Рыба, кровь, кости - Лесли Форбс

— Как вы узнаете, когда пришло время собирать урожай? — спросила Магда рабочих на первой плантации, которую посетила.

— Когда просыпаются каждое утро с головной болью и рвотой, — ответил индиец-ботаник, прежде чем представитель ее отца мог вставить слово, — вот тогда они знают, что время пришло.

Магду поразил размах дела, управление которым она принимала теперь на себя. Она гордо прошлась по хранилищам, где большие партии переработанного опиума ждали своей отправки в Калькутту. В этих прибрежных складах, напоминавших высокие, открытые железнодорожные туннели, где свободно гулял воздух, ряд за рядом лежали шары опиума размером с пушечные ядра, они поднимались вверх решетчатыми стенами высотой в двадцать человеческих ростов.

— Совсем как эти диковинные приспособления для счета, которые китайцы называют абака, — произнесла Магда.

Индийский ботаник, как она отметила про себя, нарочно держался позади, отстранившись от старшего рабочего и посредника. В ответ на ее замечание он сказал, что маленькие, мальчики, ежедневно переворачивавшие шары, чтобы те не начали гнить и не пострадали от насекомых, жаловались На сильный опиумный дух в жарких верхних галереях. Даже на полу запах стелился бурой пленкой, и когда старшина поклялся, что на рабочих это никак не влияет, ботаник тут же ответил:

— Все же я слышал, что можно погрузиться в опиумные сны, просто подышав воздухом складов или же прогулявшись по маковому полю после того, как цветы разрезали нуштуром.

«Язык опиума все еще пачкает мои губы, — позднее поверит своему дневнику Магда. — Нуштур — заостренная раковина мидии, которой надрезают коробочки. Курраса — чаша, в которую по каплям стекает мутный сок плода (или плачет, как говорят здесь; если надрез слишком глубокий, плод будет плакать изнутри и умрет). Я вижу руки фабричных рабочих рядом с крошечной посудиной, в которую помещается как раз достаточно опиума для трех шариков; миски с водой и воздушные холмики лепестков мака; лева — остаточный опиум, которым смазывают лепестки, словно печатью; медную чашку, в которой лепят опиумные шарики».

— Вот так они привыкают к опиуму, — сказал он мне в то первое утро на складах, но тогда я не позволила себе поверить ему, пока еще нет.

В последний день пребывания в Патне Магда прогулялась к реке — убедиться, что багаж благополучно погрузили на борт парохода, который увезет их в Калькутту. Замечания, которые отпускал ботаник ее отца, убили всякую радость от этой поездки. Хотя она невольно признавалась себе в странном желании нравиться молодому индийцу, она до сих пор упрекала его в том, что он заставил ее чувствовать вину, а не гордость от своей работы.

Она увидела его длинный силуэт под баньяновым деревом возле Такта-гхата, пристани, обязанной своим именем тому, что ее выложили такта, или досками, по которым однажды закованные в кандалы узники заносили свои пожитки на корабль, увозивший их в тюрьму на Андаманские острова. Индиец разговаривал с человеком постарше, сидевшим в узкой изогнутой гребной лодке, казавшейся смертоносной, как ятаган.

— Вы же не пытаетесь сбежать на этом решительно ненадежном судне, не правда ли? — позвала она, но даже ей самой попытка пошутить показалась вымученной.

— Сбежать, миссис Айронстоун? Нет. Я спрашивал этого человека, собирается ли он плыть в Калькутту в сезон ловли сельди.

— Далековато плыть за рыбой. — Она услышала, что лодочник что-то сказал, но разобрала лишь несколько слов. — Что он говорит про Ганг?

— Не Ганг, миссис Айронстоун. Ганга: это общее обозначение для всех рек. Он говорит, что рыбная ловля — занятие бедняка, и жалеет, что не пошел по стопам своего зятя, фотографа на похоронах, который зарабатывает себе на хлеб погребальными кострами на реке. Он работает вместе со жрецом, совершающим обряд похорон, брамином мертвых. Этот человек говорит, что вспышка магния, вылетающая в ночи из камеры его зятя и освещающая трупы, похожа на молнию.

Магда гадала, как много в компании знали о подобных навязчивых идеях ее мужа. Не смеялись ли эти двое над ней на своем языке? Она ждала, что молодой индиец как-то выдаст себя, но выражение его лица оставалось непроницаемым. Насколько она могла доверять ему? Насколько можно доверять людям, которыми управляешь?

