Игорь Святославич - Сергей Алексеев

Первое упоминание Новгорода-Северского относится к зиме 1078/79 года, когда Владимир Мономах разгромил под его стенами половецкого хана Белкатгина, отбив русский полон{187}. Однако град существовал еще задолго до этого. Славяне-северяне селились на месте будущего города в IX — первой половине X века. Естественные укрепления — овраги и всхолмья — служили защитой от возможных нападений для нескольких северских сел{188}.

На рубеже X—XI столетий Владимир Святославич занялся обустройством приграничных областей для борьбы с кочевниками-печенегами. На месте прежнего северского села, на холме-останце над крутым берегом Десны был возведен укрепленный град. Южная и юго-западная стороны холма в те годы были перекрыты валом на деревянном срубе. Площадь первоначального града, будущего детинца, составляла около трех гектаров. Для сравнения, Чернигов уже в то время занимал порядка восьми гектаров. «Новый город» на Северщине был тогда, конечно, еще не городом, а просто крепостью, защищавшей округу и границы Руси от кочевников{189}.

Новое строительство началось в Новгороде при Олеге «Гориславиче», которому град достался как «отчина» после Любечского съезда. Лишившийся Чернигова и Тмутаракани, видевший красоты Византии князь, конечно, не слишком уютно чувствовал себя в жалкой крепостице, уступавшей размерами даже Любечскому замку. Потому он позаботился о расширении своей новой столицы и постепенно превратил ее во второй по значимости город Черниговской земли. При Олеге Новгород-Северский стремительно разросся. Вокруг детинца, к югу и к востоку, вырос заселенный посадским людом окольный город. Его защищал острог, шедший полукольцом, замыкаясь у подножия холма с цитаделью. Общая площадь Новгорода выросла примерно до двадцати пяти, а позднее и до тридцати с лишним гектаров. Были перестроены и укрепления детинца. Детинец связывался с посадом Острожными воротами, а в самом остроге не позднее середины XII века прорубили Курские и Черниговские ворота.

Олег, естественно, озаботился и устройством собственной резиденции. Северо-запад детинца был отведен под княжеский терем с огражденным двором. По меркам Новгорода-Северского, чьи обитатели прежде ютились в небольших заглубленных сельских домах площадью от 16 до 22,5 квадратного метра, это был настоящий дворец. О его размерах можно судить по раскопанному археологами квадратному погребу, где в амфорах хранились мед и другие хмельные напитки, а также масло. Площадь погреба составляла 56,25 квадратного метра — некоторым нашим современникам хоромы Олега показались бы довольно скромными… Впрочем, отчасти так оно и было — все-таки если не основное, то немалое время князь проводил в Чернигове. Рядом с княжеским двором при Олеге было построено первое в Новгороде-Северском каменное здание — церковь Михаила Архангела, небесного покровителя князя. В общем, к концу правления «Гориславича» Новгород-Северский уже мог считаться настоящим городом{190}.

При последующих князьях посад продолжал заселяться и отчасти расширяться, а город в целом застраиваться. Во времена Игоря Святославича горожане уже обитали в наземных домах с деревянными или глинобитными полами. Посадские жили, как и по всей Руси, ремеслом и торговлей. Город был довольно богат, сносился с Киевом и даже Византией. Оттуда привозили, в частности, дорогую посуду, в том числе стеклянную. За острогом окольного города начинались княжеские и боярские угодья, нередко с укрепленными усадьбами, — те самые, что не раз подвергались разору во время описанных выше междоусобиц{191}.

Итак, Новгород-Северский ко времени прибытия в него братьев Святославичей уже был крупнейшим городом Черниговской земли после столицы. Однако всё познаётся в сравнении. Уже к середине XII века город почти остановился в росте. За следующие несколько десятилетий его площадь практически не увеличилась. Новгород давно оставил позади себя Любеч, но уже во второй половине столетия его начал догонять Путивль. Что же касается Чернигова, то он продолжал расти. В первой половине века он превышал размерами Новгород более чем вдвое, а во второй половине — уже примерно в шесть раз! Унылым, должно быть, казалось Святославичам возвращение из бурлящей жизнью столицы в застойный, пусть и зажиточный северский град невдали от Половецкой степи. Последнее обстоятельство наряду с вечными княжескими распрями естественным образом замедляло развитие Новгорода. Дело было даже не в опасности набегов кочевников — от них не был застрахован и Чернигов, особенно в пору междоусобиц. Просто северский град не граничил с богатыми землями, и желавшим торговать с Киевом или греками посадским проще было обосновываться именно в Чернигове, у устья Десны, а не выше по ее течению. Историки считают, что население Новгорода-Северского не превышало нескольких тысяч человек.

Местность за городской чертой издавна была обжитой. Новгород-Северский стоял в окружении множества старых и новых градов, и невозможно было проехать и дня по берегу Десны, не наткнувшись на русское укрепление. К югу и юго-востоку стояли грады Посулья и Посемья. Однако в основном это были княжеские замки или укрепления-убежища, а не настоящие города. Святослав Ольгович некогда жаловался, что живут в них одни «псари» да наемные половцы, а доходов никаких не приносят. Ни экономическими, ни тем более культурными центрами эти поселения не являлись — разве что знаками присутствия княжеской власти.

Однако присутствие это мало меняло вековой уклад жизни. Киев или Чернигов были центрами закона и веры, неизбежно воздействовавшими на всю округу. В Новгороде-Северском сидел князь, но не имелось епископа, едва ли было много по-настоящему грамотных людей. Никаких следов развития здесь грамотности и книжности нет. Неудивительно, что за городской чертой начинался уже совершенно иной мир. Автор «Повести временных лет» в начале XII века писал о северянах, радимичах и вятичах: «…один обычай имели: жили в лесах, как и всякий зверь, ели всё нечистое. И срамословие у них между отцами и снохами, и брака не бывало у них, но игрища между селами. Сходились на игрища, на пляски, на всякие бесовские песни, и тут умыкали жен себе, кто с кем сговорился. Имели же и по две, и по три жены. Если кто умирал, то совершали тризну над ним, и потом, устроив большой костер, возлагали на него мертвеца и сжигали. Затем же, собрав кости, клали в сосуд малый и ставили на столпе на путях, как творят вятичи и ныне»{192}.

Из последнего замечания можно было бы предположить, что у северян и радимичей языческие обычаи уже ушли в прошлое. Но автор «Летописца Переславля-Суздальского», работавший уже в начале XIII века, не только не опускает последнее замечание о вятичах, но и дополняет рассказ об обычаях всех племен новыми подробностями и эмоциональными комментариями: «…срамословие и бесстыдство, дьяволу угождая, возлюбили между отцами, снохами и матерями. Вместо браков возлюбили игрища между селами, и тут сближались, рыская по пляскам. И по пляске узнавали, которая жена или девица к молодым похоть имеет. От воззрения очес, от обнажения мышц, от показания перстов рук, от налагания перстов на персты чужие, да и от целования с лобзанием, как плоть с сердцем разжигались, так и сближались. Одних брали, а других, поругавшись, бросали на посмеяние до смерти. Имели же и по две, и по три жены — слаб ведь обычай женский, и начали друг перед другом лица красить румянами и тереть белилами, чтобы юноша возжелал ее похотью. И когда кто умирал у них, то творили тризну великую. И потом на груду дров великую возлагали мертвеца и сжигали. Потом же, собрав кости, ставили на распутье на столпе и в курганы ссыпали, что творят вятичи и ныне»{193}. Очевидно, действительно «творили», — судя по гневным, явно сделанным с натуры зарисовкам обличителя, — и, скорее всего, не только вятичи.