могли бы впрячь Ребекку в тяжелейший плуг, но, пока на ее стороне была молодость и сила, она ни на мгновение не забыла бы о зеленой траве под ногами и о голубом небе над головой. Ее глаза видели тесто, которое она замешивала, и пирог, которому она придавала форму, ее уши слышали, как потрескивает огонь в кухонном очаге и как поет закипающий чайник, но то и дело ее фантазия расправляла крылья и, взмыв в высоту, отдыхала, набиралась сил. Маленький, жалкий фермерский домик был неопровержимым фактом, но она имела много дворцов, куда ускользала порой — дворцов, населенных деятельными и храбрыми героями, принадлежащими миру романтики, дворцов, где их неземные обитатели шепчут душе божественные советы. И каждый раз после отступления в эту крепость мечты она вновь выходила вперед, сияющая и обновленная, как тот, кто видел вечернюю звезду или слышал сладкозвучную музыку или впивал аромат Розы радости.

Орилия могла понять чувства ограниченной и заурядной курицы, которая высидела удивительного, бесстрашного утенка, но ее собственный случай был куда более чудесным, и она могла сравнить свое изумление только с изумлением скромной пеструшки, из яйца которой вылупилась райская птица. Эта мысль не раз приходила к ней в последние две недели и снова мелькнула в это теплое октябрьское утро, когда Ребекка вошла в комнату с охапкой золотарника[45] и пылающих осенних листьев.

— Один намек на моды осенней природы, — сказала Ребекка, воткнув между матрасом и спинкой в ногах кровати ветку с великолепными красными и желтыми листьями. — Она склонялась над прудом, и я побоялась, что этой красавице грозит сделаться тщеславной, если я позволю ей слишком долго любоваться ее отражением в воде, так что я поскорей унесла бедняжку от опасности! Разве не чудо! Как мне хотелось бы отнести одну из таких ветвей сегодня бедной тете Миранде! В кирпичном доме не бывает цветов, когда я уезжаю.

Это было удивительное утро. Солнце медленно поднялось над миром, хранившим в памяти лишь череду золотых дней и звездных ночей. Воздух был напоен ароматом зреющих фруктов, а на дереве у двери самозабвенно распевала маленькая птичка, почти разрывавшая свое горлышко, изливая радость жизни. Она забыла, что лето прошло, что неотвратимо близится зима, но кто захочет думать о холодных ветрах, голых сучьях, замерзших потоках в такой день? Яркая бабочка влетела в открытое окно и уселась на блестящий лист. Орилия слышала пение птички и, оторвав взгляд от красоты огненной ветки, перевела его на свою высокую, прекрасную дочь, стоящую, словно юная Весна с золотой Осенью в руках.

Вдруг она закрыла глаза и воскликнула:

— Я не вынесу этого! Вот я лежу здесь, прикованная к постели, мешая всем твоим планам. Все пошло прахом — вся моя экономия, все наши лишения, вся твоя упорная учеба, все расходы Миранды — все, что, как мы думали, сделает из тебя человека!

— Мама, мама, не говори так! Не думай так! — воскликнула Ребекка и порывисто опустилась на пол у постели, роняя листья и ветки золотарника. — Что ты, мама, мне чуть больше семнадцати! Эта особа в фиолетовом ситцевом переднике с испачканным мукой носом — только «зачатки» меня. Помнишь то маленькое деревце, которое посадил Джон? Были засушливое лето и холодная зима, и оно совсем не росло, что бы мы ни делали для него, а потом был хороший год, и оно наверстало упущенное время. Просто сейчас мое время «давать корни», но не думай, что мой день кончен, ведь он еще не начался! Столетний клен у колодца и тот покрылся новой листвой в это лето, так что и для меня должна быть надежда в мои семнадцать!

— Можешь храбриться сколько хочешь, — всхлипывала Орилия, — но меня не обманешь. Ты потеряла хорошее место, ты никогда не увидишь здесь своих друзей и ты не что иное, как «рабочая лошадь»!

— С виду я «рабочая лошадь», — сказала Ребекка с таинственным видом и смеющимися глазами, — но на самом деле я принцесса. Никому не говори, но это лишь маскировка. Она необходима по причинам большой государственной важности. Король и королева, которые в настоящее время занимают мой трон, очень стары, и их положение неустойчиво. Они собираются вскоре отречься от власти в мою пользу. Мое будущее королевство довольно маленькое, если сравнивать его с другими существующими королевствами, поэтому за него не ведется борьбы среди королевских родов. Но вы также не должны ожидать для меня золотого трона, выложенного бриллиантами. Он будет всего лишь из слоновой кости с красивой ширмой из павлиньих перьев сзади. Но у вас будет удобный стул совсем рядом с ним и множество слуг, готовых исполнить, как это называют в романах, ваше «малейшее желание».

