Зов Ктулху - Говард Лавкрафт

Я всегда терпимо относился к исследованиям Уэста и часто обсуждал с ним его теории со всеми их бесконечными следствиями и выводами. Разделяя взгляды Геккеля[1] на жизнь, согласно которым последняя сводится к физическим и химическим процессам, а так называемая «душа» – не более чем миф, мой друг полагал, что успех искусственного оживления напрямую зависит от состояния тканей умершего: коль скоро разложение еще не началось, то с помощью верно подобранных средств сохранное тело можно вернуть в первоначальное состояние, называемое жизнью. Уэст полностью отдавал себе отчет в том, что даже незначительное повреждение чувствительных клеток мозга, происходящее в первые моменты после смерти, способно повлечь за собой нарушение физической или умственной деятельности оживляемого. Сначала он пытался с помощью особого реактива возбудить в умирающем жизненную энергию, но ряд неудачных опытов на животных заставил его убедиться в несовместимости естественных и искусственных проявлений жизни. Это обстоятельство и вызвало недоверие профессуры: на основании поверхностных впечатлений ученые мужи решили, что подопытные животные лишь казались мертвыми. Факультетские власти продолжали придирчиво наблюдать за деятельностью моего друга.

Вскоре после того, как Уэсту запретили пользоваться лабораторией, он сообщал мне о своем решении любыми путями отыскивать свежие трупы и тайно продолжать исследования. Слушать его рассуждения на эту тему было жутко: студенты факультета никогда не добывали материал для опытов сами. Поскольку обратиться в морги мы не могли, то прибегли к услугам двух местных негров, которым не задавали лишних вопросов. В то время Уэст был невысоким стройным юношей в очках, с тонкими чертами лица, светлыми волосами, бледно-голубыми глазами и тихим голосом; странно было слышать, как он рассуждал о преимуществах кладбища для бедняков перед кладбищем церкви Иисуса Христа, где накануне погребения практически все трупы бальзамировались, что губительно сказывалось на наших опытах.

Я был деятельным и преданным союзником Уэста и не только помогал добывать материал для его гнусных опытов, но и подыскал для них укромное место. Именно я вспомнил о заброшенном доме Чапмана за Мидоу-хилл. На первом этаже мы устроили операционную и лабораторию, завесив окна темными шторами, дабы скрыть наши полуночные занятия. Хотя дом стоял на отшибе, вдали от дороги, меры предосторожности не представлялись лишними: слухи о странных огнях, замеченных прохожими, могли бы положить конец нашим исследованиям. На Случай расспросов мы условились называть нашу операционную химической лабораторией. Мало-помалу мы оснастили наше мрачное убежище приборами, приобретенными в Бостоне или беззастенчиво позаимствованными на факультете – причем позаботились о том, чтобы непосвященные не догадались об их назначении, – а также запаслись ломами и лопатами, чтобы закапывать трупы в подвале. На факультете в аналогичных случаях мы пользовались печью для сжигания, однако это полезное устройство было нам не по карману. Избавляться от трупов было постоянной морокой-даже крошечные тушки морских свинок, над которыми Уэст тайно экспериментировал у себя в комнате, доставляли нам массу хлопот.

Мы с жадностью вампиров изучали сообщения о смерти, поскольку для наших опытов годился не всякий покойник. Мы искали относительно свежий, не изуродованный болезнью труп, для сохранения которого не применялись искусственные средства. Пределом мечтаний для нас были жертвы несчастных случаев. Многие недели нам не удавалось найти ничего подходящего, хотя мы и наводили справки в морге и больнице якобы в интересах факультета. Но обращаться туда слишком часто мы не могли, так как боялись вызвать подозрения. Обнаружив, что право первого выбора принадлежит университету, мы с Уэстом приняли решение остаться в Аркхеме на лето, когда там проводятся летние курсы. Наконец удача нам улыбнулась: в один прекрасный день нам подвернулся почти идеальный случай. Здоровый молодой рабочий, утонувший в пруду лишь прошлым утром, без лишних проволочек и бальзамирования был похоронен за счет города на кладбище для бедняков. Отыскав его свежую могилу, мы уговорились вернуться к ней сразу после полуночи.

Ночью, прибыв на место, мы с отвращением приступили к делу – тогда мы еще не знали страха перед кладбищами, который возник у нас позднее. Мы захватили с собой лопаты и потайные масляные лампы. В то время электрические фонари были уже в ходу, однако надежностью уступали нынешним. Раскапывать могилу оказалось делом тяжелым и грязным – впрочем, будь мы художниками, а не учеными, возможно, мы бы сумели усмотреть в нашей работе нечто завораживающее и поэтическое. Когда наши лопаты стукнулись о дерево, мы с облегчением вздохнули. Вскоре из-под земли показался сосновый гроб. Уэст спрыгнул вниз, снял крышку, вытащил труп и приподнял его. Я нагнулся над ямой, выволок труп, и мы вдвоем принялись торопливо забрасывать могилу землей, чтобы вернуть ей прежний вид. Нервы у нас были взвинчены до предела – не последнюю роль в этом сыграло окоченевшее тело и бесстрастное лицо нашей первой жертвы, – но мы сумели уничтожить все следы. Затем, упрятав наш трофей в холщовый мешок, мы поспешили к дому старого Чапмана за Мидоу-хилл.

На импровизированном секционном столе при свете яркой ацетиленовой лампы наш подопытный не слишком походил на привидение. Это был крепко сбитый и явно не слишком впечатлительный юноша с простонародной внешностью: русыми волосами, серыми глазами и грубыми чертами лица – сильное животное без психологических изысков, жизненные процессы которого наверняка отличались простотой и здоровьем. Теперь, с закрытыми глазами, он походил скорее на спящего, чем на мертвого, хотя внимательный осмотр, проведенный Уэстом, не оставил на этот счет никаких сомнений. Наконец-то нам удалось раздобыть то, о чем мой друг всегда мечтал: идеального мертвеца, готового принять раствор, специально приготовленный для человека в соответствии с самыми точными расчетами и теориями. Мы страшно волновались. Не рассчитывая на полный успех, мы опасались непредсказуемых последствий неполного оживления. Особенно нас беспокоило состояние мозга и психики испытуемого: за время, прошедшее с момента смерти, нежные клетки мозга могли пострадать. Я, со своей стороны, еще не совсем избавился от традиционных представлений о так называемой «душе» и чувствовал некоторый трепет при мысли о том, что вскоре, быть может, услышу повествование о тайнах загробного мира. Что видел в недоступных сферах этот мирно покоящийся юноша, что он расскажет нам, вернувшись к жизни? – думал я. Но эти размышления не слишком отягощали меня, ибо по большей части я разделял материализм своего друга, который держался гораздо увереннее меня. Он хладнокровно ввел в вену трупа изрядное количество заготовленной жидкости и крепко перебинтовал разрез.