ИНЫЕ МИРЫ, ИНЫЕ ВРЕМЕНА. Сборник зарубежной фантастики - Айзек Азимов

Ее беспокоило то, что Эш не учит сына вести ферму.

— Почему он ничему не учится? — спрашивала Нэн. — Он же понимает тебя лучше, чем я.

— Он может понять. Может даже обогнать меня. Не забывай, я неполноценен, мои способности не нужны там, дома… Сын может оказаться им ближе, чем я.

— Но тогда… он сможет делать те удивительные вещи, которые делают они!

— Не думаю. Здесь действует некая выравнивающая сила, она, похоже, компенсирует потери и достижения. Я не могу научить его телекинезу — зато он лучше меня умеет лечить.

Тут же новая мечта вытеснила старую. Нэн представляла, как молодой врач Эш избавляет человечество от болезней Но… мальчик довольствовался тем, что уничтожал бородавки на руках товарищей по играм и сращивал сломанные кости, пробегая пальцами по поверхности тела. А главным интересом Эша-младшего были машины. В шесть лет он починил старенький велосипед, на котором катались по очереди все девчонки Мэксиллов. В восемь — возвращал к жизни ветхие будильники, в десять — налаживал трактор лучше, чем это делали в хенрятойском гараже. Наверное, Нэн должна была гордиться сыном, он мог стать великим инженером или изобретателем. Но мир атомного и водородного оружия нравился Нэн гораздо меньше, чем тот, который она знала с детства, несмотря на сухой закон и депрессию.

Нэн было чуть за сорок, но легкие морщинки были заметны на ее лице гораздо меньше, чем у женщин моложе Нэн на пять-шесть лет. И все же, глядя на гладкие щеки Эша, не изменившиеся с того дня, когда Джози привела Эша с южного пастбища, Нэн испытывала страх.

— Сколько тебе лет? — спрашивала она. — На самом деле?

— Столько же, сколько и тебе.

— Нет, — настаивала она, — это красивая фраза. Я хочу знaть.

— Как выразить мой возраст в земных годах? Сосчитать вращения планет вокруг солнца? Это бессмысленно. Даже если бы я знал высшую математику, я не сумел бы перевести одно измерение в другое. Смотри на это так: пшеница старится в Шесть месяцев, а дуб молод и в шестьдесят лет.

— Ты что, бессмертный?

— He более тебя. Я умру вместе с тобой.

— Но ты не стареешь.

— Я и не болeю. Мое тело не подвержено слабости и разрушению, как у моих далеких предков. Но ведь я родился — стало быть, я должен умереть.

— Ты останешься молодым, а я буду старухой, Эш…

Легко тебе рассуждать, думала она. Тебя не волнует, что болтают люди, тебя не трогают насмешки и злоба. Не любила бы я тебя так, назвала бы, пожалуй, бесчелевeчным. Впрочем, он действительно бесчеловечен — потому что он сверхчеловек. Да, конечно, все люди — эгоистичны, мелочны, ограниченны, жадны и жестоки…

Но нужно ли презирать их за это? Нужно ли презирать людей за то, что они не умеют наблюдать за собой свысока? Может быть, и надо…

Нэн не жалела, что вышла замуж за Эша, и лишь одно вызывало у нее протест: она старится, а он — нет.

Ничто не могло примирить ее с этой мыслью. Нэн содрогалась, когда представляла себе взгляды, вопросы, насмешки над женщиной пятидесяти, шестидесяти, семидесяти лет — женой двадцатилетнего мальчика. А если и сын будет таким же, как отец? Мысленно Нэн уже видела, при всей нелепости подобной картины, как она, состарившись, смотрит то на одного, то на другого- и не понимает, который из двух ее муж, а который — сын. Уйдя в горестные размышления, Нэн отдалилась от знакомых, стала молчаливой, и целыми днями бродила вдали от дома. И вот — среди жаркой солнечной тишины августовского дня она услышала музыку.

Нэн поняла сразу. Музыка походила на мычание Эша, но гораздо больше напоминала ту полифонию, которую Эш слушал по радио. Сердце женщины бешено заколотилось, потому что на мгновение Нэн показалось — Эш-младший… но нет, это было еще сложнее, гораздо сложнее. Затаив дыхание, Нэн слушала, потрясенная, испуганная. Вокруг не было никого и ничего постороннего, лишь обычный пейзаж — горы вдали, безоблачное небо, поля, деревья и заросли диких ягод…

И все же Нэн не сомневалась. Она поспешила домой и отыскала Эша.

— Тебя ищут.

— Знаю. Уже много дней знаю.

— Что им нужно?

Он ушел от прямого ответа.

— Как ты полагаешь, я совсем не приспособился к вашей жизни?

Она искренне удивилась:

— Ты? Да ведь ты принес мудрость, здоровье, добро всему, к чему прикасался! Как ты можеть говорить, что не приспособился?

— Потому что… я все-таки не стал одним из вас.

— Добавь — слава богу! Ты сделал гораздо больше. Ты изменил все вокруг себя — и внешне, и внутренне. Земля и те, кто ею живет, стали лучше благодаря тебе. Ты стал отцом Эша-младшего.

— Но ты несчастлива.

Она вздрогнула.

— Счастье существует для тех, кто доволен имеющимся и не хочет большего.

— А чего хотела бы ты? — спросил он.

— Такой жизни, чтобы не приходилось скрывать тебя, — живо ответила она. — Жизни, в которой ты, Эш-младший, его дети и внуки могли бы делать мир лучше, не вызывая подозрения и зависти. Думаю, ты все-таки немного приблизил такой мир.

— Они хотят, чтобы я вернулся, — вдруг сказал Эш.

Она услышала его слова, но они словно бы не достигли ее сознания.

— Они хотят, чтобы я вернулся, — повторил он. — Я им нужен.

— Но это чудовищно! Сначала тебя отправляют в мир дикарей, потом решают, что ошиблись и свистят, чтобы ты вернулся!

— Нет, — возразил Эш. — Меня не заставляли. Я не обязан был принимать предложение. Просто все сошлись на том, что люди здешнего общества, по нашим данным, должны быть ближе всего к той эпохе, к которои приспособлен я. Не надо было мне приходить. Я должен вернуться.

— «Все сошлись на том»! И ты говоришь… Да это и есть давление, принуждение! И делали вид, что это тебе на пользу! Неизвестно еще, кто больше дикари — мы или твой народ!

Эш не стал спорить, защищая тех, кто угрожал Нэн лишить ее мужа. В своем смирении Эш считал соотечественников неизмеримо выше себя.

— Ты, конечно, не уедешь?

— Я им нужен.

— Ты нужен и мне. И маленькому Эшу.

— Нельзя же сравнивать, — он мягко улыбнулся. Нужен я одному-двум людям — или миллионам. Зов любви и утешения нельзя противопоставить зову жизни.

— Ты не уедешь?

— Пока ты сама не скажешь мне, чтобы я уезжал.

На другой день она бродила по саду, вспоминая, каким он был запущенным до появления Эша, какое лицо было у Джози, какое у нее самой было беспокойное сердце. Потом пошла туда, где накануне услышала муеыку. Музыка звучала и сегодня — и было в ней нечто сверхчеловеческое. Она не просила, не убеждала, не спорила. Она звучала сама по себе. Нэн слушала долго, кажется, несколько часов. Потом вернулась домой. Эш обнял ее — и в который раз Нзн поразилась тому, что в его объятии столько нежности.