Всей землей володеть - Олег Игоревич Яковлев

шелка на просторных возах. Всё это будет его добычей, он никому не отдаст своего богатства. Чего только этот Хомуня не торопится?! Надо подъехать, сказать, чтоб поспешил... И зачем это мать увязалась за ними?! Какой толк во время сечи от баб!

Княжич в нетерпении кусал уста.

...Позади конной рати шли пешцы. Впереди полка на вороном скакуне важно гарцевал тысяцкий Коснячок. Рядом в крытом возке, окружённая доброй сотней гридней, шляхтичами и немецкими баронами, ехала Гертруда. Через узкое оконце она взирала на озарённую слабыми лучами ноябрьского солнца степь.

Панцирная броня, тяжёлая и неудобная, сковывала её движения. Холопка советовала переодеться, снять с плеч опостылевшее железо, но княгиня молча закачала головой: нет. Так ей было спокойней.

Стало холодно, всё тело бил озноб. Гертруда натянула на руки кольчужные рукавицы, набросила на плечи поверх брони подбитый изнутри мехом плащ, велела положить рядом с собой меч, подняла его, примериваясь, привыкая к рукояти — вдруг доведётся схватиться с погаными? На душе было тревожно, подумалось о посланном к Всеволоду гонце. Пока из Переяславля не было никаких известий. Откликнется ли Всеволод? Ей хотелось, чтобы он отозвался, пришёл, помог ей. Хотя... Говорят, всё Переяславское княжество разорено, Всеволоду не до их забот. Но ведь Хомуня пришёл же оттуда, с Левобережья. Правда, у Хомуни свои счёты с половцами, они убили всю его семью. Жену, малых детей изрубили на куски саблями! Ужас какой! Гертруда испуганно поёжилась...

Со Снови вернулись сторожи, сказали, что половцы, ополонившись, идут берегом реки, охраны у обозов нет, идут налегке, не ждут нападения.

Путята отдал короткие приказы: гридням — оберегать как зеницу ока княгиню, тысяцкому — идти следом за комонными с пешим полком, ударить по поганым в топоры.

— С Богом, други! — торжественно заключил он, обращаясь к дружине. — За мною!

Вихрем понеслись всадники, разрезая воздух, только комья снега летели во все стороны из-под копыт.

— Главное — не дать им развернуться. Наскочить, посечь — в прямой схватке они не сдюжат. Кони у их голодные, медленные, — бросил на ходу Хомуня. — Да вон и они!

Впереди у окоёма показались фигуры комонных воинов в аварских шеломах и широких мохнатых шапках. Воевода Путята, чуть придержав коня, выхватил из ножен меч и дал знак к битве.

В глазах паробка Святополка промелькнул страх. Это там, вдали от поля брани, думал он о богатом полоне, теперь же у княжича в голове блуждала совсем иная, трусливая, мысль — как бы уберечь свой живот[230].

— Эй, гридни стольнокиевские! — крикнул заметивший робость Святополка Хомуня. — Княжича поберегите!

Киевская дружина налетела на врага сомкнутой лавой, с яростной быстротой. Половцы не успели развернуть свои боевые порядки, многие так и не вскочили на коней и вынуждены были рубиться пешими. На берегу скованной льдом узенькой Снови закипел бой, неистовый, отчаянный и дикий. Одни мстили за сожжённые сёла и городки, за уведённых и проданных в рабство на невольничьих рынках полоняников, за погубленных родных, другие защищали награбленное добро и своё право на разбой и набеги.

Стоял над рекой свист сабель, скрежет железа, раздавались крики и стоны раненых и умирающих.

Хомуня, пробиваясь сквозь толпу степняков и круша булатным мечом направо и налево, искал глазами солтана. Вот красный, с дорогим узорочьем, солтанский шатёр на одном из возов. Кто-то из руссов выбил копьё из рук нукера. Хомуня спрыгнул с коня и бросился внутрь шатра. Никого нет — только рабыня испуганно жмётся к войлочной стенке.

— Где Искал?! — схватив за грудки раненого нукера, грозно прорычал по-половецки Хомуня. Страшен был его вид — всклокоченная борода, сизый шрам через всё лицо, искажённое дикой ненавистью.

— Там... там, — указал задыхающийся от боли и ужаса нукер.

Отшвырнув его прочь, Хомуня в одно мгновение впрыгнул обратно в седло и ринулся к берегу, где подоспевший пеший полк теснил половецких ратников к самой реке.

Наконец! Сердце Хомуни забилось в предвкушении сладостной мести! Он заметил Искала. Солтан что-то яростно кричал своим воинам, брызгая кровавой слюной, и хлестал плетью статного аргамака[231]. Хомуня, проложив себе дорогу несколькими ловкими ударами меча, обрушился на солтана чёрным коршуном.

В снег полетела кривая половецкая сабля. Искал с разрубленным черепом, выпустив из рук поводья, покачнулся и грузно упал с коня. Одно мгновение, вспышка, один добрый удар — а как долго ждал его Хомуня! На душе у него стало вдруг как-то сразу пусто и уныло, ожесточение и ярость его схлынули, он стоял над телом поверженного солтана, тупо глядя на расплывающееся вокруг его головы по снегу кровавое пятно.

Он жил ради мести — за свою жену, за детей, — а теперь, когда месть свершилась, стало одиноко, беспросветно и тоскливо. Даже ветер, которого он до сих пор просто не замечал, внезапно пронизал всё тело холодом.

...Половцы были разбиты. Святополк бегал по лагерю, срывал с убитых и пленённых солтанских жён дорогие украшения, прятал за пазуху, радовался прибыткам. Дядька, боярин Перенит, едва поспевал за княжичем, крича ему вослед:

— Это твоё! А это дружине отдай! Вот тако!

С кислым лицом бросал Святополк в снег то, что должен был уступить другим. Но всё равно было радостно — один табун низкорослых мохноногих лошадок чего стоит! Да и будет чем похвастать — даже сам зарубил какого-то половца, хоть и страшно было до жути, до дрожи в коленках.

Гертруда, в булатном шеломе с наносником, в дощатом панцире появилась на поле брани уже после битвы. Увидев её, воевода Путята облегчённо вздохнул: слава те, Господи! Никоей беды со княгинею не створилось.

Гертруда медленно брела вдоль берега, смотрела с ужасом на окровавленные, бездыханные тела. Ей стало не по себе, тошнило, она закрыла лицо руками в кольчужных рукавицах и присела на брошенную половцами телегу...

Позже, ближе к вечеру, прискакал с Левобережья отряд переяславцев. Хмурый Ратибор, найдя Гертруду и Святополка, передал им любезное приглашение князя Всеволода погостить и поохотиться в лесах, отдохнуть от державных забот и ратных дел. Святополк холодно отказался, Гертруда же согласилась, чувствуя, как на лице её пылает багрянец.

...В битве на Снови едва не лишился головы сын Искала, юноша с по-восточному красивым смуглым лицом. Впрочем, лицо Арсланапы отличалось правильностью черт и красотой только до этой злополучной сечи. Теперь, всё искровавленное, разрезанное двумя сабельными ударами, оно стало страшным, уродливым, отталкивающим. Смерть едва не настигла Арсланапу, спас его верный Иошир, схватив за повод коня и умчав по хрупкому льду