— Я хотела кое-что спросить, — начала она. — До моего сведения довели, что существует некий скандальный листок, распространяющий ложь о компании моего отца. Я нашла один такой на полу склада.

Он выдвинулся из тени дерева, и солнечные лучи упали на его лицо. Миндалины его глаз изучающе смотрели на нее. От этого долгого взгляда она почувствовала странное волнение.

— Ложь, миссис Айронстоун?

— Ну, может, не ложь, но преувеличения. В этой бумажке говорится, что торговля моего отца приучает к опиуму рабочих: либо они едят его тайком, либо их кожа его впитывает, из-за того что они имеют дело с такими большими количествами.

Его подбородок вытянулся.

— Вы думаете, это преувеличение?

Магде хотелось узнать, была ли его бронзовая кожа на ощупь такая же теплая, какой казалась. Хотелось протянуть пальцы, коснуться ее. Чтобы дать своим рукам более подходящее занятие, она достала из сумочки карандаш и взяла его как дирижерскую палочку, чтобы направлять беседу в нужное русло.

— Мой отец не допустил бы такой несправедливости.

— Вот как? — Он кивнул, как будто соглашаясь. — Вы знаете, что правительство Бомбея запретило правительству Индии поддерживать разведение опийного мака в этом районе на том основании, что это развращает рабочих?

— Британцы не привозили опиум в Индию, — твердо возразила она. — Они всего лишь превратили его в выгодное предприятие. — Сознавая, как напыщенно прозвучали ее слова, она все же никому не желала признаться в том, что дело, которое она любила с неистовой и нелогичной страстью первой любви, было так глубоко порочно. — Я вижу, вы рисовали, — произнесла она, пытаясь переменить тему разговора.

Он быстро придвинулся и схватил альбом, прислоненный к дереву. Листы бумаги разлетелись из него, и в ту секунду, когда он бросился собирать их, Магда нагнулась, чтобы подобрать ближайший к ней рисунок, они стукнулись лбами. Оба упали навзничь, держась за головы, и принялись извиняться.

Не переставая смеяться и вытянув руку, чтобы избежать нового столкновения, Магда потянулась к альбому, который он крепко прижал к себе.

— Пожалуйста, миссис Айронстоун, мне бы не хотелось…

— Не хотелось бы что? — переспросила она задиристо, дергая альбом на себя. — Показывать, говорить, быть здесь?

На какое-то мгновение взаимное нежелание уступить привело к тому, что она оказалась в тревожной близости от него. Индиец вдруг резко выпустил альбом из рук и невольно простонал, увидев, что она поворачивает к себе верхний набросок.

— Но… это же мы с папой! — сказала она, рассматривая ловкие карандашные штрихи. — Как искусно…

В смятении он услышал, как ее голос задрожал, когда она попыталась скрыть боль, причиненную ей этой точной карикатурой.

— Как верно вы поймали наше сходство за этими круглыми очками. Два серых филина. — Она попыталась усмехнуться, но безуспешно. — Я думала, ваша работа ограничивается ботаникой, а здесь, я вижу, вы склоняетесь в сторону орнитологии.

В ту минуту он что угодно отдал бы за то, чтобы быть не таким умелым рисовальщиком.

— Я ужасно сожалею, я не имел в виду… это не…

Теперь он считал, что рисунок, сделанный задолго до их встречи, никак не передавал ее прекрасных глаз — или ее духа. Но едва ли он мог объяснить ей это.

— Вы, похоже, владеете опасным талантом. — Не поднимая глаз, она вернула ему альбом.

— Здесь еще ничего не закончено, миссис Айронстоун. Только начало той серии, которую попросил меня сделать ваш отец, о его работе с маками и опиумом.

— Заодно с вашим исследованием? — быстро спросила она. — Должно быть, это занимает все ваше время.

— Вовсе нет, — отозвался он, тронутый тем, что она сочла его время ценным.

«Когда я рисую, я чувствую, что мой отец совсем рядом», — вот что он произнес про себя. Он хотел как-то извиниться перед ней за рисунок, но не знал, как сделать это, чтобы не обидеть ее еще больше.

— Вот образец того, что нужно, — наконец произнес он, доставая изображение двух собак, совсем не похожее на его собственный стиль, но умело выполненное. — Он нарисован художником Ост-Индской компании, по имени Шаик Мохаммад Амир, которым восхищается ваш отец.

Сам он полагал, что эти собаки никак не обнаруживали той мокроносой, разгульной псовости, которую он всегда связывал с представителями рода собачьих. Они выглядели очень напряженными, даже неживыми. Как раз для такого любителя таксидермии, как мистер Флитвуд.