Чикатило. Явление зверя - Алексей Андреевич Гравицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Очень хорошо, товарищ капитан, — Кесаев спокойно принял папку. — Видите, а вы говорили, что это работа не для вас.
— Я там отметил большую помощь, которую оказал мне начальник оперчасти майор Гаврилов, — поторопился добавить капитан. — Можно сделать так, чтобы о его участии узнали в Москве? В Заполярье климат суровый, он хотел бы перевестись…
Кесаев нахмурился, в мгновение растеряв все свое благодушие. Заметив такую перемену, Витвицкий умолк.
— То есть «ты мне, я тебе», да? Я вас правильно понял? — уточнил полковник с недобрым прищуром.
— Без него… — начал было Витвицкий.
— Начальник оперчасти лагеря обязан, — резко оборвал Кесаев, — вы слышите, товарищ капитан?! Обязан оказывать вам всяческое содействие! А не пытаться выгадать что-то для себя.
— Да он не пытался… — совсем растерялся Витвицкий. — Я…
— Каждый раз я в вас разочаровываюсь, Виталий Иннокентьевич.
— Но…
— Свободны! — сухо бросил начальник и зашагал по коридору.
Витвицкий смотрел ему вслед, нервно покусывая губу, но на этом его злоключения не закончились.
— А, капитан, с возвращением, — раздался рядом голос Горюнова.
Витвицкий обернулся, неприязненно посмотрел на майора. Он был последним человеком, которого Витвицкому хотелось бы сейчас видеть. На лице Горюнова играла вежливая улыбка, но в глазах его неприязни было не меньше, чем у Витвицкого.
— Что ж ты, Виталий Иннокентьевич, меня перед начальством подставляешь? — сквозь зубы зло процедил Горюнов, подходя ближе.
Витвицкий поднял чемодан.
— Оставьте меня в покое, Олег Николаевич. Я устал от ваших тайн мадридского двора.
Он попытался уйти, но майор заступил ему дорогу.
— Ишь ты! Устал он.
Витвицкий снова попробовал обойти Горюнова. Но майор не пропустил, более того — схватил за плечо, буквально требуя внимания. Это уже было слишком. Витвицкий не терпел тактильных контактов с посторонними. Он замер на секунду, глядя на руку мужчины, вцепившиеся в плечо пальцы, а затем внезапно даже для себя отвесил ему пощечину.
Горюнов от неожиданности отпустил руку капитана и ошалело вытаращился на Витвицкого. А тот, опустив глаза, обошел майора стороной и быстро пошел прочь.
* * *
Весть о возвращении Витвицкого дошла и до Ковалева, а вместе с тем птичка на хвосте принесла Александру Семеновичу и результат поездки капитана, потому в кабинет Кесаева он ворвался в бешенстве.
Москвич сидел над папкой, что передал ему Витвицкий, и с интересом изучал документы. На ростовского коллегу он поднял спокойный вопросительный взгляд.
— Потрудитесь объяснить, что все это значит, товарищ полковник? — рявкнул Ковалев вместо приветствия.
— У меня к вам тот же вопрос, товарищ полковник, — Кесаев с тем же непрошибаемым спокойствием закрыл папку.
— Я по-хорошему просил вас. А вы решили под управление копать? — Ковалев тщетно пытался сдержаться, но вместо этого только распалялся с каждым словом все больше.
— А я и занимаюсь нашим делом, Александр Семенович, — яростные выпады Ковалева лишь укрепляли спокойствие мужчины. — Я теперь практически уверен, что дело Лены Закотновой имеет к нашему делу прямое отношение. А Кравченко наказан за преступление, которого не совершал.
Ковалев посмотрел на Кесаева с ненавистью:
— Чистоплюй! — сказал он, будто сплюнул. — Ты родителей этой Леночки видел? Нет? Их опрашивать не рискнул? А не хочешь к ним сходить и им это вот все в лицо повторить?
— У меня есть доказательство того, что признательные показания Кравченко дал под набоем.
Кесаев сохранял спокойствие, а Ковалев чуть не задыхался от бешенства.
— Ты еще скажи, что это я из него признания выбивать приказал, — процедил он. — А лучше — что сам их выбивал! Чего уж мелочиться!
— Этого я не говорил.
— А даже если б это и так было! — полковника уже несло. — Ты мне что хочешь сказать, что Кравченко овечка невинная? Ему семнадцать лет было, когда он точно так же девочку десятилетнюю изнасиловал, убил и на огороде прикопал.
— Он за это отбыл положенное наказание, — в голосе Кесаева впервые с начала разговора прозвучали стальные нотки.
— А потом получил заслуженную высшую меру за убийство Лены Закотновой, — зло бросил Ковалев, глядя в глаза московскому следаку.
Какое-то время они ненавидяще буровили друг друга взглядами, будто испытывая на прочность.
— Я сомневаюсь, что это так, товарищ полковник, — нарушил затянувшееся молчание Кесаев. — И даю вам честное слово — слово офицера, — что найду настоящего убийцу и, если подтвердятся мои сомнения, добьюсь реабилитации Кравченко.
Упершись в непробиваемость полковника, Ковалев окончательно растерял запал, только усмехнулся с усталой злостью:
— Настоящие убийцы у тебя в камере сидят!
И пошел к дверям. В последний момент обернулся сказать что-то, но, посмотрев на Кесаева, лишь устало отмахнулся и вышел.
* * *
Пять лет назад в этом самом кабинете, отданном сейчас в распоряжение московской группы, у окна стоял Виктор Косачев и пустым взглядом смотрел на серый пейзаж за окном.
Он представлял себе серую промозглую камеру и сидящего на нарах Кравченко. Представлял его опустошенный взгляд. Вот сейчас лязгнет замок, откроется дверь камеры, Кравченко поднимется с нар, словно в забытьи, повернется лицом к стене, заведет руки за спину. А потом его поведут по коридору с тупиком в конце…
Следователь представлял себе все это очень живо, будто видел наяву. Только легче не становилось. Поверх идущего по коридору убийцы всплывал образ мертвой маленькой девочки, страшно истерзанное, изувеченное ее тельце. У этой Леночки впереди была целая жизнь, которая незаслуженно, непостижимо оборвалась по нелепой прихоти какого-то урода. И что теперь от того, что урода этого расстреляют? Ведь прерванная жизнь после расстрела не возобновится. И родным Леночки не станет легче.
Виктор достал чекушку, свернул ей «голову» и влил в себя содержимое уверенным, точным движением. Нужен был человек, который подсказал бы ему сейчас одну очень простую мысль: расстрел убийцы не вернет к жизни Леночку, но спасет жизни других таких же девочек. Но такого человека рядом не оказалось.
Словно в забытьи, мужчина отвернулся от окна, сел за стол, взял бумагу, ручку и принялся быстро писать.
А перед внутренним взором его снова поднимался тюремный коридор, по которому вели Кравченко. И гулким эхом раздавались звуки его шагов и шагов конвоиров. И снова накладывалось на это видение детское истерзанное тело.
Виктор продолжал писать, почерк его был нервным, буквы выходили неровными. Может, от выпитого, а может, от стресса.
«Начальнику УВД г. Ростова-на-Дону
подполковнику Ковалеву А.С.
от старшего лейтенанта Косачева В.К.
Рапорт
Прошу освободить меня от занимаемой должности…»
Он писал и