Орилия против воли улыбнулась, она была утешена, хотя обмануть ее не удалось.

— Надеюсь только, что тебе не придется слишком долго ждать твоих тронов и королевств, Ребекка, — сказала она, — и что я успею увидеть их, прежде чем умру. Но жизнь кажется мне очень суровой и жестокой. Ты связана по рукам и ногам: одна больная в кирпичном доме — Миранда, вторая калека — я здесь, на ферме, не говоря уже о Дженни, Фанни и Марке. В тебе есть что-то от веселого характера твоего отца, иначе такая жизнь тяготила бы тебя так же, как и меня.

— Знаешь, мама, — сказала Ребекка, обхватив колени руками, — радость — уже просто быть здесь, в этом мире, в такой день, как сегодняшний, иметь возможность видеть, чувствовать, делать, быть в гармонии с ним, с этим миром. Когда тебе было семнадцать, мама, разве не было хорошо просто быть живой? Ты ведь не забыла?

— Нет, не забыла, — сказала Орилия, — но я не была такой живой, как ты, никогда.

— Я часто думаю, — продолжила Ребекка, подходя к окну и глядя на деревья, — я часто думаю, как было бы ужасно, если бы меня совсем не было здесь. Если бы была Ханна, а потом сразу Джон, Дженни и остальные, но никакой Ребекки — никогда никакой Ребекки! Быть живым — вот в чем радость. В моем сердце должны быть страхи, но их нет. Что-то более сильное изгоняет их, что-то похожее на ветер. Ах, мама, взгляни! Уилл едет к дому: должно быть, есть письмо из кирпичного дома.

Глава 30 Прощай, Солнечный Ручей!

Уилл Мелвилл подъехал к окну и, бросив письмо на колени Ребекке, пошел в амбар по какому-то делу.

— Ну хорошо! Значит, сестре не стало хуже, — с облегчением вздохнула Орилия, — иначе Джейн послала бы телеграмму. Посмотри, что она пишет.

Ребекка открыла конверт и в один миг прочитала всю короткую записку:

Твоя тетя Миранда скончалась час назад. Приезжай немедленно, если только твоя мать вне опасности. Я не начну приготовлений к похоронам, пока ты не будешь здесь. Она умерла очень неожиданно и без всяких мучений. О, Ребекка, я так хочу тебя видеть!

Сила привычки была слишком велика, и даже в час смерти сестры Джейн помнила, что телеграмма стоит двадцать пять центов и что Орилии придется платить полдоллара за доставку.

Ребекка разразилась слезами, восклицая:

— Бедная, бедная тетя Миранда! Она умерла, не найдя успокоения и утешения в жизни, и я не смогла сказать ей последнее прости! Бедная тетя Джейн! Как ей одиноко! Что мне делать, мама? Я чувствую, что разрываюсь между тобой и кирпичным домом.

— Ты должна поехать немедленно, — сказала Орилия, приподнимаясь на подушках. — Даже если бы мне грозило умереть, пока тебя не будет здесь, я все равно сказала бы то же самое. Твои тетки сделали для тебя все — больше, чем я смогла бы сделать для тебя, — и теперь твоя очередь проявить любовь и выказать благодарность. Доктор говорит, что мое положение неопасно, и я сама чувствую, что это так. Дженни справится как-нибудь одна, если Ханна будет заходить к нам раз в день.

— Но, мама, я не могу поехать! Кто будет поворачивать тебя в постели? — воскликнула Ребекка. Она ходила взад и вперед по комнате, в смятении ломая руки.

— Не имеет значения, перевернут ли меня, — заявила Орилия стоически. — Если у женщины в моем возрасте и к тому же матери семейства не хватает ума, чтобы не свалиться со стога, она должна страдать. Иди, надень черное платье и собери саквояж. Я многое дала бы, чтобы самой отправиться на похороны сестры и доказать, что я забыла и простила ей все те жестокие слова, которые она говорила мне, пока я была замужем. Ее поступки были лучше ее слов, и она возместила тебе все то, в чем когда-либо согрешила против меня или твоего отца. Ах, Ребекка, — продолжила она дрожащим голосом, — я так хорошо помню то время, когда мы с ней обе были девочками и она гордилась тем, что у меня вьются волосы. А однажды, когда мы были уже девушками, она дала мне надеть свое лучшее голубое муслиновое платье. Это было в тот раз, когда твой отец пригласил меня в первую пару большого марша на рождественских танцах. А потом я узнала, что она думала, будто он собирается пригласить ее.